Анита Брукнер - Очередное важное дело
— Я сам вас спросил.
— Просто вы всегда были таким хорошим слушателем.
«И вы тоже», — подумал Юлиус. Былых дружеских встреч, обмена опытом тоже больше не будет. Герц почувствовал знакомые признаки приближающейся одышки.
— Не пойти ли нам? — спросил он. — Вы, наверное, устали после рабочего дня.
Саймондс взглянул на него:
— Вам плохо? Вы что-то бледны.
— Все нормально. — Он заплатил по счету со всем самообладанием, какое ему удалось собрать. — Не ждите, Бернард. Я тут еще немного задержусь.
— Ну смотрите.
Они расстались со смешанным чувством неподдельной привязанности и некоторого взаимного недовольства. Герц спокойно сидел, пока не смог нормально дышать.
— Что-нибудь еще, сэр?
— Проводите меня до такси, будьте так любезны.
Пожилой официант повел его к двери, поддерживая под локоть.
— Давно не видели вашу даму, — сказал он. — Такая славная женщина.
— Моя жена? Да, очень славная женщина. — Он протянул пятифунтовую банкноту. — Спасибо.
Ночь, во всяком случае та ее часть, которую видел Герц, была необычайно безмятежна. На Чилтерн-стрит было тихо. В окнах Софи не горел свет. Герц сознавал, как неловко он взбирается на тротуар, выходя из машины. К этому унижению он уже привык, как и ко многим другим. Он подумал о том, что у Господа Бога не все продумано: тело живет своей жизнью, и процессы, происходящие в нем, неумолимы. Ему хотелось только одного — добраться до кровати. Ночь, которая обычно всегда его утешала, в данном случае не справилась со своими обязанностями. Можно было бы попросить у врача успокоительное, если, конечно, это не повредит здоровью. Он пометил у себя в настольном календаре: записаться на прием. «Я ухожу в отпуск, — скажет он хмуро, оттого что это правда. — Не будете ли вы так любезны меня принять?»
— Мистер Герц, — сказал врач. — Поклонник Фрейда, если я правильно помню.
— Теперь уже не такой рьяный. Но в том, что касается снов, я с ним действительно согласен. В том, что они — проявление нашего желания. Или его отсутствия, — сказал он, с неохотой вспомнив свое самое недавнее толкование.
— Это точно. А теперь закатайте рукав, будьте добры.
Герц покорно вытянул бледную руку на столе. Из дальней комнаты доносился высокий бодрый голос медсестры, напомнивший ему о Джози. Он отметил, что акварель, которая ему так не понравилась, заменили на репродукцию «Подсолнухов» Ван Гога, причем такая же точно висела в приемной у его дантиста.
— Интересно, что у вас не висит чего-нибудь более подходящего, — сказал Герц. — Например, «Урок анатомии доктора Тульпа».[7] Это дало бы возможность поговорить о том, как далеко шагнула медицина со времен Рембрандта, о сканерах, о микрохирургии, о таблетках. Собственно говоря, я как раз по поводу таблеток. Видите ли, я скоро уезжаю…
— Одну минуточку, — сказал врач, оборачивая вокруг руки Герца манжету.
— Ой, извините.
— Очень высокое давление. Вы принимали лекарство?
— Ну, в последнее время нет.
— Вы должны принимать его каждый день.
— Да-да, я буду. И мне бы еще то лекарство, которое выписывал доктор Иордан. Я его не принимал, но в поездке…
— У вас бывают неприятные явления?
— Так, иногда. Небольшая одышка, ничего особенного.
— Я должен вас послушать.
Холодный стетоскоп прошелся по его груди, по спине. Герц надеялся, что его бедное неосторожное сердце будет вести себя смирно.
— Аритмия. Я бы хотел, чтобы вы прошли обследование.
— Разумеется, только после того, как вернусь. Видите ли, я завтра уезжаю.
— Хорошо, но договориться нужно заранее. Как долго вас не будет?
— Не могу сказать.
— Такими вещами пренебрегать нельзя.
Но Герц знал, что сердце — его союзник и не продлит его жизнь на больший срок, чем необходимо. А об остальном позаботится его выносливость.
— Придете на прием, как только вернетесь. Избегайте стрессов, это ваша задача номер один. Возможно, если вы начнете к этому серьезно относиться, будет лучше. Стрессы неизбежны. Ну хорошо, счастливо вам отдохнуть.
— О да, спасибо.
Обошлось, сказал он себе; ко всем этим вопросам он был готов. Он щедро отблагодарил доктора и неуклюже вышел под его внимательным взглядом. Он действительно оказался нездоров, и таким образом оправдал потраченное на него время. Но ему очень захотелось выйти во внешний мир, так сильно, как никогда прежде. Оказавшись на улице, он оторвется от въедливого детектива, каким вдруг проявил себя врач. Но ведь ходить к врачам всегда тяжело, напомнил он себе. И по крайней мере теперь у него есть рецепт на лекарства. Он чувствовал себя, как будто его уличили в мошенничестве, сорвали с него маску. Так оно и было. На этот раз он ушел, но в следующий уже так легко не отделается.
