Жозе Сарамаго - Каменный плот
И вот, словно в повторяющемся кошмаре, просит Жозе Анайсо листок бумаги и карандаш, снова производит вычисления, только на этот раз подсчитывает не то, сколько дней осталось до встречи с Гибралтаром, который проплывет мимо Сьерра-Гадор – что вы! куда там! – а когда именно треснется мыс Рока об остров Терсейру – мороз по коже, волосы дыбом, чуть только представишь себе этот ужас – а потом об остров Сан-Мигель, на который, словно на вертел, нанижется мякоть Алентежо, истинно, истинно вам говорю, вы такой беды ещё не знавали. Мы проплыли уже километров триста, говорит Жозе Анайсо, а от Лиссабона до Азорских островов – примерно тысяча двести, стало быть, остается ещё девятьсот, а в сутки проделываем полсотни, я округляю, и это значит, что через восемнадцать дней, то есть двадцатого сентября, а, может быть, и пораньше, произойдет наша встреча с Азорами. В подоплеке бесстрастия, с которым сделан был этот вывод, лежала лишь вымученная и горькая ирония, а потому никто даже не улыбнулся. Но ведь мы находимся в Галисии, вспомнила Мария Гуавайра, нас не заденет. На это надежды мало, отвечал Педро Орсе, стоит полуострову чуть-чуть сменить курс, взять южнее – и нас со всей силы долбанет об Азоры, так что единственное спасение – бежать, бежать вглубь страны, по радио правильно сказали, но и это, пожалуй, не спасет. Бросить дом и землю? Если все пойдет так, как ожидается, не понадобится вам больше, милая сеньора, ни дом, ни земля. Все они сидят вокруг стола, пока ещё можно, целых восемнадцать дней ещё можно сидеть. Горит огонь в очаге, на столе – хлеб и прочее – молоко там, сыр, кофе – но все взгляды притягивает к себе именно хлеб, половина большой краюхи, с поджаристой корочкой и плотным, однородным мякишем, и все до сих пор ощущают во рту его вкус, язык и нёбо помнят шероховатые крошки, остававшиеся после жевания, а когда придет конец света, в этом же скорбном безмолвии будем мы взирать на последнего муравья, сознавая, что расстаемся с ним навсегда.
Сказал Жоакин Сасса: Сегодня кончается мой отпуск, по всем законам и правилам завтра мне надлежит быть в Порто, выйти на работу, но эти правильные слова были всего лишь преамбулой следующего заявления: Не знаю, останемся ли мы вместе, нам как раз это предстоит сейчас обсудить и решить, но я лично желаю быть там, где будет Мария, если, конечно, она согласна. Ну, поскольку свое время – не только всякому овощу, но и всякому высказыванию, и каждая часть конструкции прилаживается в должном порядке и последовательности, то все присутствующие дали возможность Марии Гуавайре ответить первой, что она и сделала без околичностей и разглагольствований: Согласна. Сказал Жозе Анайсо: Если столкнемся с Азорами, учебный год начнется позже или вообще никогда не начнется, а я останусь с Жоаной и с вами, если она решит остаться. Настал черед говорить Жоане Карде, и она, уподобившись Марии Гуавайре, ответила, проявив редкостный для женщин лаконизм: Решусь, и присутствующие поняли все, что под этим подразумевалось. И наконец последним, потому что надо кому-то и последним быть, сказал Педро Орсе: Где вы, туда и мне, и эту фразу, нарушающую законы логики в той же мере, что и правила грамматики, мы исправлять не собираемся в надежде, что отыщется в ней со временем некий особый смысл, который извинит её погрешности, ибо всякий, кто имеет дело со словами, знает – от них можно ожидать всего, чего угодно. Собаки, как известно, говорить не умеют, а потому и наш пес даже звонким лаем не высказал своего одобрения.
В тот же самый день они отправились на берег взглянуть на каменный корабль. Мария Гуавайра надела что-то такое яркое и разноцветное, не дав себе труда пройтись по нему утюгом – ветер и солнечный свет и так разгладили морщины и складки, образовавшиеся от долгого лежания в бездонном ларе. Вел их славный проводник Педро Орсе, впрочем, больше доверявший инстинкту и чутью пса, чем собственным глазам, которым при свете дня все предстает, по правде говоря, будто впервые. На Марию Гуавайру надежда плоха: она этой дорогой не ходит, да и нет ей дела до того, куда они идут ей бы лишь, под любым предлогом, взять за руку Жоакина Сассу, прильнуть к нему всем телом и дать себя увлечь в сторонку, на минутку, длящуюся столько же, сколько поцелуй, а поскольку, как все мы знаем, это ненадежный способ измерения времени, то парочка постоянно отстает от главных сил экспедиции. Жозе Анайсо и Жоан Карда ведут себя не в пример скромнее – оно и понятно: они близки уже целую неделю, заморили, так сказать, червячка, утолили первоначальный пыл, и теперь не ответствуют на зов плоти, а сами её зовут, но аппетит, как известно, приходит во время еды, и исходящее от дома сияние, прошлой ночью издали наблюдаемое Педро Орсе, объяснялось не только любовными играми Марии Гуавайры и Жоакина Сассы – по крайней мере, ещё десять пар одновременно предавались там любви.
