Аля Аль-Асуани - Дом Якобяна
— Абду… Наконец-то…
* * *
В первую ночь их связь проходила стихийно и просто, как будто она уже много лет была ему женой. Цветок в его пальцах раскрылся, и он оросил его столько раз, сколько цветку было нужно, чтобы напиться. Восхищенный, он спрашивал себя, вспоминая подробности свадьбы: как ему удалось так легко все сделать с Радвой, ведь он никогда раньше не притрагивался к женщинам? Куда делись его сомнения, опасения и страх перед неудачей? Может, ему было просто комфортно с Радвой в духовном плане, или он впитал все советы шейха Биляля, или его опытная жена помогла ему и открыла все секреты? Сделала это ловко и изящно, не переходя границ мусульманской стыдливости… Таха думал обо всем этом, и ему становилось все яснее, что брак с такой женщиной — воспитанной, верной, искренне верующей — был большим благом, дарованным Господом. Он полюбил ее, и их жизнь потекла своим чередом. Он был доволен своим образом жизни: утром оставлял ее и проводил весь день в лагере, после вечерней молитвы возвращался в прибранную комнату, где его ждала горячая и вкусная еда. Как ему нравилось сидеть с ней за столом и ужинать вместе! Он рассказывал ей о событиях дня, она передавала ему свои разговоры с сестрами и вкратце говорила о том, что прочитала в газетах (у него не было времени их читать). Они дружно смеялись над забавным малышом Абдурахманом, проделки которого заканчивались только тогда, когда его, всегда неожиданно, морил сон… Тогда Радва относила его в постельку, устроенную ему на полу в комнате. Затем она возвращалась, чтобы убрать остатки еды и тщательно вымыть посуду, потом говорила, что пойдет в ванную, и Таха первым ложился на их старую железную кровать и ждал ее, лежа на спине и запрокинув голову. Его сердце томилось тем напряженным и сладостным желанием, которое он познал — оно ему понравилось, и теперь каждый вечер он ждал его пробуждения. Он страстно желал ее красивого и возбуждающего после горячего душа тела, прикрытого лишь одним полотенцем после выхода из ванной. Возбуждающими и волнительными были моменты молчания и страсти. Вот она повернулась к нему спиной и стала прихорашиваться перед зеркалом. Вот она тихо, чуть дыша, рассеянно произносит бессмысленные фразы. Они как будто о чем-то разговаривают, скрывая за словами свою страсть. Он улавливает ее знак и немедленно заключает ее стройное упругое тело в свои объятья, щекочет его своими поцелуями, покрывает горячим дыханием, пока оно не переполнится наслаждением, и тогда он испускает в нее все свои чувства: печали и воспоминания, несбывшиеся мечты и не дающую покоя жажду мести, свою ненависть к мучившим его и даже те смутные, лихорадочные сексуальные желания, которые охватывали его и будоражили в комнате на крыше. Он изливал их в тело Радвы, а освободившись от них, расслаблялся. Огонь затухал, на его место приходила спокойная, уверенная любовь, которая крепла с каждой ночью. После любовных игр он смотрел на нее с искренней благодарностью, осыпал ее руки, лицо и волосы поцелуями. Он узнал каждый изгиб, каждую черточку ее тела и научился с ними разговаривать, чтобы их любовь продолжалась часами, чтобы лицо Радвы просияло от наслаждения много раз подряд. Прошло уже несколько месяцев с начала их новой жизни, в которой он обрел счастье… Но однажды ночью он вдруг не смог ничего сделать. Он засмущался и отступил… Оба замолчали. Вдруг Таха подскочил так резко, что кровать под ними затряслась. Бросился включать свет, она подобрала одежду, чтобы прикрыть свою наготу, и с тревогой спросила:
— В чем дело?!
Он промолчал, медленно присел на кровать. Затем так же медленно склонился и обхватил голову руками. Его лицо исказилось, как от боли. Она прильнула к нему, испугавшись еще больше:
— Что с тобой, Таха?!
