Фернандо Намора - Живущие в подполье
— Я не просила вас растирать меня, Васко! Пожалейте мою кожу, она вся горит. Разве вы не можете делать это поосторожнее?
Однако голос выдал ее. Дочь уловила в нем удовольствие и теперь следила за ними со скрытой враждебностью. Васко торопился кончить натирание, пока не вернулась Мария Кристина, как вдруг она появилась у другого борта катера, ее голова была, как всегда, горделиво откинута назад, крепкая шея казалась полнее, оттого что волосы были схвачены на затылке лентой. Лицо Марии Кристины сразу помрачнело и продолжало выражать упрек, когда она, уже стоя на палубе, растиралась полотенцем.
— Вам не мешало бы научить своего мужа быть любезнее… Он превратил мою спину в сплошную рану. — Тонкая улыбка Жасинты придала словам двойной смысл.
— Думаю, вы не упустили случая дать ему первый урок.
Васко побагровел, пытаясь проглотить подступивший к горлу комок. Запертый, словно в клетке, на этом проклятом катере, под надзором тюремщиков, не спускающих с него глаз, он вынужден был слушать и терпеть. (У стен, казалось, были глаза, у потолка — уши. И — не правда ли, Шико Моура? нам слышался или мерещился шорох ночных насекомых.) Впрочем, Мария Кристина умела выбрать момент, зная, что Васко не вспылит в присутствии посторонних либо сдержится, чтобы не затевать ссоры. То ли инстинктивно, то ли благодаря своей проницательности она всегда чувствовала, когда пора остановиться.
После этой сцены (ловко спровоцированной Жасинтой, только непонятно зачем) Марш Кристина не выпускала Васко из поля зрения. Ему даже не нужно было специально убеждаться в слежке. Он догадывался о ней, едва перехватывал косой взгляд Марии Кристины, делавшийся вдруг подозрительным и узким, словно щель, через которую ведут наблюдение, или же злобным, обвиняющим, — взгляд либо движение, по которому он догадывался, что она приближается медленно и неотвратимо. Так или иначе, он вдруг совершенно утратил естественность. Даже воздух будто стал разреженным: дыхание Васко сделалось коротким и прерывистым.
— А что, если мы немного подплывем к берегу? Там, наверно, такая приятная прохлада, — зевая предложила Жасинта.
— Где же может быть прохладней, чем здесь? — насмешливо возразил муж, однако мускулы на его руках напряглись, он принялся выбирать якорь. Видно было, что все на свете ему надоело.
Катер спокойно заскользил к бухте, прокладывая путь среди косяков весельных лодок, медлительных и неповоротливых, и плотов под парусами, полных молодежи, которой наскучила суета на пляже и которая хотела почувствовать себя хозяевами солнца и моря. Прибой бешено ударялся об отвесные скалы и утесы, заслоняющие мягкие силуэты дюн, берег угрожающе нависал в этом месте над водой черным базальтовым плато, волны постепенно размывали его, не заботясь о том, сколько времени уйдет на эту работу. В центре плато возвышался, точно оседлав его, дом строгих и благородных очертаний, а по краям рос кустарник, в котором пестрели цветы, словно бросая вызов угрюмому пейзажу. Дом, скалы и песчаная отмель, доходящая до первых террас на горном склоне, принадлежали крупному промышленнику. Дымящиеся трубы его владений можно было видеть по обе стороны залива. Гости промышленника наводняли плато, размещаясь под сенью искривленных от северного ветра сосен, или у белых столиков, сервированных высокомерной прислугой, или внизу, на девственном пляже без тентов, без хозяев, без транзисторов и запаха пищи, — на маленьком пляже, кромке чистого песка, где раздавался приглушенный рокот волн, пытающихся добраться до птичьих гнезд на скалах.
Муж Жасинты поднял руку, приветствуя компанию избранных, которая разместилась на выступающей пз моря скале, а сам погромче запустил мотор, чтобы они услыхали его шум.
— Ты кого-нибудь узнал? — недовольно спросила Жасинта, щуря глаза, чтобы получше разглядеть компанию.
— Нет, но это не имеет значения.
— Нет, имеет, мой дорогой.
Его суетливость не нравилась Жасинте, и она не скрывала этого, хотя сделала свое замечание самым мирным тоном, и Васко заметил в пристальном взгляде Сары сдержанную, но едкую насмешку.
— Вы с ними знакомы? — спросила Сара, наконец открыв лицо, которое заслоняла соломенной шляпой, — привычка к полумраку сделала ее кожу очень чувствительной, она становилась пунцовой даже после недолгого пребывания на солнце; в тоне вопроса чувствовался подвох. — Мне показалось, что самая высокая из них — Ана Паула. Сразу видна порода, не так ли?
Жасинта не знала коварной мягкости Сары и попалась на удочку.