С моря идут облака – не идут, а летят, сбиваясь в плотные стаи и тотчас вновь рассеиваясь так стремительно, будто каждая минута длится лишь долю секунды; все движения – и быстрые, и медленные – этих мужчин и этих женщин укладываются – то ли и впрямь, то ли так кажется – в одно это мгновение, и можно было бы сказать: мир спятил, если бы в наших силах было постичь всю глубину этого незамысловатого выражения. Они стоят уже на вершине, откуда видно штормящее море. Педро Орсе не узнает местности – все эти гигантские нагромождения скал, валунов и утесов, еле заметную тропинку, спускающуюся подобием лестницы, Боже, как прошел он тут вчера ночью, пусть даже и с помощью собаки, это истинное чудо, которое он объяснить не в силах даже себе самому. Он ищет глазами каменный корабль – и не находит его, но тут Мария Гуавайра, выдвигается в авангард, давно пора, кому же, как не ей, знать здешние пути-дороги. И вот они на месте, и только Педро Орсе открыл рот, чтобы сказать: Это не здесь, как тотчас увидел перед собой каменный руль со сломанным румпелем и огромную мачту, при свете дня кажущуюся ещё толще и выше, и весь корабль – но странные перемены произошли с ним, словно эрозия, о которой старик толковал сегодня за завтраком, в одну ночь выполнила работу тысячелетий, да где же он? не вижу – нет ни приподнятого заостренного носа, ни выпуклого днища, да, камень этот общим своим абрисом, очертаниями напоминает корабль, но и святейшему из святых не под силу сотворить такое чудо, чтобы эта громадина хотя бы держалась на воде, и не в том дело, что она из камня, а в том, что камень почти совсем уже непохож на корабль, ведь в конце-то концов птица летает лишь потому, что похожа на птицу, думает Педро Орсе, но тут слышен голос Марии Гуавайры: На этом корабле приплыл из восточных стран святой, и сейчас ещё видны следы его ног, когда сошел он на берег и двинулся вглубь страны, следы эти углубления в скалах, ставшие из-за беспрестанно накатывающего прибоя маленькими озерцами, разумеется, всякое сомнение – законно, но все же будем последовательны, или все примем или все отвергнем, а если допустить, что святой приплыл из дальней дали на каменной плите, то отчего бы не признать возможным, что огненные его ступни прожгли скалы так, что следы остались по сию пору. И ничего другого не остается Педро Орсе, как принять и признать все это, но все же в памяти своей он хранит образ другого корабля, который видел он один прошлой ночью – почти беззвездной и оттого заполненной возвышенными видениями.
Море мечется по скалам так, словно пытается сопротивляться неостановимому приливу камня и земли. Люди смотрят теперь не на мифический корабль, а на разгул стихии. Ехать пора, говорит Жозе Анайсо. Куда? говорит Жоана Карда, а Жоакин Сасса: Нас ведь пятеро, да ещё собака, мы не поместимся в Парагнедых, эту проблему надо как-то решить, вот, например, мы с Жозе вдвоем поедем поищем какую-нибудь машину побольше, их там по обочинам десятки стоят, трудно только найти такую, чтобы была на ходу, те, мимо которых мы поезжали, все были раскурочены. Придем домой и сообразим, что делать, сказал Жозе Анайсо, время ещё есть. А как же мой дом, земля? пробормотала Мария Гуавайра. Выбора нет, или уберемся отсюда, или погибнем – эти слова, произнесенные Педро Орсе, решили исход дела.
И после обеда Жоакин Сасса и Жозе Анайсо пустились на поиски более вместительного автомобиля – хорошо бы найти армейский джип, а ещё лучше грузовичок с крытым кузовом, фургон, этакий дом на колесах – но, как и предвидел Жоакин, при чрезвычайном богатстве выбора ничего подходящего им не попадалось. К вечеру, когда они возвращались домой, встречное, с запада на восток, движение становилось все более интенсивным: с побережья начался исход жителей, ехавших на машинах, а иногда и на незабвенных тяжко навьюченных ослах, на велосипедах – хотя по здешней крутизне особенно педали не покрутишь – и на огромных грузовиках, и в автобусах мест на полсотни, если не больше, куда садилась целая деревня, и не знавала доселе Галисия таких миграций. Кое-кто из встречных с удивлением смотрел на наших путешественников, плывших против течения, кое-кто махал им руками, пытался остановить: Куда вас черт несет, не знаете, что ли, что происходит? Спасибо, спасибо, не беспокойтесь, знаем, нам надо своих забрать, пока здесь ещё безопасно, отвечали они, а потом Жозе Анайсо сказал спутнику: Если здесь такое, представляешь, что в Португалии творится, и тут их осенила спасительная мысль: Что ж мы за дурни-то такие, вот оно, решение-то, переберемся вглубь страны, сделаем две ездки, или три, или сколько понадобится, все перевезем, пустующий дом найти легче легкого, люди все бросают. С этой новостью они и вернулись к остальным, обрадовавшимся ей, как она того заслуживала, с тем, чтобы с утра начать сборы, отложить в сторонку самое необходимое и что надо доставить на новое место в первую очередь, а пока, после ужина, устроить пленарное заседание и составить списки, прикинем, что выкинуть, а что – взять с собой, Парагнедых придется завтра попыхтеть.
