Нафиса Хаджи - Сладкая горечь слез
— А почему Садига прислали к вам? — спросила Джо. — Вам известно про несчастный случай?
Я кивнула, слегка удивившись.
— Да, я об этом знаю. Странно, что это и тебе известно.
— Он в Пакистане? — после короткой паузы поинтересовалась Джо.
— Насколько я знаю, да.
Мы добрались, кажется, до причины, которая привела ее сюда, — причины, выходящей за рамки простого желания послушать мою историю.
— Почему ты хочешь с ним встретиться?
— Я… это… это сложно объяснить. Но… то, что рассказал Садиг… я пыталась бежать этого. Связи. Очень трудно. Признать. Но теперь я понимаю, зачем это нужно. И… мне необходимо спросить его кое о чем. И кое о чем ему рассказать.
Я кивнула. Что бы это ни было, со мной она делиться не захотела.
Но я понимала ее. В конце концов, мы совершенно незнакомы.
— Я дам тебе телефон Садига.
— Спасибо. Вы с ним общаетесь? Регулярно? У вас все наладилось?
— Это зависит от того, что считать «наладилось». То, что утрачено, мы не сможем восполнить никогда. Но он очень почтительный сын. Звонит каждый месяц. Сообщает, где находится. Но я уже много лет не видела его. — Я вздохнула. — Можешь позвонить отсюда, если хочешь.
— То, что я должна сказать и о чем должна спросить, — это очень личное. Я сделаю это на месте, в Карачи. Надеюсь.
— Ты собираешься в Пакистан?
— Да.
Я почувствовала, как брови сами собой удивленно приподнимаются. И опускаются. Я взглянула на часы:
— Уже поздно. Ты живешь здесь, в Лос-Анджелесе?
— Нет, я живу в Вашингтоне.
— Где ты остановилась?
— Я собиралась поехать к родителям в Сан-Диего.
— Сейчас уже слишком поздно. Оставайся у нас, в гостевой. Когда Садиг жил здесь, это была его комната.
— Да, — согласилась Джо. — Я останусь. Спасибо вам.
— И еще, Джо. Когда ты поедешь в Пакистан, повидаться с Садигом… я поеду с тобой.
Часть 3
Анжела
Вперед, Христово воинство,
Идущее на бой…
Накануне Дня благодарения я внимательно наблюдала за Крисом. Видела, каких усилий ему стоило взять себя в руки к приезду Джо. Она навещала нас, когда Крис вернулся из Ирака, несколько месяцев назад. Подъехал его автобус — цветы, воздушные шарики, объятия и поцелуи, и Джо обнимала брата так же крепко, как мы с Джейком.
Но тогда она задержалась всего на несколько дней, недостаточно, чтобы заметить, что что-то не так. И умчалась обратно в Вашингтон, на очередное свое задание. Она не имела права рассказывать о своей работе. Но это все равно не объясняло ее замкнутости, появившейся задолго до заключения контракта с секретными службами. Перемен в Джо, совпавших с ее отъездом в колледж, не могли понять ни Джейк, ни Крис. Но я-то, разумеется, знала правду. Джо получила от меня ответы на свои вопросы, и они изменили ее. Но перемены в Крисе по возвращении из Ирака были гораздо серьезнее.
Сначала я не слишком беспокоилась, пусть осмотрится и привыкнет — как рекомендовали специальные брошюры для родственников солдат. Я полагала, что это симптомы адаптации к мирной жизни. Он просто сидел в своей комнате. Я, конечно, волновалась, но это не шло в сравнение с тем волнением, которое я испытывала, когда он воевал. С тех пор как Крис вернулся, у меня словно камень с души свалился. Да и у Джейка тоже — еще потяжелее, чем у меня.
Когда после 11 сентября Крис записался в морскую пехоту, Джейк перепугался. За сына. Он-то понимал всю опасность. А я думала об отце и тоже была сама не своя от беспокойства. Страшилась того, что война делает с мужчинами, хотя и странно было думать о Крисе так. Он ведь только мальчик. И всегда будет для меня мальчиком.
За Джо мы тоже переживали. Но не так сильно. Джо дала слово, но просьбе отца — после того как мы все же догадались, что она каким-то образом связана с войной против терроризма, — что не будет участвовать в опасных мероприятиях.
— По крайней мере, опасных для меня, — согласилась она и отказалась объяснять, что имеет в виду.
Джейку немалых трудов стоило скрывать свои страхи. Он говорил, что в этот раз все иначе. Понятно — сравнивал войну, которая вот-вот должна была начаться в Афганистане, и ту, в которой участвовал сам.
— Сейчас никто не просил нас о помощи, — говорил он. — Они пришли и начали войну на нашей территории. Мы имеем право защищаться. Воевать с теми, кто напал на нас.
