Исаак Зингер - Каббалист с Восточного Бродвея
— Я вижу мужчину в белом халате. Он врач?.. Нет, фармацевт… Он что-то говорит, но его голос доносится как бы издалека… Он говорит о женщине, которую любит… любил… очень сильно. Но она разбила его сердце, выйдя замуж за другого… Он посылает ей свои благословения из тех сфер, в которых он сейчас обитает… Он надеется соединиться с ее душой…
Услышав эти слова, Гина расплакалась, а Рашкес пробормотал:
— Все ясно…
Рашкес прекратил поиски Морриса Лопаты среди живых, но отношения между мужем и женой оставались тяжелыми. Рашкес стал импотентом. Ночи напролет он говорил о Моррисе Лопате.
— Что с тобой? — пыталась образумить его Гина. — Ведь он даже не взглянул на меня.
Пара отправилась в Еврейский общинный центр в Варшаве и принялась разыскивать имя Морриса Лопаты в списках покойников. Они и вправду отыскали человека с таким именем. Но он умер тридцать лет назад. Копель Рашкес велел Галине Валевской вновь вызвать дух Морриса Лопаты. Она сделала это. Однако на этот раз его слова были противоречивы.
Жизнь с Копелем Рашкесом стала для Гины невыносимой, и в конце концов она собрала вещи и вернулась к своей тете-медсестре. Гина тоже-начала изучать медицину. Первое время Гина и Рашкес разговаривали по телефону. Но постепенно Гина перестала звонить, потому что Рашкес и по телефону донимал ее приступами ревности. В одном из разговоров он обозвал ее тетю потаскухой и бандершей. Он подозревал Гину в связях с преподавателями на медицинских курсах и врачами в больнице.
Прошло около девяти месяцев. Гина не звонила. Во время сеансов Валевская материализовывала для него польских девушек из прошлых столетий — они целовали его и шептали ему на ухо всякие нежности. Сеансы затягивались до поздней ночи, а днем Рашкес анализировал увиденное и пытался делать какие-то выводы. Продолжается ли жизнь после смерти? Существуют ли тела у тех, кто перешел в мир иной? Правда ли, что со смертью ничего не забывается? Он влюблялся в этих неземных женщин, и его мало заботило то, что они ласкают не только его, но и других мужчин, принимавших участие в сеансах. Временами, сидя рядом с Галиной, он чувствовал исходящие от нее волны страсти. Однажды, когда они нечаянно коснулись головами, она лизнула его в ухо. В другой раз он заметил, что мужчина, сидевший по другую сторону от нее, положил руку ей на колено.
Зима в тот год выдалась холодной — может быть, самой холодной за всю историю Польши. Варшава лежала в сугробах, мороз не ослабевал неделями. Гости Копеля Рашкеса часто болели. И как-то раз к нему не пришел никто, кроме Галины Валевской. На Галине были лисья шуба, меховая шапка и отороченные мехом ботики. Ее курносое лицо с высокими скулами раскраснелось, глаза сияли, как у семнадцатилетней девушки. Рашкес, как обычно, соорудил «палатку» в гостиной и зажег красную лампочку. Но отзовутся ли духи без соответствующих гимнов и рук, соединенных на столе для концентрации энергии?
— Можно попробовать, — сказала Галина.
Она села рядом с Рашкесом, прижавшись к нему бедром. Их ладони соприкоснулись. Галина запела гимн «Сестры ночи», и ее голос, казалось, никогда еще не был таким чистым, нежным и таинственным, как в тот вечер.
От печки шло приятное тепло. Стол начал вибрировать, словно собирался оторваться от пола, как какой-то зверь, только что пробудившийся от глубокого сна. Рашкес сам как будто спал наяву. Он взял Галину за плечи, развернул и прижал к себе. От ее тела исходил неземной жар, ее поцелуи обжигали его. Не говоря ни слова, он повел ее к кровати, и она в исступлении отдалась ему. Всякий раз, когда Рашкесу казалось, что он уже удовлетворил свое желание, на него накатывала новая волна страсти. Она сжала его горб с такой силой, что ему казалось, что у него трещит позвоночник.
— Ты сильнее всех мужчин, которые у меня были, — пробормотала она.
— И много их у тебя было?
Она расхохоталась:
— Минимум сто.
Рашкес включил свет, и они — второй раз за вечер — сели ужинать. Рашкес принес хлеб, сыр, халву. Галина, надев передник Гины, сварила кофе. Они выпили по чашечке, заедая солеными крендельками, которыми Рашкес обычно угощал своих спиритов.
— Те женщины, которых ты материализовала, были тобой? — спросил он.
— Да.
В постели в ответ на настойчивые расспросы Рашкеса Галина созналась, что переспала с несколькими мужчинами из их кружка. Выяснилось, что у Галины есть дочка, которую растит какая-то старуха в Поважске. Галина ездила к ней каждые две недели.
