Дмитрий Кедрин - Стихотворения и поэмы

В тайге, в болотах, вдалеке,
На голубой Амгунь-реке
Поселок Керби мирно спит,
Сугробы месяц серебрит.
Скажи: давно ли вся страна
Узнала эти имена?
Ту осень не забудем мы.
Туман. Предчувствие зимы.
И первых заморозков лед
И утром проводы в полет
Троих отважных дочерей
Великой родины моей.
Мы будем помнить эти дни,
Когда не знали мы о них,
И плыл на розыски в полет
За самолетом самолет.
И жгли костры плотовщики
На берегах Амгунь-реки,
И шел в обход охотник тот,
Что векшу в глаз дробинкой бьет.
Тайга… Лишайники… Вода…
Но все в порядке. Ведь когда
Сто семьдесят мильонов их,
Друзей и родичей твоих, —
Они обшарят там и тут
Всю землю и тебя найдут!
В свинцовых глазках пряча злость,
К ним шел медведь — незваный гость,
Лишь три патрона в кобуре,
И что за вкус в сырой коре?
Замел полянку ту снежок,
Куда Раскова свой прыжок
Направила. Ольшаник тот,
Где Осипенко самолет
Остановила, нынче тут
Мороз. Потрескивает куст.
Кругом болото разлилось.
Тут бурый мишка, частый гость,
Разрыв сердито мерзлый мох,
Находит… меховой сапог.
Мы вспоминаем их полет,
А Гризодубова поет
Под лампой светлою в тени:
— Вздохни, Соколик, и засни!
Спит вся Москва. И вдалеке,
На голубой Амгунь-реке,
Поселок Керби мирно спит,
Сугробы месяц серебрит…

Потерт сыромятный его тулуп,
Ушастая шапка его, как склеп,
Он вытер слюну с шепелявых губ
И шепотом попросил на хлеб.

С пути сучковатой клюкой нужда
Не сразу спихнула его, поди:
Широкая медная борода
Иконой лежит на его груди!

Уже, замедляя шаги на миг,
Б пальто я нащупывал серебро:
Недаром премудрость церковных книг
Учила меня сотворять добро.

Но вдруг я подумал: к чему он тут,
И бабы ему медяки дают
В рабочей стране, где станок и плуг,
Томясь, ожидают умелых рук?

Тогда я почуял, что это — враг,
Навел на него в упор очки,
Поймал его взгляд и увидел, как
Хитро шевельнулись его зрачки.

Мутна голубень беспокойных глаз
И, тягостный, лицемерен вздох!
Купчина, державший мучной лабаз?
Кулак, подпаливший колхозный стог?

Бродя по Москве, он от злобы слеп,
Ленивый и яростный паразит,
Он клянчит пятак у меня на хлеб,
А хлебным вином от него разит!

Такому не жалко ни мук, ни слез,
Он спящего ахает колуном,
Живого закапывает в навоз
И рот набивает ему зерном.

Хитрец изворотливый и скупой,
Он купит за рубль, а продаст за пять.
Он смазчиком проползет в депо,
И буксы вагонов начнут пылать.

И если, по грошику наскоблив,
Он выживет, этот рыжий лис, —
Рокочущий поезд моей земли
Придет с опозданьем в социализм.

Я холодно опустил в карман
Зажатую горсточку серебра
И в льющийся меж фонарей туман
Направился, не сотворив добра.

Ходит мастер Грачев
Между ломом наполненных бочек,
Закипает вагранка,
И вязкая шихта густа.

Растворяются двери,
И пятеро чернорабочих
На тяжелой тележке
В литейку привозят Христа,
Он лежит, как бревно,
Перед гулкой сердитой вагранкой,
Притаившись молчит,
Как баран под ножом на торгу.
На челе его — венчик.
На впалой груди его — ранка.
И Грачев молотком
Ударяет в зеленый чугун!

"Ты мне адом грозил,
Жизнь и труд у меня отбирая,
Ты мне рай обещал
За терпенье мое на земле,
Я не верю в тебя.
Мне не нужно ни ада, ни рая.
Собирайся, обманщик,
Ты сам побываешь в котле!
Хочешь ты или нет, —
Ты нас выручишь, идол грошовый,
Ты нам дашь свое тело, —
Густой и тягучий металл.

