Ханс Браннер - Никто не знает ночи
Томас с белым лицом в белой рубашке стоял совершенно неподвижно и улыбался зеркально ясной улыбкой. Он видел, как дрожащими рывками поднимается черное дуло пистолета, видел, как лицо другого превращается в нечеловеческую маску с зияющей дырой рта посередине. Он ждал. Выстрела не было. Время замерзало, обращаясь в лед, в зеркально ясный прозрачный лед. Выстрела не было. Вот пистолет закачался, вот опустился– рывок за рывком, вот выскользнул из руки и упал на пол.
Симон сидел скрючившись, спрятав лицо в ладонях. Томас по-прежнему стоял прямо, ноги слегка дрожали, он закрыл глаза, потом открыл их. Наклонился, поднял пистолет и не глядя, отвернувшись, отложил его в сторону.
– Прости, брат, – сказал он. – Забудь, что я тебе тут наговорил. Все это, разумеется, полная чепуха.
У Симона затряслись плечи, дыхание стало прерывистым.
– Если бы ты знал,– проговорил он, не отнимая рук от лица, – если бы только знал…
– Я знаю, – торопливо перебил Томас. – Впрочем, нет, не знаю, – тут же возразил он сам себе, – лучше ничего не знать. Но то, о чем ты думаешь… лучше отступись. Предоставь это другим. Ты не способен… И не потому, что ты трус, – поспешил он добавить, – я отказываюсь от своих слов. Из нас двоих трус – я. Но на это ты не способен.
Симон медленно поднял голову и расширенными глазами посмотрел на него. Томас, избегая взгляда Симона, быстро огляделся, заметил серебряную фляжку Габриэля, взял ее и потряс. Она была пуста.
– Коньяка больше нет, – сказал он, подходя к шкафу, – придется удовольствоваться спиртом с эссенцией – пойлом, называемым также «eau de vie» [31]. – Он наполнил до половины стакан Симона, рука дрожала, жидкость пролилась на пол. – Прости, – сказал он. – Ну-ка, выпей, сколько сможешь. Внуши себе, что это необходимо. Прими как лекарство.
Симон послушался. Закрыв глаза, он с трудом сделал глоток. Томас поддерживал стакан.
– Еще немножко,– попросил он. Симон попытался, но безуспешно. Внезапно он сделал резкое движение, желтая жидкость выплеснулась через край.
– Больше не могу, – проговорил он, – мне надо… – Он встал. Томас проводил его в ванную и поддерживал голову Симона, пока его рвало. Потом вымыл ему лицо и дал стакан воды.
– Полежи немного, – сказал он, укладывая Симона на кушетку. -Ну как, получше? – Симон кивнул. – Я мог бы сообразить, что тебе от нее станет плохо, – сказал Томас, осушая стакан с «живой водой».-Ужасная гадость, – продолжал он, наполняя стакан, – но тому, кто привык, помогает. – Он вновь опорожнил стакан и глубоко вздохнул. – Небольшая терапевтическая доза, quantum satis [32]. Без нее трудно держать себя в руках. О чем это я говорил? Не имею ни малейшего представления. – Он отошел к кровати и вернулся уже в брюках. – Я на минутку выйду, а ты пока постарайся одеться, если сможешь. Мои часы куда-то запропастились, понятия не имею, который час, но мне кажется, скоро утро. У нас больше нет времени. Надо выбираться из дома. – Он в одних носках подошел к двери и прислушался. – Я на минутку, – повторил он, – только посмотрю, свободен ли путь. – И исчез, бесшумно закрыв за собой дверь.
Томас секунду постоял, привыкая к темноте. Рука его нашла перила, шедшие вдоль открытой галереи, он перегнулся и прислушался к тому, что происходит в холле. Ничего не увидев и не услышав, он, держась за перила, двинулся к лестнице и начал спускаться вниз, в тишину и могильный мрак. И тут услышал тиканье часов. Сунул руку в карман, вытащил коробок спичек, раздался сухой треск, между пальцами заплясал огонек. Он немедленно его загасил, потому что в ту же секунду часы начали бить. Казалось, он простоял целую вечность, прислушиваясь. «Раз, два, три»,-громко посчитал он и еще до того, как последний хрупкий удар замер в тишине, уже опять поднимался по лестнице. Он завернул по галерее налево, к комнатам для гостей. Из-за одной неплотно прикрытой двери сочилась тоненькая желтая полоска света, из комнаты доносился возбужденный шепот. Он приложил ухо к щели и различил три или четыре голоса, но не… нет?… Вновь ощупью добрался до перил и пошел дальше, не отрывая руки от гладкой поверхности, удивляясь, что не вполне вла-' деет собой и не все четко помнит. Вскоре он оказался перед еще одной дверью. Нажал ручку, тихонько, беззвучно, чуточку приоткрыл дверь и бесшумно, как тень, скользнул внутрь. Не отпуская ручки, он стоял, не шевелясь, открыв рот, чтобы не слышно было дыхания, устремив неподвижный взгляд прямо перед собой. Светомаскировочные шторы были раздвинуты, балконная дверь, выходящая на пролив, распахнута. Холодный ветер снаружи принес облегчение, остудил лицо. Ее дыхания Томас не слышал. Иногда на шведском берегу можно было различить огни, он припомнил, что видел их раз или два, но то ли ночь была слишком туманной, то ли уже слишком поздно– сегодня огней не было. Он надеялся увидеть их, но огней не было. Нет, ее дыхания не слышно. Это значит, что… Что? Ему показалось, будто он различил тихий плач, едва слышный, но, вероятно, он ошибся. Или же она замолчала, услышав его шаги? Не могла она его услышать. Он надеялся… надеялся на что? Он постоял какое-то мгновенье возле ее двери, не издавая ни единого звука и глядя широко раскрытыми глазами в темноту. Потом вновь оказался в коридоре, закрыл дверь и быстро направился в свою комнату.
