Норман Мейлер - Олений заповедник
— Ты знаешь, что я думаю о твоей смекалке. Ты хочешь, чтобы я встал на четвереньки? — прогремел Муншин. — Для чего, ты думаешь, я сюда пришел?
Айтел осторожно отхлебнул спиртного. Впервые за многие недели он почувствовал, что выходит из депрессии.
— Я тоже не слишком тебя люблю, Колли, — медленно произнес он, — и ты далеко не самый тупой джентльмен и борец, с каким я когда-либо имел дело, но мне кажется, ты недооцениваешь Малыша.
— А ты уверен, что ты не папаша, гордящийся своими детьми? — Муншин провел толстой рукой по иссиня-черной челюсти. — С моей точки зрения, Серджиус просто удачливый авантюрист.
— После стольких лет ты все еще веришь в удачу?
— В удачу — верю. В благоприятный момент установить нужную связь? В такую удачу я верю. И твой приятель очень удачливый деятель.
— Нет, все так просто не бывает. — Айтел потрогал плешину на голове. — Не знаю, должен ли я говорить о нем, Колли, но… — Айтел вздохнул, словно уступая соблазну продолжить разговор. — Ты прав: мне он нравится. Он был мне другом на протяжении одного из мучительных для меня месяцев, и мне не хотелось бы видеть, как он превращается в нечто скверное.
— Где ты видишь какое-либо превращение? — спросил Муншин. — Малый получит двадцать тысяч долларов в утешение, когда Лулу скажет ему, что по-настоящему любила его, и — привет.
Айтел помолчал с многозначительным видом.
— Знаешь, подумай лучше о возможности использовать его в качестве киноактера.
— В качестве киноактера, говоришь? — Лицо Муншина стало серьезным.
— Да. Ему не хватает пяти лет для театра, но есть в нем что-то, что работает потенциально на кассу. Я не говорю, что из него выйдет хороший киноактер, потому что, ей-богу, не знаю, есть ли у него настоящий талант. Но, Колли, если мое мнение чего-то стоит, этот мальчик обладает большой притягательной силой.
— Вот теперь, послушав тебя, я вижу: в нем кое-что есть, — раздумчиво произнес Колли.
— Безусловно. Неужели ты считаешь, что Лулу стала бы тратить время на парня, в котором ничего нет?
— Чего я — после всего сказанного — понять не могу, — заметил Колли, — так это почему ты не спешишь надоумить его послушать меня. Я считал, что парень — твой друг.
— Я не знаю, годится ли он для этого. Если у него нет таланта, или ему такие вещи неинтересны, или же он станет слишком быстро чересчур популярным, он может превратиться в напыщенного наглеца. Я вижу, как он превращается в актера, который, прочитав сотню страниц Пруста, отведет на приеме в сторонку первую попавшуюся знаменитость и станет рассказывать, как он ненавидит профессию актера, так как она мешает ему стать великим писателем. А потом каждая амбициозная девчонка, готовая позавтракать в его гримуборной, будет выслушивать лекцию о том, какой идиот режиссер его картины, понятия не имеющий о разнице между Методом и французским актером Кокленом.
— Ну и перспективу же ты видишь, — заметил Муншин. — Я даже не знал, умеет ли наш атлет читать.
— Да, конечно. Он и сам этого не знает, но хочет стать интеллектуалом. Я редко ошибаюсь в такого рода предсказаниях. Он же ненавидит интеллектуалов, как журналист, пишущий для иллюстрированного журнала в маленьком городке.
— Очень интересно, — заметил Колли. — Хочешь знать, как я представляю его себе? Когда его потенциал полностью раскроется, — если у него, конечно, есть потенциал, — из него получится типаж из супервестерна. Во всех отношениях. Он будет поливать грудь тоником, чтобы выросли волосы, и бить тебя в мошонку, сражаясь не на жизнь, а на смерть. Скажу кое-что похуже. Я чувствую, что в этом малом сидит мерзость. Он может стать актером-любителем и профессионалом-добровольцем, который открывает в светской хронике охоту на подрывных элементов вроде тебя.
Айтел с невеселым видом пожал плечами.
— Ну, не уверен, что я не согласен с тобой. Это возможно. Данный тяжеловес легкого веса может пойти по сотне дорог. Потому-то он мне и интересен.
Колли кивнул.
— Тебя, возможно, притягивают битники, мне же они кажутся просто психопатами.
— Не вешай ярлыки на людей, — резко оборвал его Айтел.
— Этот разговор никуда нас не ведет. Я человек любопытный, Чарли. Ты все еще считаешь после всего сказанного о Серджиусе, что он не согласится на мое предложение? — Колли улыбнулся. — Что у меня нет даже маленького шанса?
