Адриан Гилл - Поцелуй богов
Джон пошел дальше и оказался у антикварного букинистического магазина. В витрине красовались гравюры птиц и карта мира. Ну вот, отсюда ты не уйдешь, пока что-нибудь не купишь. Внутри оказалось сумрачно и холодно. Он без всякого настроения пробежал глазами по полкам. Полное собрание Сомерсета Моэма, издание в бумажном переплете «Созванных колоколами», воспоминания Глабб-паши, подписанные просто Глабб[54].
Перед ним возник высокий, довольно сутулый молодой человек с интеллигентными извиняющимися глазами.
— Чем могу служить? Ищете что-нибудь конкретное или просто так?
— Хочу купить подарок знакомой, но не решил что.
Молодой человек улыбнулся и показал кривые зубы.
— Из какой области?
Чем интересовалась Ли? Кино, сексом, самой Ли или театром?
— У вас есть театральный отдел?
— Да, несколько пьес, собрание сочинений Барри[55], критика.
— Нет, что-нибудь менее серьезное.
— Ага. — Молодой человек задумался. Джон увидел в нем самого себя — услужливого, сдержанного, ненавязчивого.
— Я сам работаю в книжном магазине. То есть работал.
— Вот как? — произнес продавец без всякого интереса.
Помню я этот взгляд, подумал Джон. Сам так смотрел пару дней назад.
— Книги о моде, фотографические альбомы, Сесл Битон — снимки кинозвезд.
Продавец потерял к нему всякий интерес, решив, что он просто проводит время. Побродил минут пять по магазину и повернул к двери. Остановился у последней полки — «Викторианская топография», что-то поправил и извинился. Джон чуть не рассмеялся: он прекрасно понимал, что у него на уме. Хотелось хлопнуть по плечу и сказать: «Слушай, я свой; не из них, а из нас». Но ничего этого он не сделал и только спросил:
— У вас есть поэтический отдел?
— Да. Вон там. — Продавец показал рукой. — Первые издания в шкафу.
Ах, шельмец, думал Джон. Судит обо мне, делает выводы, хочет отделаться. Какая несправедливость! Чувство возникло с искрящейся новизной, как ощущение от надушенного лавандой кашемира или нового бумажника из змеиной кожи. Совершенно незнакомое чувство. Чувство избранности, чувство попранного права. Бугристое, льстящееся, матово-темное чувство. И оно ему понравилось. Приятное — как прикосновение искусственного меха. Он нашел полку эдуардинцев — телячьекожаные и матерчатые, с золотым обрезом — гостиная поэзия. Большинство из них Джон имел в дешевых бумажных изданиях, и никто бы не заставил его купить полное собрание сочинений Саути или Гуда. Он заглянул в шкаф, ткнул пальцем в стекло и попросил:
— Можно посмотреть вот это?
«Четыре четверти», первое издание, совсем непотрепанное и подписанное.
Продавец открыл дверцу и благоговейно подал тоненький томик. Бумага чайного оттенка, теплая и шероховатая. Из-под обложки, словно джинн из бутылки, выпорхнул неуловимый, как пыль, но мощный, как гром, запах. Запах пустых комнат, влажного твида, теплого красного дерева, выдоха грусти и сосредоточенности сквозь пожелтевшие зубы, ненайденных слов и одного лишнего слога. Внутри у Джона похолодело от воспоминаний и почтительности. Запах первого поэтического издания — как лосьон после бритья на челе цивилизации.
Он открыл форзац. Миниатюрная подпись, разборчивая и сосредоточенная — прямая противоположность автографов знаменитостей, размашистых, расточительно любвеобильных и взбалмошных. Картонный переплет и целлюлозная желтая тетрадка — насколько это выше истерического бисирования, оваций стоя и исписанных закорючками программок. Джону так захотелось этот томик, что зазвенела кровь в голове.
— Беру.
— Хорошо… Она стоит… — Несколько опешивший продавец назвал цену.
— И еще вот это. — Джон показал на подарочное, невероятно яркое издание «Рубаи» Омара Хайяма в веленевом супере и с иллюстрациями Артура Рэекхэма.
— Хорошо…
Джон, торопясь, с напыщенным росчерком, подмахнул чек.
— В каком магазине вы работали? — Подавая сверток, продавец решил немного сгладить свое невнимание.
— Это было давно, — ответил Джон.
— Ну как, купил? — Ли лежала на кровати и смотрела телевизор в окружении непременной ерунды: журналов, факсов, косметики, фруктов и минеральной воды.
— Что купил? — виновато переспросил Джон.
— Дом, конечно, что же еще. Неужели забыл?
— Нет, нет, мы купили.
— И каков он? Где расположен?