Он словно вновь переживал прошлое, в то время как я мучительно пыталась забыть. С началом военных действий я отыскала на карте мира Афганистан — никогда прежде и не слыхала о такой стране. Потрясенно обнаружила, что это прямо рядом с Пакистаном, — о нем я как раз знала, причем от людей, которых изо всех сил старалась забыть. Жизнь стала гораздо сложнее, запутаннее. Мне приходилось отгонять мысли о том, где сейчас находятся и что переживают эти люди — юноша, с которым я занималась любовью, женщина, ставшая мне подругой, — люди, с которыми я сблизилась в непростой момент, хотя мы были едва знакомы. Впервые за долгие годы я задумалась об их отношении к тем жизням, что выносила я, к детям, которых вырастила и о существовании которых им неизвестно. Я почувствовала, как связующая нить, которую отрицала прежде, — моя кровь, смешанная с кровью Садига, — захватила моих детей и повлекла в тот мир, из которого явился их отец. Мне хотелось, чтобы все вновь стало просто и чисто, чтобы их и нас разделяла граница. Но в ночных кошмарах лица Дины и Садига угрожали моим детям, — лица людей, что были добры ко мне, людей, которых я желала бы ненавидеть, но не могла. Когда Крис все же не поехал в Афганистан, я испытала огромное облегчение. Можно было отложить этот запутанный клубок старых нитей и обратить внимание в другую сторону, к Ираку, который, убеждала я себя, гораздо дальше и не имеет к нам отношения.
Но из-за переноса зоны военных действий Джейк разволновался еще больше. В день, когда Крис отправился в Ирак, Джейк плакал. Ни разу за все годы нашей совместной жизни я не видела его плачущим. Он так страдал — просто видеть невыносимо. У него начались кошмары. Никогда прежде ничего подобного не случалось. Он разговаривал во сне, страшно кричал, стонал. Порой просыпался и вскакивал с кровати, уходил куда-то. Пару раз я проследила за ним. Оказалось, он просто сидел в темноте в комнате Криса. И, судя по звукам, рыдал. Однажды я слышала, как он говорит сам с собой: «Это совсем не то же самое. Не то же самое». Казалось, пытается убедить сам себя. Безуспешно.
Но это ночами. Днем Джейк, исполненный энтузиазма, горячо обсуждал стратегические планы, подробности военных операций, изменения на театре военных действий. Я и слышать ни о чем таком не желала — слишком страшно. Он же постоянно смотрел новости. В машине не выключал радио. Подписался на две газеты и начал осваивать Интернет, чтобы быть в курсе событий. Говорил только о войне, приставая ко всем — приятелям, клиентам, родственникам. Мама сперва пыталась не вступать в пререкания — думаю, ради меня, но я-то понимала, что она чувствует. По ее лицу видно было, каких усилий ей стоит промолчать. Если она все же спорила с Джейком, то всегда очень мягко и спокойно, и я заподозрила, что она догадывается о его ночной тайне. Мама понимала, что неуемный дневной оптимизм — лишь попытка скрыть страх, еще более жуткий, чем мой. Но мне было все равно, что оба они — мама и Джейк — думают; безразлично, ради чего и как ведется эта война, каковы ее истинные причины. Я боялась задуматься об этом, сосредоточившись на том, что могла контролировать, — одну за другой отправляла посылки для Криса и его друзей, молилась, молилась и молилась. Война и ее последствия отобрали у меня отца. Теперь я боялась потерять сына.
Мама понимала, как нужна мне. Она осталась рядом, никуда не уехала и провела дома, пожалуй, больше времени, чем за все мои детские годы. Каковы бы ни были разногласия между нами, мы с одинаковой тревогой слушали сводки о боевых потерях и нервно метались по дому в ожидании вестей от Криса.
Не было на свете человека счастливее Джейка, когда Крис вернулся. Но мне постепенно становилось все тревожнее. Крис адаптировался к мирной жизни гораздо дольше, чем я предполагала. Он отказывался от приглашений приятелей, даже членов своей старой музыкальной группы «Кристиан Марч», которые очень хотели, чтобы он вернулся к ним солистом. Он гулял в одиночестве. И в одиночестве сидел дома. И это Крис, который всегда, всю свою жизнь был душой компании.
Почувствовав однажды запах алкоголя от него, я испытала шок. Раньше он позволял себе лишь глоток шампанского на свадьбах друзей. На первый раз я сделала вид, что ничего особенного не произошло. Во второй раз осмелилась задать вопрос. Он страшно разозлился. И велел мне не совать нос в его дела. Ничего особенного, конечно, если взрослый сын возмущен тем, что мать считает его младенцем. Но для меня это стало потрясением основ. Крис никогда не повышал на меня голос. Когда его задержали за вождение в нетрезвом виде, я нарушила правило нашего непьющего дома и предложила ему приносить спиртное домой, если так уж необходимо. Но не садиться пьяным за руль. Ему ведь просто повезло. Полицейский, задержавший его, оказался братом одного из школьных приятелей Криса. Вместо того чтобы арестовать, он привез Криса домой, прочел ему строгую нотацию, объяснил, что не поволок его в кутузку только потому, что уважает его службу на благо своей страны.
