Димфна Кьюсак - Солнце – это еще не все
Он не понимает, какое это облегчение, когда коттедж можно поручить такому человеку, как Брэнк. Мартин стал совсем другим, потому что теперь все отлично наладилось. Карл не понимает, как это приятно, когда можно дать Марии любое поручение и быть уверенной, что к твоему возвращению все будет выполнено.
Мария пришла точно в назначенное время, с трудом волоча искалеченную ногу по черной лестнице – пожалуй, это было единственное, что она делала с трудом. И опять, как каждый день, Элис поздравила себя с тем, что ей удалось заполучить такое сокровище. У Марии, казалось, не было никаких желаний, кроме одного: проработав весь день, вечером вернуться домой к инвалиду мужу – к австралийцу, раненному на войне, – а это только доказывает, насколько не правы люди, утверждающие, будто браки с иностранцами не приносят счастья. Глядя на ее бледное лицо, изуродованное шрамом, Элис подумала: «А Карл прав, она действительно ужасно некрасива. В ней подкупают только глаза да улыбка».
Но Элис заметила все это лишь тогда, когда Карл назвал Марию уродливой. Она была не так восприимчива к красоте, как Карл. А он без конца твердил ей, что она, Элис, хороша, и Элис без конца этому удивлялась. Она давно привыкла считать себя непривлекательной (только с Реджем все было иначе!). «Слишком пухла и слишком румяна», – говорила ее бабушка. Но Карлу именно это в ней и нравилось. И она знала, что нравится ему, – дело было не только в словах, но и в его поступках. И нравилось ему не только ее лицо. Она наслаждалась своей властью над ним и его властью над ней. Но двадцать лет подавленных желаний мешали ей уступить ему свободно и просто, как она этого ни хотела. Страсть в ней вела непрерывную борьбу с респектабельностью и страхом. К тому же ей хотелось заручиться какой-нибудь гарантией верности, прежде чем сделать решительный шаг. Словом, нравятся они ему или нет, Брэнк и Мария останутся – во всяком случае, до тех пор… А это уже зависит от Карла.
Миссис Шмидт отворила дверь, обрушив на нее мешанину английских и немецких слов, из которых Элис поняла, что у Карла «большой жар, что он очень болен, но герра доктора звать не хочет». А сейчас он спит.
Элис на цыпочках прошла в спальню, и в свете, пробивающемся сквозь закрытые жалюзи, она увидела на подушке лицо Карла – по контрасту с черной бородой оно казалось желтым, как воск, лоб покрывала испарина. Элис взяла его руку – она была горячей и липкой. Пальцы нащупали его частый, неровный пульс. Карл вяло приоткрыл глаза, и Элис испугалась, увидев налитые кровью белки, встретив его остекленевший взгляд. Потом их выражение стало более осмысленным – он узнал ее и слабо пожал ей руку.
– Liebe Alice, – прошептали его потрескавшиеся губы.
Она склонилась над ним в приливе противоречивых чувств – любящей женщины и сиделки.
– Карл, дорогой, разрешите мне вызвать врача!
Он покачал головой.
– Не нужно. Старая парагвайская лихорадка. Пройдет через три дня. У меня есть таблетки.
Его глаза закрылись. Бледность его лица, его учащенный пульс перепугали Элис, и она позвонила доктору Мелдрему.
Доктор как раз начинал свой обход и пришел почти сразу же. Элис ожидала перед полуоткрытой дверью спальни, чувствуя, что ее нервы напряжены до предела.
Доктор вышел из комнаты и улыбнулся Элис.
– Вы снова в роли ангела-хранителя, Элис? Не тревожьтесь, он скоро поправится. Эта прославленная, печально прославленная парагвайская лихорадка длится три дня. В моей практике это первый случай, но она упомянута в курсе тропических болезней. Дома я загляну в справочник – возможно, появилось какое-нибудь более действенное средство, чем те таблетки, которые он принимает. Но в любом случае она пройдет сама собой. Он лучше меня знает, что ему следует делать. Следите за температурой. Дня два совсем не давайте есть. – Он посмотрел на нее, подняв бровь: – Эта ваш друг?
– Друг нашей семьи, – вспыхнув, поправила она его.
– Но ведь это одно и то же? Значит, вы можете за ним присмотреть. Ему нужна сиделка, но вряд ли мне удастся ее найти. Пусть эта старая фрау несколько раз в день обтирает его ледяной водой. Постарайтесь устроить его поудобнее, комнату держите полутемной, пичкайте его побольше фруктовыми соками, и на четвертый день вы его не узнаете. Но прежде всего – никаких посетителей. Эти новоавстралийцы, по-видимому, считают болезнь поводом для светских визитов. Я скоро зайду еще раз.