Джон немного подумал.
— Честно говоря, не помню.
— Ты купил дом и не знаешь, где он находится? Что ж теперь, вызывать полицию, чтобы установить адрес?
— Беда. Теперь его усыновит Армия спасения. А в восемнадцать лет, разгневанный, он пожелает узнать, почему мы его бросили.
— Хеймд должен знать.
— Хеймд знает все.
— А как он выглядит?
— Большой и пустой. Но уверяю тебя, на следующей неделе в нем будут все мыслимые удобства.
— На следующей неделе? Не могу ждать до следующей недели. Этот отель сводит меня с ума. Не гимнастический зал, а средневековый базар оружия.
— Послушай, ты какую любишь мебель: старинную или современную?
— Модерн.
— Слава Богу, я так и сказал. Хорошо, что у нас общий вкус на мелочевку. Я купил тебе подарок.
— Ты?! — Ли села на кровати и захлопала в ладоши. — У меня для тебя тоже кое-что есть.
Он отдал пластиковый пакет и в обмен получил вытащенный из недр постели профессионально упакованный сверток.
— Книга! Ты мне даришь книгу! Я еще ни разу не получала в подарок книги!
— Эта не заумная и не смешная.
— Что правда, то правда, мы не читаем книг, если не собираемся их играть. Старинная. Какая красивая! Омаер Кхам? Так произносится?
— Омар Хайям. Писал любовные стихи. Одни из лучших.
— Как мило и романтично. А теперь, дорогой, открой свой подарок.
Джон потянул за ленточку. Под бумагой оказалась коробка, а в ней часы. Увесистая вещь из платины, с циферблатами, кнопочками и головками на массивном замысловатом браслете.
— Замечательные.
— Тебе нравятся? В прошлом году в Сент-Бартсе все такие носили. Тебе же необходимы часы.
Джон посмотрел на запястье, и память вернула его в прошлое. Он вспомнил, как отец постучал в его спальню.
— Не спишь?
На следующее утро сын уезжал в Оксфорд. Отец вошел в комнату и неудобно устроился на краешке детской кровати под плакатом с изображением Джека Керуака[56].
— Знаешь, мы тобой очень гордимся — и мама, и я. Не понимаю, откуда ты набрался ума — явно не от меня. Мы уверены, что ты справишься. — Он потер руки о фланель брюк, словно вытирал ладони. — Я всегда тобой гордился. Мы хотим, чтобы у тебя от нас что-то было. Чтобы ты вспоминал старого, толстого отца, когда будешь общаться с новыми интеллектуальными друзьями. — Его лицо оставалось в тени, но Джон чувствовал, что у отца на глаза навернулись слезы, и это его смутило. — Ну вот… — Отец достал из кармана часы. — «Омега»… Теперь никаких предлогов для опозданий на занятия. Здесь гарантия, число… Это тебе. Да… они водопыленепроницаемые и противоударные. Ну ладно, спи, тебе рано вставать.
Джон взглянул на простой функциональный механизм с некрасивыми цифрами и потертым ремешком. Он понимал, что часы дорого стоили его отцу. И еще понимал, но не хотел об этом думать, сколько всего воплощали — восемнадцать лет забот и тревог, сомнений и разочарований, наскоков и отступлений. Его отец никогда не терял ни минуты, никогда не совершал ничего непредсказуемого, спокойно считал часы, берег время и делал дело. И эти двое часов аккуратно протикают расстояние от цены до стоимости. Джон расстегнул потертый ремешок и защелкнул новый браслет. Появилось чувство, будто руку поместили в гипс. Он нажал на кнопочку — секундная стрелка побежала по кругу. Еще одно нажатие — ожил маленький циферблат. Жизнь богатых, как у поденок, но длинная, как у черепах.
— Потрясающе! Мне очень нравится! Таких часов мне никто никогда не дарил.
— Ты очень симпатичный. Иди, почитай из своей книги. Мне надо усваивать английское произношение.
— Только предупреждаю, эти стихи нельзя адресовать без разбора. Они обладают явно выраженным повышающим половое влечение свойством. Заводят через пять строк.
— Значит, ты ими уже пользовался?
— Сотни раз. Слушай:
Скорей вина сюда! Теперь не время сну,
Я славить розами хочу ланит весну.
Но прежде Разуму, докучливому старцу,
Чтоб усыпить его, в лицо вином плесну[57].
— Как здорово! — Ли скомкала покрывало, смахнув на пол половину лежавшего на кровати барахла. — Возьми меня сейчас же! Возьми, мой жеребец-трубадур.
Зазвонил телефон.
— Кто-то очень неудачно выбрал время, — рассмеялась она. — Это тебя. — Ли отдала трубку.
