Александр Кабаков - Старик и ангел
Он стоит у окна и смотрит, как Таня, помахав ему, невидимому за темным зеркалом окна, пересекает двор и скрывается за углом дома.
Потом он начинает медленно готовиться к работе — включает компьютер, вызывает из документов рабочий файл, раскрывает его… Плохое настроение не оставляет профессора, но оно уже приглушено — как боль, придавленная баралгином. Таня всегда так действует на него, а теперь надо, не позволяя хандре вернуться, уйти в работу, скрыться в ней.
Не отвлекаясь на словесные пояснения — потом запишет, он рисует тоненькой и длинной граненой ручкой на чистом листке, ровно лежащем между книгами и ноутбуком, один за другим три длинных «эфа» интегралов. Минуту сидит, глядя в снежный и уже пустой — все соседи уже пробежали к началу рабочего дня — двор, потом быстро вписывает после интегралов уравнение деформаций в точке пересечения стержней условно квадратной рамы. Уравнение неточное и не совсем здесь уместно, он это знает, но нужно на что-нибудь смотреть, пока не придумается другое, необходимое… А если просто смотреть в окно, то мысли станут неуправляемыми, и настроение опять испортится.
К тому времени, как всё уравнение оказалось разрисовано цветочками, профилями и раскидистыми деревьями, Кузнецов ничего не придумал.
Это продолжается не первый день. Уже несколько раз Сергей Григорьевич осторожно допускал, что точного уравнения для случая бесконечного количества факторов, воздействующих на рамную конструкцию, нет и быть не может. То есть дальнейшее развитие его метода вообще невозможно.
Тогда надо все бросать.
Брошу, думал профессор Кузнецов, и ничего страшного не произойдет. Кому сейчас нужны обобщающие уравнения, если любой случай можно просчитать цифровым способом, если эмпирика вытеснила все теории? Мне дадут за все это две копейки в журнале «Математика и теоретическая механика», скорей же всего вообще ничего не дадут, а попросят денег за публикацию. И никто из коллег не прочтет в этом журнале какую-то тоскливую статью, а кто прочтет — из помнящих фамилию добрых знакомых, — тот пожмет плечами, да и все. Мол, подумаешь, теоретик. Было б время и желание заниматься такой чепухой, и я бы придумал не хуже… Да и помчится в новенькой корейской машине читать лекцию в частном университете.
Вот интересно, подумал Кузнецов, студентов полно, и на кафедру валом валят, курсовые пишут, дипломы защищают купленные… А куда же они все потом деваются? Преподавателей, даже плохих, нет, науки, даже убогой, нет, ничего нет…
И я придумать ничего не могу, без всякой логики продолжил перечисление Сергей Григорьевич.
Тут он разозлился на себя и за беспомощность научную, и за то, что сосредоточен на этой беспомощности, а не на уравнении, и за то, что готов все бросить…
Немедленно все и бросил.
Оделся: старые, но выстиранные Таней до модной чистой потертости джинсы, старый свитер, толстые — куплены еще в кембриджском магазине для студентов — и удивительно прочные ботинки, куртка с капюшоном… Натянул черную вязаную шапочку, из-под которой вылезли на висках длинные пряди седины… И превратился во вполне приличного пожилого господина, не то художника, не то интернационального профессора, которым, собственно, и являлся.
Захлопнул за собой и запер на все ключи дверь и пошел через двор, потом через еще один двор — в знакомую забегаловку под названием «Чебуречная “Кавказ”». Забегаловку эту обнаружил сам, по привычке последних лет в любом месте мгновенно находить дешевую забегаловку. Таня показала ему однажды итальянское кафе поблизости, сетевое. Он, зная ее и Коли необъяснимое пристрастие к итальянской и японской кухне, — ну, молодой человек ладно, но медсестра-то среднего возраста когда успела полюбить? — пригласил их туда однажды, когда пришел неожиданно приличный гонорар из “Mathematiks Journal”, который еще платит авторам. Сам он никакого особенного кулинарного наслаждения не получил, однако новая семья была довольна, и даже всегда серьезный Коля очевидно блаженствовал над пиццей «четыре сыра» и пастой с морепродуктами. А Кузнецова тошнило от жирных, со сливочным соусом макарон и слова «морепродукты», но вид довольных родных людей радовал и его.