Проникнувшись ее искренней тревогой, он разволновался и застонал. Затем сказал, стараясь не смотреть ей в глаза:
— Прошу тебя. Радва, пойми меня правильно… Я действительно счастлив с тобой в браке и благодарю Господа за то, что он послал мне такую правильную жену, как ты… Но я пришел в лагерь не для того, чтобы жениться… Шейх Шакир привел меня с определенной целью… Джихад во имя Аллаха… Я здесь уже целый год, прошел весь курс обучения, но даже теперь мне ничего не поручают… Я боюсь, моя психика не выдержит…
Он говорил тихо и печально, потом ударил себя по ноге и прокричал с обидой:
— Если бы дело было в браке, я бы женился на тебе в любом другом месте… Сотню раз на дню я задаю себе вопрос: зачем я здесь?.. Зачем, Радва?! Я уверен, что шейх Биляль женил меня на тебе, чтобы не дать вести Джихад…
Радва улыбнулась, как мудрая, все понимающая мать, обняла его за плечи и сказала нежно:
— Проси помощи у Бога и прогони эти мысли из своей головы, потому что их шепчет тебе шайтан… Шейх Биляль — честный человек, он никогда не обманывает. Если бы он увидел, что ты недостоин вести джихад, он бы выгнал тебя из лагеря… Он не женил тебя на развратнице, которая отняла бы у тебя веру (голос ее в этот момент звучал с упреком)… Я твоя жена, Таха, я первая умоляю тебя идти на священную войну, я первая буду тобой гордиться, если ты погибнешь как мученик. И прошу Бога, чтобы он дал мне такую же долю… Но помня прошлый опыт и покойного Хасана, погибшего мученической смертью, я знаю, что военные операции — это не прогулка и не игра, их успех зависит от множества мелочей, известных только братьям из совета шуры общины.
Таха открыл было рот, чтобы возразить, но она опередила его и прикрыла ему рот ладонью, не давая ничего сказать. Она прошептала:
— Терпи, Таха. Терпи. Аллах любит терпеливых.
* * *
Ровно в десять часов утра в четверг перед зданием Якобяна остановился черный мерседес «Vision». Из него вышел элегантно одетый сорокалетний человек и попросил проводить его в офис хаджи Аззама. Поздоровавшись, он самодовольно представился:
— Гамаль Баракат… из секретариата паши.
Хаджи Аззам сел рядом с ним в машину. За всю дорогу они не обменялись ни словом, за исключением нескольких любезностей, после которых Аззам стал перебирать четки и повторять молитвы. Он знал, что «Большой Человек» жил на канале аль-Мариотия, но не мог и представить, что его дом таков: это был огромный дворец, напомнивший царские хоромы, которые он видел в детстве, — на высоком холме, похожий на крепость, окруженный по меньшей мере сотней федданов густой зелени. От ворот до входа во дворец машина ехала примерно полчаса, проделав длинный путь мимо лужаек и садов и остановилась перед тройным кордоном безопасности, чтобы ее обыскала охрана. Громилы в одинаковых костюмах и галстуках, с пояса которых свешивались большие пистолеты, держали в руках электронные приборы, напоминающие палки, которые пищали. Они тщательно проверили ими машину, затем изучили паспорт Аззама, сверив его с данными из пропуска, полученного от секретаря. Они проделали это трижды, что рассердило Аззама, на третий раз он хотел было возмутиться, но сдержал свой гнев и предпочел промолчать. Наконец машина поднялась по широкой петляющей дорожке и остановилась у входа во дворец. Там с той же тщательностью и осторожностью процедура проверки повторилась. На этот раз они открыли портфель хаджи Аззама и переворошили его, потом потребовали, чтобы он прошел через электронную рамку… Аззам сделал недовольное лицо, к нему подошел секретарь и напористо заявил:
— Меры безопасности в первую очередь…
Потом секретарь попросил его подождать в зале и ушел. Пока Аззам какое-то время ждал, рассматривая круглые мраморные колонны, персидские узоры на роскошных коврах и гигантские хрустальные люстры, свешивающиеся с высокого потолка, он почувствовал себя подавленным и ничтожным. Ему казалось, они специально хотят оскорбить его затянувшимся ожиданием и слишком сложными мерами безопасности. «Они унижают меня и в то же время грабят… Хотят на всем готовом получать четверть моих доходов, но от них не услышишь ни единого слова благодарности… Беспредел и невежество». Аззама переполняла злость. На его лице отразилось недовольство, в душе он хотел уйти с этой встречи. Ему не терпелось прямо сейчас встать, вызвать секретаря и сообщить ему, что уходит. И будь, что будет. Но он понимал, что это невозможно. Даже если бы его заставили ждать до утра, он не посмел бы возражать. Сейчас он вращается в кругах «больших людей», и одна ошибка с его стороны будет означать конец. Он должен проявить всю свою хитрость, собрать весь свой опыт, чтобы обаять «Большого Человека» и убедить его снизить свою долю размером в четверть… Это максимум, что он может, и за любую глупость, которую он выкинет, ему придется немедленно и дорого заплатить… Аззам услышал шаги за спиной, и его охватил такой страх, что он не смог заставить себя обернуться. Появился один из охранников и приказал следовать за ним. Они шли по длинному коридору, и шаги их звенели по гладкому мраморному полу, пока они не дошли до огромного зала, в центре которого стоял письменный стол дубового дерева и большой стол для совещаний, окруженный десятью креслами… Охранник велел Аззаму сесть и равнодушно бросил, уходя:
