Дуглаc Абрамс - Потерянный дневник дона Хуана
— Что дон Хуан может знать о любви?
— Ничего, — согласился я, и вновь мои мысли устремились к той женщине, которая и была настоящей причиной моего сегодняшнего визита к Альме.
— …Но не могу же я покинуть Севилью, — Альма между тем продолжала спорить сама с собой, — …покинуть Севилью и все ее удовольствия только ради того, чтобы сделаться женой сына торговца из Кармоны.
В эту минуту наше внимание привлекли странные звуки, доносящиеся из раскрытого окна. По улице маршировали верные солдаты инквизиции. Наших ушей коснулась страстная речь инквизитора, который призывал, друзей и родственников доносить друг на друга, распознавая в своих ближних всякого рода еретиков — иудеев, мусульман, лютеран, а также колдунов, богохульников и всех, кто читает запрещенные книги. Альма захлопнула окна и балконную дверь, после чего опустила тяжелые шторы. Я понимал, что она пытается отогнать от себя воспоминания, но мрачный голос инквизитора словно просачивался сквозь стены, и она застыла возле окна, сжимая в кулаке ткань портьеры.
Инквизитор начал зачитывать очередной указ, согласно которому любая внебрачная связь объявлялась смертным грехом и влекла за собой избиение розгами, огромный штраф и иные суровые меры пресечения. Нетрудно было догадаться, что именно подразумевалось под этим последним, самым суровым, наказанием. Кроме того, было очевидно, что инквизитор вовсе не случайно зачитал этот указ прямо под окнами знаменитой куртизанки. Наверняка ему было известно, что его любимый блудник находится где-то поблизости.
Когда звуки процессии замерли вдали, я подошел к Альме и положил руку ей на плечо. Слезы струились по ее щекам.
— О, дон Хуан, давай сотворим живую душу, и она придет на смену тем невинным душам, которые были загублены этими негодяями!
С этими словами она поцеловала меня в губы — совсем как тогда, в карете — и настойчиво потянула в сторону кровати.
Я понимающе улыбнулся, дотронувшись до ее подбородка. С того самого утра, когда я честно объяснил ей, что я для нее не более чем учитель, она никогда не претендовала на какие-то иные отношения.
Моя дорогая Альма, — сказал я. — Тебе хорошо известно мое строгое правило — не оставлять после себя никаких следов, кроме приятных воспоминаний.
Я не мог не понимать, что именно послужило причиной столь неожиданного порыва. Жизнь и смерть кружатся в бесконечной пляске, и звон погребальных колоколов только усиливает жажду жизни. Любое живое существо неизбежно стремится произвести потомство, подготовить себе замену. Именно об этом просила Альма а может быть, сама природа, взывающая из ее тела. Рано или поздно тяга к продолжению жизни обуревает каждую женщину, даже самую отчаянную бунтарку вроде Альмы.
— Может быть, сегодня ты сделаешь исключение и из этого правила?
— Боюсь, что нет, — прошептал я, и мы, слившись в объятии, упали на кровать.
— Мне всегда хотелось узнать, как это тебе удается.
— Что именно?
— Как тебе удается сдерживать свое семя.
— Ах, это…
— Мы не раз бывали близки, но в меня никогда не пролилось ни капли семени. Если этого не происходит, как же ты умудряешься испытывать величайшее удовольствие?
Я улыбнулся, размышляя, следует ли мне посвящать ее в то, о чем я не рассказывал никому, даже маркизу. Будучи куртизанкой, она, разумеется, догадывалась о том, что мой секрет мало кому известен, если известен вообще. Но если кто-то и был достоин его знать, то это Альма.
— Мужское удовольствие балансирует на краю пропасти. Когда мужчина подходит к самому краю, он должен задержать дыхание и с силой напрячь мускулы, чтобы не сорваться. И уже после этого легко прыгать со скалы, поскольку за его спиной выросли крылья, подобные крыльям Дедала. В этот момент он способен испытать величайшее наслаждение полетом, но не пролить ни капли. Это наивысшее мастерство и секрет того, как научиться летать.
Когда я заговорил о крыльях и о свободном полете, то немедленно вспомнил сокола доньи Анны, парящего в ночном небе. Но я прогнал это видение и снова вернулся мыслями к Альме. Я знал, что именно это мое тайное умение позволяло мне удовлетворять самое ненасытное желание любой женщины. Во всяком случае, так мне казалось.