— Должен признаться: не знаю. Если Серджиус сыт по горло моей бывшей богиней и готов принять предложение дяди Германа, тогда ты получишь актера, которому потребуется секретарь, чтобы разбираться с его почтой от поклонников.
— Айтел, могу сообщить тебе новость, — неожиданно объявил Колли. — Г.Т. тоже считает, что поклонники завалят Серджиуса письмами.
Айтел улыбнулся, услышав такое сопоставление.
— Что ж, Колли, раз воры договорились…
— У меня от тебя даже задница болит. Если бы ты не был таким чистоплюем, я мог бы сработать нечто шедевральное. Как бы мне хотелось обкрутить Г.Т. с помощью Серджиуса в качестве приманки и тебя в качестве крючка. — Муншин покивал, наслаждаясь красотой своего проекта. — Чарли, а что, если ты подпишешь со мной договор о мире? Возможно, под влиянием хорошего виски я начинаю думать, что мы могли бы стать друзьями.
Подобный переход от дипломатии к дружбе снова изменил настроение Айтела.
— А тебе не кажется, что того, что я продал себя, уже достаточно для одного вечера? — холодно произнес он.
— Что же ты продал? Айтел, в моем гроссбухе ты по-прежнему числишься вундеркиндом. Ты даже и не начал понимать, что у меня в мыслях. Я знаю, что очень пьян, но вот что я думаю: Г. Т. не будет вечно хозяином на студии. — Колли произнес это шепотом, раскатившимся по всей комнате. — Мы с тобой могли бы составить интересную команду. Ты один из немногих режиссеров, никогда не опускавшихся до дешевки. А я преклоняюсь перед людьми такого класса, Чарли. Если бы мой голос был на студии решающим, уверяю тебя, что в благоразумных пределах я позволил бы тебе снимать картины какие пожелаешь. — И умолк, словно сожалея, что не вовремя высказал эту мысль.
— Мы могли бы стать командой, Колли, — признал Айтел, но потом решительно покачал головой, словно напрочь уничтожая такую возможность. — Но ты совершил слишком много неприятных акций в отношении слишком большого количества картин, которые были мне дороги, и я не могу это так быстро забыть. — В голосе его вновь появилась забытая было ненависть. — И хуже всего то, что в то время ты был не прав, даже как делец. Сейчас только начинают использовать некоторые нюансы, которые я хотел показать пять лет назад.
— Да перестань ты жить прошлым! — Муншин спокойно посмотрел на него. — Братец, неужели ты не способен поверить, что я, возможно, тоже хочу измениться?
Айтел улыбнулся как человек, переставший верить в честность других людей.
— А ты знаешь, — сказал он, — что не чувства людские, а дела двигают историю.
Муншин взглянул на свои часы и поднялся с кресла.
— Хорошо, — сказал он, — поскольку ты так обо мне думаешь, я представлю тебе доказательство моих добрых намерений. Забудь, что я обещал заплатить тебе две тысячи долларов по окончании сценария. Ты можешь получить их завтра. Я пришлю тебе с посыльным.
Айтел холодно посмотрел на него, словно перед ним стояло чудовище.
— Все играешь, бросая монетки, да, Колли?
В голосе Муншина послышалась вся усталость двадцатичетырехчасового рабочего дня.
— Айтел, ты настоящий человек-иголка, — сказал он, слегка покачиваясь. — И ты прав. Я действительно думаю в цифровом исчислении. Знаешь, что у нас с Иленой общее? У моих родителей тоже ведь был кондитерский магазин. И в нем всегда толпился народ: каждый день туда приходил мужик собирать ставки, которые делали игроки в лотерею. Это определенным образом обтачивает характер, чего светскому щеголю вроде Чарлза Фрэнсиса Айтела, рассиживающемуся в кафе, никогда не понять.
— Когда-нибудь я расскажу тебе о себе, — почти мягко сказал Айтел.
— Когда-нибудь. Надеюсь, Чарли. — Они официально попрощались за руку. — Так я пошлю к тебе утром посыльного. В качестве услуги самому себе. — Муншин с силой выдохнул воздух. — Какой получился вечер!
Айтел в хорошем настроении заснул и в столь же хорошем настроении проснулся. После сна он отлично себя чувствовал Он с аппетитом съел завтрак и выпил кофе, хотя обычно желудок у него бунтовал и успокаивался лишь в конце дня. Такое состояние довольства длилось до той минуты, пока он не осознал: придется ведь сказать Илене, что сценарий больше ему не принадлежит.
Она расстроилась, а он, поясняя ей, что работа на Колли ничуть его не умаляет — просто ему нужно время, а деньги как раз и дадут ему время, — думал, что прошлым вечером в глубине души боялся рассказать ей об этом.