— Прежде мы часто виделись. А что касается породы, то, говоря откровенно, Ана Паула должна бояться того дня, когда ее муж обратится к окулисту. Если он разглядит, наконец, эту жердь, этот разряженный скелет… Не люблю я их.
— Ты мало кого любишь, — равнодушно вставил Марио, гася сигарету о влажное дерево.
— И еще меньше себя.
Мария Кристина вдруг подалась вперед и отчеканила:
— Вы к себе несправедливы.
Подняв голову от газеты, Васко увидел, что ноздри Жасинты раздуваются и вид у нее растерянный, эта растерянность, хоть и не вязавшаяся с ее насмешливым взглядом, все же помешала Жасинте отплатить той же монетой. Васко забеспокоился — что-то будет? Но ничего не случилось, вероятно потому, что Малафайя отвлек их внимание, призывая полюбоваться лачугами рыбаков, которые "восхитительно расположились" на живописной песчаной косе ("О, это позор", — совсем некстати вмешался в разговор Марио, ибо Малафайя имел в виду лишь пейзаж), прижавшись к высокой белой стене приморской деревушки, и никому до сих пор не пришло в голову их уничтожить, хотя с моря они были видны и портили вид.
— Здесь не хватает гостиницы, большой гостиницы, как на французской Ривьере, — заключил Марио, желавший, казалось, загладить выходку жены своей немного искусственной общительностью.
Мысли Васко были уже далеко. Разморенный мерным покачиванием катера, он читал, клюя носом, заголовок: "Семья, лишенная крова" — и первый абзац: "Вчера мы наблюдали прискорбную картину, тем более неприятную, что события происходили вблизи от одного из главных вокзалов, куда прибывают иностранные туристы" ("большая гостиница, как на французской Ривьере"), потом отбросил газету, запрокинул голову, подставив лицо жаркому, ослепительному солнцу.
Слова, жесты, звуки вновь всплыли в его памяти. Почему разозлилась Жасинта, когда Марио ни с того ни с сего махнул рукой свите промышленника? Почему он сначала с таким рвением приветствовал аристократов, а затем пытался сгладить неприятное впечатление от слов, произнесенных в сердцах Жасинтой? Сара, конечно, знала. К ложу этой капризной богини стекались все светские новости. Сара, богиня, конечно, знала. А может быть, лишь догадывалась, в чем дело. Старая скандальная история с Жасинтой — вероятно, их у нее было немало, и те, другие, об этом знали — или промышленник закрыл перед ними двери своего дома, считая пх недостойными высшего общества? Был ли катер с мотором в пятьдесят лошадиных сил достаточно веским доводом, чтобы вновь допустить их в круг избранных? Не означал ли жест Марио, когда он победоносно и отчаянно махал всем и никому в отдельности, мольбу изгнанного вассала о прощении? Почему для них было так важно принадлежать к окружению этой самодовольной Аны Паулы, "жерди", "разряженного скелета", но и супруги сюзерена, который укротил дикую природу, как бы в насмешку над ней расставив на плато цветущие гортензии и белые столики, сервированные высокомерной прислугой, как укрощал банкиров, адвокатов и политиков — пешек на своей шахматной доске. С помощью жены господин промышленник покупал совесть тех, кто становился ему поперек дороги, и потому она тоже всех презирала, деля поровну с мужем королевскую власть в своих владениях. Какие только жертвы не приносили люди вроде Марио и Жасинты, на какие уловки, какое самоотвержение и бесчестие они не шли, лишь бы их видели в свите этого властелина, лишь бы допустили сидеть за его столом, лишь бы ежегодно включали в список приглашенных в летнюю резиденцию в Рибатежо! Борьба за место в иерархии богатства, происхождения или внешнего лоска, иерархии тех, кто не живет в мире людей, была беспощадно жестокой. Но как бы дорого она ни обходилась, за ценой не стояли. Васко вспомнил, как одна дама, получившая в наследство картинную галерею и повсюду хваставшая этим, на глазах у всего Шиадо разразилась истерическими воплями, узнав от лакея, бегавшего за ней по всем кондитерским, роковое известие: портниха не обещала приготовить к сроку платье, в котором дама должна была появиться во дворце, где сливки общества собирались чествовать остановившуюся там на ночь английскую королеву. Ее волнение было так сильно, что дама, до получения наследства незначительная буржуазка из предместья, помочилась на улице, в центре Лиссабона, прямо на кофейные кусты, злополучный подарок Бразилии. Один из ее прихлебателей, художник, обычно занимающий за столом место с краю, решил воспользоваться случаем и утешить ее: "Это досадное недоразумение, сеньора, но я хочу, чтобы вы знали сегодня же, что моя следующая фреска будет посвящена вам". Как он был наивен, бедняга художник! Неужели он полагал, что его фреска стоит целования королевской руки?