Переплавив тебя,
Мы в вагонах чугунной дешевой,
Облегченной деталью
Заменим цветную деталь.
Те, с тележкою, ждут.
И Грачев говорит: "Унесите!"
Рельсы глухо звенят,
И вагранка бурлит горячо.
"Не греши, человек!" —
Лицемерно взывает спаситель.
"Я сварю тебя, боже!" —
Ему отвечает Грачев.
И чугунного бога
К вагранке несут приседая,
И смеясь погружают
В горячий кисель чугуна.
Он скрывается весь,
Лишь рука миродержца худая,
Сложена для креста,
Из вагранки вылазит одна.
Он вздымал эту руку
С перстом, заостренным и тонким,
Проповедуя нищим
Смиренье в печали земной,
Над беременной бабой,
Над чахлым цинготным ребенком,
Над еврейским погромом,
Над виселицей, над войной.

Мастер ходит вокруг,
Подсыпая песок понемногу,
Мастер пену снимает,
И рыжая пена редка.
"Убери твою руку!" —
Грачев обращается к богу,
А вагранка бурлит,
И она исчезает, рука…

Исчезает навеки!
С размаху по лживому богу
Человек тяжело
Ударяет железным багром,
Чтоб с Христом заодно
Навсегда позабыли дорогу
В нашу чистую землю
И виселица и погром!

Тонет в грохоте Швеллерный,
Сборка стрекочет и свищет,
Гидравлический ухает,
Кузня разводит пары.
Это дышит Индустрия,
Это Вагонный в Мытищах,
Напрягаясь, гудит,
Ликвидируя долгий прорыв.

Я люблю этот гул,
Я привык к механическим бурям,
Я на камень сажусь
Меж набитых землею опок.
И подходит Грачев.
И Грачев предлагает: "Закурим…"
Что ж, товарищ, закурим,
Покуда он варится — бог.

Отгудели медью мятежи,
Отгремели переулки гулкие.
В голенища уползли ножи,
Тишина ползет по переулкам.

Отгудели медью мятежи,
Неурочные гудки устали.
Старый город тяжело лежит,
Крепко опоясанный мостами.

Вы, в упор расстрелянные дни,
Ропот тех, с кем подружился порох…
В облик прошлого мой взор проник
Сквозь сегодняшний спокойный город.

Не привык я в улицах встречать
Шорох толп, по-праздничному белых,
И глядеть, как раны кирпича
Обрастают известковым телом.

Странно мне, что свесилась к воде
Твердь от пуль излеченного дома.
Странно мне, что камни площадей
С пулеметным ливнем не знакомы.

Говорят: сегодня — не вчера.
Говорят: вчерашнее угрюмо.
Знаешь что: я буду до утра
О тебе сегодня ночью думать.

Отчего зажглися фонари
У дверей рабочего жилища?
И стоят у голубых витрин
Слишком много восьмилетних нищих?..

Город мой, затихший великан,
Ты расцвел мильонами загадок.
Мне сказали: "Чтоб сломать века,
Так, наверно, и сегодня надо".

Может быть, сегодня нужен фарс,
Чтобы завтра радость улыбалась?..
Знаешь что: седобородый Маркс
Мне поможет толстым "Капиталом".

Если солнце рассыпалось искрами,
Не должны ли мы нежность отдать
Мальчугану с глазами лучистыми,
Осветившему наши года?

Если небо сегодня не прежнее,
Мы поймем — это так оттого,
Что дорога, как небо, безбрежная,
К коммунизму его позовет.

Пусть мы знали и боль, и потери,
И душа наша гневом больна, —
Для него не широкие двери —
Мир громадный откроет весна.

Он не вспомнит и ужас подвалов,
Отравивших кошмарами нас,
Он узнает, что жизнь улыбалась,
Над его колыбелью склонясь.

Он пойдет не тропинками горными
Под осколками умерших лет,
И не будет знаменами черными
Ночь, над ним наклоняясь, шуметь.

Он придет, молодой и упорный,
Мир под новую форму гранить.
Перед ним свои стяги узорные
Солнце в золоте ласки склонит.

И теперь, если вспыхнуло искрами
Наше солнце, —
Должны мы отдать
Мальчугану с глазами лучистыми
Нашу нежность и наши года!..