В комнате были зажжены все лампы, Симон одевался.
– Прекрасно, – сказал Томас. – Нам надо спешить. Уже три часа. – Он ловко опустился на колени перед Симоном, который сидел, наклонившись, и с тяжкими стонами пытался надеть ботинки, и помог ему. – Вроде годятся, – сказал он, завязывая шнурки. – Попробуй-ка, можешь ли ты в них ходить. – Симон немножко прошелся взад и вперед. Томас, по-прежнему на коленях, внимательно следил за ним. – Жмут? – спросил он. Симон помотал головой. Он стоял посреди комнаты, осматривая себя. Томас растянулся на полу, как будто он окончательно выдохся и изнемог, потом прыжком вскочил на ноги. Тоже надел ботинки и, встав перед зеркалом, причесался и повязал галстук. – Тебе тоже нужен галстук, – сказал он, выбрав красный в белый горошек. – Иди-ка сюда. – Он накинул галстук Симону на шею, затянул узел и полюбовался своей работой. – Вполне прилично, – кивнул он одобрительно. – Пиджак, где пиджак?– Подал Симону пиджак, застегнул, одернул, расправил.– Как на вас сшит, ваша милость, – сказал он, обходя Симона с портновскими ужимками, – может, чуточку великоват и мешковат, но нынче такие носят, нынче это в моде. Ну-ка, – он взял Симона под руку и подвел к зеркалу. – Посмотри, как мы похожи, вполне могли бы сойти за братьев… Возможно, даже за близнецов, – сказал он, – если бы не вмешательство того, что называют средой. – Он повернулся к шкафу. – У меня нет ни братьев, ни сестер, – сказал он, перебирая на полке шляпы. Он выбрал мягкую серую фетровую шляпу и надел ее на голову Симону. – Видишь, мы даже шляпы можем носить одинаковые, – воскликнул он с торжеством, поправляя поля. – Так? – спросил он, загибая поля вверх. – Нет, вот так,– и опустил поля вниз. Руки у него вдруг упали, лицо стало пустым, точно он внезапно провалился в наполненную молчанием яму. Их глаза встретились в зеркале. – Мы готовы? – спросил Томас, быстро осматриваясь вокруг. Он подошел к камину. Дым больше не валил в комнату, раскаленные угли тлели под наполовину обгоревшим тряпьем. Томас подложил дров, взял мехи и раздул пламя. – Будем надеяться на лучшее. Плохо, если после нас что-нибудь обнаружат. Я хочу сказать, плохо для тех, кто здесь остается. Для нас-то это не так важно, мы сюда не вернемся. Да, я тоже не вернусь,– сказал он, отвечая на немой вопрос стоящего за его спиной, – от проживавшего здесь человека не останется ничего, кроме синего костюма. Первоклассного, сшитого на заказ костюма. – Он поднялся и отряхнул с брюк пыль и пепел. – Не беспокойся за меня, брат, – добавил он, – я найду себе другое пристанище. Я человек неприхотливый, не думай. На самом деле все, что мне требуется, – это стол, стул и кровать. – Он вдруг громко рассмеялся и повернулся.
Симон стоял посреди комнаты и смотрел на него. Он снял с головы шляпу и теперь мял ее в руках.
– Я боюсь…
– Чего ты боишься? – поинтересовался Томас, смеясь ему прямо в лицо. – Не думай обо мне, я ничего не боюсь. Да, да, я вовсе не хвастаюсь, на самом деле это серьезный недостаток. Кажется, есть такая сказка – о человеке, который отправился бродить по свету, чтобы узнать, что такое страх. И первый раз испытал его, когда его возлюбленная вывалила ему за шиворот ведро живой колюшки. Так вроде? Забыл я свои сказки. Ничего теперь не помню… – Его лицо побелело, ноги дрожали, взгляд блуждал.
Симон сжал его руку.
– Помолчи, – сказал он, – иди сюда. Сядь и помолчи немного.
– Зачем? – спросил Томас, вскакивая со стула. – Нам рассиживаться некогда. Надо держаться на ногах, – сказал он, отходя в сторону, – надо, ради всего святого, держаться на ногах. Не обращай на меня внимания, это сейчас пройдет. Я только подумал… ты знаешь, вещи и события имеют свойство повторяться. Возможно, человеку под силу пережить одно-единственное событие в своей жизни, или же он хочет пережить лишь это единственное событие. Сам вызывает его, сам собственными руками лепит его, заставляет его происходить, не сознавая этого. Оно происходит по-разному, принимает множество разных личин, но человек все равно его узнает. Замечает по тишине. Тишина может значить очень многое. Даже такая малость, когда не слышишь дыхания другого человека. Стоишь, прислушиваешься и ничего не слышишь. И тогда интуитивно чувствуешь. Ибо все происходит именно в тишине. Слова не говорят ничего, а тишина что-то говорит…
