Елена Сазанович - Перевёрнутый мир
Мои немудреные прогнозы совсем скоро сбылись. И на одном из киношных праздников, устроенном по случаю начала съемок фильма Горлеева, я увидел этого гениального режиссера прилюдно целующимся с Лидой. После парочки бокалов шампанского он демонстративно вышел в центр зала и громогласно объявил, что его фильму будет обеспечен успех, поскольку после многодневных изнуряющих поисков главной героини он наконец-то нашел ту, что искал. После чего вытащил зажигалку не иначе из чистого золота с рубинами и прикурил от нее узкую золоченую сигариллу. Похоже, у Горлеева были спонсоры из чистого золота.
Та, которую он нашел, стояла в золотистом платье с накинутым поверх песцовым манто, с высоко поднятой головой, украшенной золотой цепочкой, почти диадемой. Она презрительно оглядывала присутствующих. Особенно презрительный взгляд был небрежно брошен мне. Не иначе Лида уже представляла себя на церемонии вручении «Оскара» вместе с мужем – режиссером Горлеевым. Нет, все же не зря я его когда-то переименовал в Подлеева. Он подло обошелся с Любашей. И дело даже не в том, что он ее бросил. Здесь всех всегда жестоко бросали. Зачем нужно было ее так демонстративно унижать на глазах злорадствующей толпы? Зачем устраивать всенародную экзекуцию на лобном месте?
А на лобном месте царило веселье. Все бросились целоваться и обниматься с новой кинозвездой, хотя ни в один кадр она еще не попала. Но они на всякий случай заручались поддержкой на будущее. А вдруг Подлеев и впрямь положит в свой карман «Оскара», так, между прочим, вместе с золочеными сигариллами?
Мои глаза рассеянно бегали по лицам. И не находили Любашу. Зато тут же, как в водевиле, на мои глаза попался Лютик. Ему, как никогда, подходила роль ассистента палача. Лютик довольно потирал потные ручки. И со всей силы пихнул меня в бок.
– Получила свое, дешевая девка! – прыгал он, как сатир. – Возмездие свершается быстро. Да и Бог кое-что видит, хотя, конечно, за всеми уследить невозможно, но Любашу-то уже наверняка записал в своей потаенной книжке.
– Оставь хоть Бога в покое. И кстати, Любашу тоже. Нашел самую большую грешницу.
– Ну, нашел – не нашел, а подлянок она много сделала. То тебя пробросила, то меня. Думала, Подлеев ей целовать ножки будет. Мнила себя кинозвездой – мадам Подлеевой. Вот и получила.
– Меня хотя бы из этого списка обиженных вычеркни. Мне Любаша ничего дурного не сделала, – резко ответил я, продолжая искать ее взглядом. Я искренне желал, чтобы ее здесь не было.
– И разве можно эту дешевку сравнить с Лидой? Какая горделивая поступь, какой поворот головы, какая шея! Нефертити! И родословная из дворян, не то что эта дочка швеи из глухомани. Мне за Лиду Подлеев должен в ноги пожизненно кланяться. А тем более – за Любашу, вернее, за ее своевременный уход. И «Оскара» подлецу Подлееву придется со мной разделить. Как и сигариллы, которые я, кстати, сейчас у него стрельну.
Я недоуменно смотрел на Лютика. Его лицо, и без того мясистое, рыхлое, расплывалось у меня на глазах, словно видел я его в нерезком фокусе.
– При чем тут ты, Лютик? При чем тут ты, черт побери!
– А при всем. Это я познакомил Лиду с Подлеевым. Я знал, что можно рассказать о Любаше. Я много о ней знаю, впрочем, как и ты, Ростя. Так сказать, ради искусства готов на все. Искусство передо мной в неоплатном долгу. Как и Подлеев. Со своим «Оскаром» и золотыми сигариллами.
Я хотел со всей силы врезать Лютику, но его рожа настолько расплылась, что я промахнулся. Хотя, конечно, причина состояла в другом. Я вдруг увидел Любашу. Она одиноко стояла на театральных подмостках, словно пытаясь сыграть свой последний бенефис. И мне вдруг на миг показалось, что она стоит на каменном помосте лобного места. Как на старых, выцветших открытках – перед казнью еще ждет помилования, а рядом приготовлена виселица. И тысячи зевак смотрят с презрением на нее, радуясь, что они законопослушные.
Помилования не последовало. Индульгенция не зачиталась.
Любаша выглядела настолько жалко и нелепо в своем ярко-красном пальтишке с зеленым, слегка общипанным воротничком из искусственного меха. Ее пухлые губы, чрезмерно накрашенные пурпурной помадой, были слегка приоткрыты, как у ребенка. А под синими распахнутыми глазками размазалась черная тушь. Любаша пыталась с кем-то поздороваться, поговорить, но все делали вид, что ее не замечают. Сегодня был не ее праздник. Сегодня Подлеев праздновал свой будущий «Оскар». И все были уверены, что он его получит, хотя съемки еще даже не начались. Но какое это имело значение? Киномир уже официально признал Подлеева гением… Я уже давно понял, что гением назначает не Бог, правда, еще не понимал – кто? Но не Бог – это точно.