Сейчас огнем горели не только глаза Альмы. Она словно хотела поглотить меня целиком, и я был счастлив подчиниться. Сбросив с себя шелковый халат, она превратилась в хищного зверя и принялась ногтями разрывать мою одежду. Наше соитие походило на жестокую схватку. Иногда мне казалось, что Альма разорвет меня на части, настолько велико было ее желание. Я тоже использовал ногти, чтобы подразнить ее, слегка царапая плечи и бедра, и покусывал нежную шею, отчего ее тело изгибалось, как у кошки.
Я с головой бросился в бурный поток нашей страсти и в то же время хватался за нее, как утопающий хватается за соломинку. То была не придуманная иллюзорная любовь, а настоящая, чувственная страсть, спасительная и благословенная. Я отчаянно старался доказать, что, награждая меня титулом, инфанта не ошибалась. Я хотел доказать прежде всего самому себе, — что я был и продолжаю оставаться величайшим любовником.
Альма между тем тоже преследовала свои цели, напрягая мускулы своего женского лона так, чтобы заставить меня выпустить семя. Возможно, она по-прежнему заблуждалась, полагая, что мое удовольствие неполное. А может быть, решила доказать, что я не способен противостоять ее желанию сотворить новую жизнь. Альма была самой страстной любовницей, и в какой-то момент я понял, что она превзошла меня, подобно тому, как я превзошел маркиза. Древние греки были убеждены в том, что желание женщины в девять раз сильнее, чем желание мужчины. А потому мне пришлось применить все свое искусство, чтобы сравнять наш счет. При этом я испытывал высочайшее наслаждение снова и снова. Я ни в коем случае не хотел признавать свое поражение.
Доставлять удовольствие женщине, которая сумела осознать свое желание, — совсем не то, что ублажать девственницу или зрелую женщину, чья страсть остается загадкой для нее самой. Я удерживал ее руки над ее головой и проводил языком по ее лицу, шее и груди, а она извивалась подо мною, умоляя о пощаде. Применение силы неизбежно сопутствует истинной страсти, и в этой сделке между повелеванием и подчинением сокрыт великий источник удовольствия. Лаская ее грудь, я становился то нежным младенцем, то свирепым зверем. Я сводил ее с ума, оставаясь при этом в здравом рассудке.
Убедившись в том, что моя партнерша вполне готова и не нуждается более в нежных ласках, я вновь овладел ею, стремительно погрузившись в поток ее бурной страсти. Водоворот желания захватил нас обоих и крутил до тех пор, пока, взлетев надо мною, она не оказалась на гребне волны и не вскочила на палубу корабля, идущего к родным берегам. Женщины редко умеют управлять своими порывами, но даже когда им это удается, мужчина едва ли может рассчитывать на милосердие по отношению к себе. Ее тело содрогнулось, и волшебные мускулы ее бедер, затрепетали, как крылья летящего пегаса. Наконец она замерла в изнеможении, и я понял, что она достигла предела.
Теперь Альма в свою очередь стремилась угодить мне, и я охотно отдался во власть прикосновений ее пальцев и языка. Настоящий кабальеро должен уметь не только отдавать, но и брать взамен, поскольку умение получить свое — это тоже искусство. Если же он не владеет искусством сдаваться, оставаясь при этом победителем, он всегда будет лишь ловким исполнителем трюков.
Однако в тот момент, когда мое тело отдалось искусным рукам куртизанки, мои мысли устремились совсем в другую сторону — к донье Анне. Любовное желание мгновенно испарилось, и плоть сделалась мягкой, как глина.
Это было нарушением третьей и последней заповеди вольного повесы: мое сердце последовало туда же, куда и мысли. Я приподнялся, чтобы наполнить вином стакан, стоящий на прикроватном столике. В изумленных глазах Альмы словно завертелся гончарный круг, пытаясь облечь в привычную форму небывалое явление — внезапное исчезновение желания.
— Похоже, ты перетрудился за время моего отсутствия, — заявила она наконец.
Я улыбнулся.
— Не более чем обычно.
— В таком случае, как прикажешь понимать это внезапное исчезновение желания?
— Желание мужчины приходит и уходит так же, как и желание женщины.
— В жизни бы не подумала, что такое может случиться с доном Хуаном. Впрочем, как и со мной.
— Дон Хуан такой же человек, как и все, — сказал я с напускным безразличием, в то время как Сомнение и тревога эхом отдавались в моей голове.
Ни с того ни с сего утратить желание — такое случилось со мной впервые в жизни, и виновата в этом была другая женщина, которую я даже ни разу не поцеловал. Произошло нечто из ряда вон выходящее и пугающее. В то время как мой разум предан маркизу, мое тело, как выяснилось, предано только донье Анне.