Рашкес поинтересовался, кто отец. Галина пожала плечами:
— Бог его знает. — Потом она начала смеяться и дергать его за волосы. — Это что, пейсы? — спросила она.
— Шикса! Шлюшка! Няфка!
Он одновременно обзывал и осыпал ее поцелуями.
— Что такое «няфка»? Это на иврите?
— На арамейском.
— Мама родная!
И не успела Галина произнести эти слова, как уснула. Рашкес никогда еще не видел, чтобы человек так быстро засыпал. Она стала белая, как мел. Ее губы дрожали. Во всем этом было что-то сверхъестественное, то, что Ницше называет «по ту сторону добра и зла».
Прошло около недели. Однажды в три часа ночи в квартире Рашкеса раздался телефонный звонок.
Рашкес уже спал. Он вылез из кровати и в одной ночной рубашке на дрожащих ногах выбежал в переднюю, где стоял телефонный аппарат.
— Гина, это ты? — спросил он.
На другом конце провода Гина издала какой — то странный звук — не то смешок, не то всхлип.
— Как ты догадался, что это я?
— Я все знаю, — сказал Рашкес.
— Если ты все знаешь, тогда объясни, почему я звоню посреди ночи?
— Ты нашла Морриса Лопату.
Гина заплакала:
— Ты что, ясновидящий?
— Я сам не знаю, кто я.
Гина кашляла и задыхалась. Она причитала, как богобоязненные женщины, рассказывающие о чудесах великих цадиков.
— Я пришла домой с учебы и почувствовала, что у меня болит горло. А я знаю, что, если не буду лечиться, это может тянуться неделями. На нашей улице недавно открылась новая аптека, и я пошла купить аспирин. Я сразу же узнала его. Хорошо еще, что я не упала в обморок.
— Ты говорила с ним?
— Мы всего час назад расстались в кафе «Метрополь». Нам пришлось уйти, потому что они закрывались.
— Он холостяк?
— У него — жена и дети.
— Ты все ему рассказала?
— Да, все.
Долгое время оба молчали. Потом Рашкес спросил:
— Гинеле, ты меня слышишь?
— Да, конечно.
— Ты хочешь его?
— Я ни за что не сойдусь с женатым человеком.
— Так что же ты будешь делать?
— Продолжать учиться.
— Возвращайся ко мне.
Опять повисла пауза.
— Ты опять начнешь меня мучить, — сказала она наконец.
— Нет, Гинеле, я не буду больше тебя мучить.
— Копель, я чувствую, ты весь дрожишь. Надень халат, я подожду, — сказала Гина заботливо.
Рашкес пошел за халатом. Открыв шкаф, он начал рыться в темноте в поисках халата и вдруг на какой-то миг уснул. Ему даже начал сниться сон. Рашкес вздрогнул и проснулся. Набросив на плечи пальто, он вернулся к телефону. Гина говорила долго. Она слово в слово повторила все, сказанное Моррисом Лопатой, даже то, что он говорил официанту, заказывая чай и печенье. Она помнила все комплименты, которые он ей сделал, все его аптекарские шуточки и присказки. Внешне, по ее словам, он почти не изменился: такой же низенький, кругленький, с рыжеватыми усиками и румяными щеками. Его кудрявые светлые волосы уже сильно поредели на макушке. Гина даже описала его рубашку, галстук и запонки. Рашкес слушал, затаив дыхание. Поразительная память, пробормотал он. Когда женщина влюблена, в ней просыпаются космические силы. У него заболел живот, а сердце бешено забилось в предчувствии встречи и долгого разговора с Моррисом Лопатой.
— Гинеле, — сказал он, — если ты до сих пор желаешь его, ты должна быть с ним. Воля не только феномен, но и ноумен, вещь в себе. Так считает Шопенгауэр. Все приходит из космических глубин. De profundis.
— Так что же мне делать?
— Приведи его сюда.
Уже занимался день, когда Рашкес повесил трубку. Он вернулся в постель, накрылся периной и лежал не, шевелясь, в глубокой задумчивости. Вместе с зимним солнцем в его душе пробудилась тайна, которую он, очевидно, знал всегда, но не решался сам себе в этом признаться, — правда, притаившаяся в тех укромных уголках сознания, где нераздельны «я» и «не я», сверхсознательное и подсознательное, личное и сверхличное. Рашкес задремал, и ему приснился Моррис Лопата. Они играли в шахматы. Вдруг Рашкес увидел, что Моррис Лопата — белая королева. На нем кружевные панталоны и вуаль. Как это, поражался Рашкес, неужели игрок может быть одновременно и шахматной фигурой? Он проснулся в холодном поту, испытывая вожделение, которого не испытывал еще никогда в жизни.