Любаша выглядела нелепо и смешно настолько, что хотелось расплакаться. И я со всех ног бросился к ней, силой утащил с подмостков и скрылся с ней в фойе. Я пригладил ее взбившиеся волосы, вытер носовым платком тушь под глазами и губную помаду. Она по-прежнему застыла в оцепенении и, казалось, не узнавала меня.
– Ну же, девочка, – я встряхнул ее за плечи. – Ну ты же умница. И красавица, ты лучше всех этих размалеванных девиц.
Любаша была не менее размалевана, но я этот факт решил умолчать. Я усадил ее на бархатную скамейку. Она, как безжизненная кукла, сидела прямо, глядя на меня и совершенно меня не замечая. Я со всей силы толкнул ее в спину. Она слегка покачнулась и, как кукла, пропела:
– Да.
Я мигом сбегал в зал, притащил бутылку шампанского и заставил Любашу сделать несколько глотков прямо из горлышка. Ее глаза заблестели, губы задрожали. Она ожила. И разрыдалась. Из состояния шока я девушку вывел. Но дальше – хуже. Нужно было выводить ее из стресса, который неминуемо повлечет за собой глубокую депрессию. Я не был врачом-психиатром. И наверное, во мне осталось немного Даника, этого сильного, чуткого к чужим бедам лесного бога. Я был всего лишь вялым, уставшим, ленивым, погрязшим в своих переживаниях артистом Ростиславом Неглиновым. Мне ужасно не хотелось возиться с девушкой, которую я не так близко и знал. Я беспомощно огляделся по сторонам. Черт побери, ведь Любаша настолько общительна, весела, у нее уйма друзей и подружек, в нее влюблены десятки парней. Где они? Куда все подевались? Попрятались? Почему все они, пробегая мимо нас, трусливо прячут глаза и не отвечают на мои призывы? Боже, неужели так легко отказаться от человека? Только потому, что какой-то негодяй Лютик решил отомстить. Похоже, ему это удалось. Но неужели это так легко – отвернуться от человека, зная его много лет? Наверно, легко. Я знал Любашу совсем мало, ее знал хорошо Ростик. И я уже ненавидел Ростика, что он так ловко сбежал от всех этих проблем, зависти, лжи, предательства, от всех так называемых друзей и любимых. Я это все взял на себя. В наследство от Ростика мне осталась не только профессия, квартира и женщины. А гораздо худшее. Мне осталась в наследство его жизнь. И почему я когда-то решил, что она будет лучше моей?
Любаша рыдала у меня на плече, и я не знал, как ее успокоить.
– Ну же, девочка, подумаешь, не снялась в какой-то киношке. Будут у тебя еще сотни фильмов. Твое личико настолько фотогенично. – Я гладил ее по голове, как маленькую.
– Все кончено, Ростя, – повторяла сквозь всхлипы она. – Все, все кончено. И ничего уже не будет. Лютик навсегда перекрыл мне дорогу в кино. Я его хорошо знаю. Он не умеет прощать.
– Глупости все это, какая чушь! Лютик – не страшный злодей, а всего лишь мелкий интриган из дешевого водевиля. Покуражится – и на этом все закончится. Люди все забывают быстро.
– Люди… Наверно, да. Но здесь ничего не забывают, особенно если прилепили клеймо. Ведь ты даже понятия не имеешь, сколько и кому он на меня наговорил. И потом, кто он, а кто я? Ведь я всего лишь эпизодическая актрисочка, которая все время дрожащей рукой вымаливает роль. У меня был единственный аргумент – обаяние. Может быть, поэтому… Поэтому у меня было много мужчин. Потому что больше ни связей, ни аргументов не было…
– Ну что мне с тобой делать? И что мне для тебя сделать, чтобы ты успокоилась?
Я огляделся. Пустой холл. Какой-то полупьяный артист прошмыгнул в туалет, даже не обернувшись в нашу сторону. Из зала раздавалась музыка. Я вдруг схватил Любашу за руку.
– Идем, потанцуем?
Я вывел ее в центр зала. И зал сразу же стал пуст. Всем вдруг танцевать расхотелось. Я закружил Любашу в танце. Закружил – это было слишком громко сказано. Танцевать я так и не научился. И, как когда-то в Сосновке, походил на косолапого медведя на балу. Во мне вновь проснулся Даник. Я неуклюже двигался, наступал партнерше на ноги, спотыкался. Это был танец неудачников. Но я считал, что он удался. Во всяком случае, если это и был плохой танец, то вызов получился отличный.
Я демонстративно взял Любашу под руку, как свою даму, и повел к выходу. Меня нагнал Лютик и прошипел, как змея, прямо в ухо:
– Не связывайся с отверженными, это я тебе как друг советую. Иначе очень легко можешь оказаться в их списке.