Когда он вышел на улицу, солнце стояло еще высоко, но он знал, что скоро оно опустится в красивый зеленоватый сумрак. Он не спешил домой. Он тянул время, как мог, невидящими глазами пялясь на витрины, мимо которых проходил каждый день, но ему так и не удалось отделаться от грустных мыслей в блекнущем свете второй половины дня. В универсаме он купил свой обычный набор продуктов, улыбаясь детям, и матерям, и насупленному менеджеру. Мало кто улыбался в ответ — все были слишком поглощены мыслями о пище, которую нужно приготовить, или о делах, которые надо успеть закончить до конца дня. Люди, которых он встречал утром, были ему ближе. Но это происходило оттого, что по большей части это были такие же старики, как он, и, так же как он, не знали, чем себя занять.
Дома он заварил чаю, решив, что новости смотреть у него желания нет. В данный момент внешний мир мало что мог ему сообщить; в голове его помещались лишь мысли о собственных проблемах. И даже они ему надоели. Он бы с радостью просто по-человечески с кем-нибудь их обсудил. Бернард Саймондс его поведения не одобрил, хотя был слишком вежлив, чтобы откровенно высказать свое мнение. Он посчитал Герца прискорбно непрактичным и, хуже того, осудил за то, что тот вовремя не попросил совета. По тому, как он ел, как не спросил разрешения, прежде чем зажечь сигарету, было заметно его раздражение. Герц чувствовал себя принятым на ту роль, которая для него написана. То, что кто-то, тем более друг, считает его недотепой, было лишь еще одной причиной для грусти. Он медленно пил чай, чувствуя, что руки у него слегка дрожат. Когда раздался звонок в дверь, Герц едва не подскочил от неожиданности, и только годами прививавшаяся дисциплина не дала ему заметаться по комнате. Когда он открыл дверь и впустил Софи, сердце его все еще тяжело бухало в груди. Если он так реагирует на то, что прервали ход его мыслей, как же он переживет поездку, весь этот шум и суету?
— Входите, входите, — сказал он. — Не хотите ли чаю?
— С удовольствием.
Он смотрел на нее, пока она вежливо пила чай. В ней произошли перемены, заметные только для него, поскольку он привык ее рассматривать. Узел на затылке немного растрепался, и на щеку падала прядка. Губы утратили тот естественный цвет, который так оживлял их, и казались сухими. Время от времени она прикусывала внутреннюю сторону щеки.
— Вы устали, — мягко сказал Герц. Его переполняла покровительственная любовь к ней.
— Да уж, есть от чего устать. Я к вам насчет квартиры.
— Я так и подумал. Но ведь Мэтью еще в Нью-Йорке.
— Он звонил мне вчера вечером, спрашивал, приняли ли вы решение.
— Мы с ним договорились, что до его возвращения ничего решать не будем. Он сказал, что его не будет месяц.
— Но он немного беспокоится. Вообще-то он очень сильно беспокоится.
— А почему он не поселится у вас?
— Тесно. И он хочет жить отдельно. Это можно понять.
— Он будет вам еще звонить?
— Думаю, да. — Вид у нее был грустный, она с трудом держалась прямо, как ее, наверное, учили в детстве, чайную чашку поставила на стол.
— Вы любите его? — спросил Герц, все так же мягко, чтобы ее не оскорбить.
— Можно сказать и так.
— А он вас?
— Возможно. Я знаю, что у него в Штатах есть подружка. Они когда-то были помолвлены, потом она разорвала помолвку. Но они до сих пор встречаются.
— Я бы не стал переживать по этому поводу. Никто не начинает с чистого листа. Я знаю, что приятнее было бы думать так. — Он снова вспомнил тот шок прозрения, которому он был свидетелем, и поразился тому, как прямота и неизбежность того мгновения деградировала до соображений верности, сентиментальности, всего того груза, который, так или иначе, заслонил первичную истину. Он хотел сказать ей, что глупо тратить такие мгновения, и без того редкие, на понятия, оставшиеся от какого-то катехизиса прошлого. Он не сомневался, что они устраивали обсуждения, выкладывали карты на стол, выясняли как прошлые, так и нынешние отношения. И с каждым откровенным признанием беспокойство Софи росло. Видно было, что она беспокоится больше, чем ее возлюбленный, великолепие которого защищало его от подозрений, что на поле могут быть еще игроки. Герц в который раз поразился той породистой тупости, которая присуща всякому классическому герою, чья благородная внешность служит для того, чтобы показать миру его превосходство. В театре это было бы в самый раз. В жизни такое неведение давало основание для подозрений.