Чебуречную же он обнаружил самостоятельно — совершая бесцельную прогулку, наткнулся на подвал в глубине одного из соседних дворов. В подвале пахло горелым маслом и сырым помещением, чебуреки отдавали вчерашним фаршем, водка была почему-то более дешевая, чем в магазине, но все это вполне устраивало Сергея Григорьевича. Он и раньше любил простые удовольствия, а уж с тех пор, как стал бездомным да испытал — пусть в бреду, но ведь от этого не легче — многие прежде незнакомые ощущения, решительно перешел в лагерь патриотов, которые всем суши и ризотто, кьянти и пино-гри безусловно предпочитают жареный пирожок с неизвестного происхождения мясом под водку «Крепкая народная» или что-нибудь в этом духе. Увы, заведения такого рода встречаются все реже, вступление в ВТО даром не проходит…
В подвале по дневному рабочему времени было пустовато. Взявши свои первые сто и заказав пару чебуреков, профессор пристроился за непокрытым и сравнительно чистым дощатым столом на неудобном и тяжелом, тоже дощатом стуле — заведение было выдержано в деревенском стиле, который не существует ни в какой деревне, только в таких заведениях. Перелив полтинничек из круглого графина в небольшую стопку и взяв быстро, отдадим должное, поданный, огненно горячий и жирный чебурек в левую руку для немедленной закуски, Кузнецов уже почти выпил. Но тут из-за единственного занятого — там выпивала небольшая компания — столика поднялся человек и направился к нашему герою. Быстро проглотив водку, профессор недоброжелательно уставился на приближающегося мужика в рабочем ватнике, но тот не смутился. Наоборот, широко распахнул руки и заорал.
— Профессор, ёб твою мать, — заорал хам, в котором Кузнецов тут же узнал полковника ФСБ Михайлова Петра Ивановича, — куда ж ты пропал?! Я ж тебя по всему городу искал, пока мне ребята — он ткнул большим пальцем через плечо в сторону своей компании — не сказали, что ты сюда заглядываешь…
На этих словах он подошел к Сергею Григорьевичу вплотную и сомкнул руки на его спине, ближе к шее.
Именно эта близость полковничьих рук к профессорской шее, очевидно, и заставила профессора тоже раскрыть объятия, а потом и заключить в них полковника вместо того, чтобы дать ему коленом по яйцам. Черт бы его взял!
— Ты ж на Тенерифе, — робко напомнил дружку Кузнецов. — Ты ж дезертировал…
— Вернулся, отозвали, — кратко и тихо ответил полковник и тут же снова заорал, одновременно перенося профессорский графинчик и тарелку со вторым чебуреком на столик своей, такой же неприглядной, как он сам, компании, передвигая неподъемные стулья и вообще суетясь. — Нет уж, не взял меня Черт, это ты зря, профессор! Совершенно не собираюсь служить Дьяволу! Напротив, мы все делаем, чтобы Князя тьмы свергнуть и установить повсеместно дружественные прогрессивные режимы. Социальное государство, возрождение традиционных национальных ценностей, добро торжествует… В общем, как говорило наше, если бы не фальсификация, имя России, любов побеждает смерть. Садись, Серега, сейчас еще ханки возьмем!
Отчаяние и, вместе с тем, покой охватили профессора Кузнецова. Не надо ничего придумывать, искать точное уравнение деформаций, страдать от того, что невозможно обеспечить будущее Тани, бояться смерти долгой и тяжелой, болезненной, а также и мгновенной, без покаяния, и вообще бояться смерти, которая отнимет позднее счастье, Таню, а встретимся ли там — вряд ли… Но вот выпьешь с полоумным фальшивым полковником, наслушаешься его навеянных телевизором бредней, наглядишься пьяных галлюцинаций — и настоящая, тревожная жизнь растает, скроется в плотном влажном тумане, какой бывает от обильных слез.
Чокнувшись с новыми друзьями (представились попросту: Юра, Гена, Толик), Кузнецов выпил свой второй полтинничек и съел второй чебурек. Между тем на столе появилась невскрытая бутылка, но уже не дешевой «Крепкой народной», а дорогой «Мягкой национальной», и большая тарелка, вместившая порций восемь блюда, названного в меню «овощи натуральные». Профессор было собрался уйти, поскольку такие расходы никак не укладывались в его планы и не умещались в бюджет, но Юра вместе с Геной и полковником вцепились в его рукава и усадили, а Толик сказал укоризненно, глядя в глаза: «Последнее дело, профессор, компанию ломать». И Сергей Григорьевич, как всегда поступал в подобных случаях соответственно своему характеру, сдался.
Выпили.
Поели немного овощей натуральных с незаметно возникшим лавашем, по виду похожим на картон, но вкусным.
Все, включая бросившего Кузнецова, закурили, разобрав сигареты из пачки Юры — все (исключая бросившего Кузнецова) курили регулярно, но своих сигарет ни у кого, кроме Юры, не было. Юра курил чудовищно крепкие и сырые, зато дешевые «Валдайские легкие».