Миссис Шмидт не пожелала обтирать Карла.
– Nein, nein, nein, gnadig Frau[17], – запротестовала она. – Апельсиновый сок – поить, лимонный сок – поить, разные сок весь день. Хорошо. Но обтирать… – Она была просто шокирована. – Это не мой работа!
Глупая женщина! Элис осторожно вошла в спальню, постояла у кровати, глядя на бледное лицо Карла. Она положила руку на его пылающий лоб, его губы беззвучно зашевелились.
Он подумала, что ему надо найти сиделку, но для этого не было времени. Его следовало обтереть немедленно.
И тут ей в голову пришла дерзкая мысль. Она отбросила ее и тут же снова подумала: почему бы ей самой не обтереть его? Много лет она ухаживала за матерью, помогала в Уголке всем, кто нуждался в ее помощи, и стала опытной сиделкой. И годы войны она какое-то время работала в Красном Кресте, и ей приходилось купать незнакомых мужчин, как и Мартина, когда он болел вирусным гриппом. Беспомощность Карла, тяжелый запах, исходивший из его рта, заставляли забыть о правилах приличия. Элис вышла в холл и спокойно сказала миссис Шмидт:
– Принесите таз с теплой водой. Достаньте из холодильника лед и положите его в другой таз с холодной водой. Принесите губку и два полотенца.
Она отдала это распоряжение так, словно речь шла о чем-то вполне естественном и само собой разумеющемся.
Пролепетав свое «ja, ja!»[18], миссис Шмидт торопливо засеменила, насколько это было возможно для такой грузной женщины.
На третий день Элис уже сожалела, что лихорадка оказалась столь непродолжительной. Конечно, эгоистично с ее стороны желать, чтобы страдания Карла продлились еще немного, но уход за ним привнес новый оттенок в ее чувство к нему – нежность, которой она не ощущала, пока Карл был здоров. Тогда он подчинял ее себе. Не то чтобы ей не нравилось его превосходство со всеми вытекающими из этого последствиями, но это было так рискованно! А вот сейчас она могла быть возле него, не нарушая приличий.
Вот когда ей пригодилась ее репутация в Уголке! Не было такого дома, в котором бы она не помогла ухаживать за больным.
«Элис опять в своей роли, – скажут обитатели Уголка, когда увидят, что она входит в чей-то дом в белом халате, который вновь извлекла из шкафа. – Какое у нее все-таки доброе сердце!»
Доктор Мелдрем раздобыл новые швейцарские таблетки, и болезнь Карла приобрела для него профессиональный интерес. Он делился с Элис всеми своими соображениями, как когда-то во время последней болезни ее матери. «В вас пропадает прекрасная медицинская сестра», – говорил он, отечески похлопывая Элис по плечу.
К тому же Иоганн оказался далеко не таким бесчувственным, каким представила его Лиз. По-видимому, он был привязан к дяде и только не показывал этого по замкнутости характера. Он всегда с готовностью выполнял любое поручение Элис, а на второй день болезни он даже позвонил ей в полночь, когда у Карла начался бред.
Эту ночь она никогда не забудет. Она считала пульс Карла, а доктор Мелдрем слушал его сердце, и вдруг доктор посмотрел на нее и сказал: «Совсем как в старину, Элис». Прошлое и настоящее слились воедино. Она вспомнила ночи, когда они вдвоем с доктором Мелдремом стояли у изголовья ее матери, и Карл перестал быть экзотическим иностранцем – теперь он тоже был своим в Уголке.
– Все в порядке, – заверил ее доктор Мелдрем, пряча стетоскоп в карман. – Сердце у него лошадиное! – Он улыбнулся Элис той ободряющей улыбкой, которая столько раз прекращала ночные бдения у постели больных. – Надеюсь, моя милая, что ваше не хуже.
Так как Карлу не грозила никакая серьезная опасность, Элис была счастлива, как никогда в жизни. Она ухаживала за ним с бесстрастностью сиделки, но по ночам его образ являлся к ней волнующий и реальный. Она ждала выздоровления Карла со смешанным чувством радости и сожаления.
Сны – это одно. Но она не могла решить, как ей поступить наяву.
Пока Карл лежал беспомощный, она стала участницей той стороны его жизни, о которой прежде не знала ничего. Он получал множество всякой корреспонденции из разных стран – в основном это были официальные письма, пакеты от такой-то организации или ассоциации тех-то и тех-то из Дюссельдорфа, Буэнос-Айреса, Монтевидео, Кейптауна, Мадрида. Чем бы он ни занимался, его деловые связи охватывали все части света.
Она просматривала почту, ища конверты, надписанные женской рукой, и не находила. Видимо, он сказал ей правду и в его жизни женщины действительно не играли большой роли, хотя в это и трудно было поверить.
