Невил Шют - Крысолов
Наконец он заговорил:
— Я не могу сказать им то, чего не знаю, и, пожалуй, для меня это плохо кончится. Если меня убьют, сделаете вы для детей все, что можете, Николь?
— Да, я все сделаю. Но вас не убьют, нет, вас не тронут. Должен же быть какой-то выход…
Она горько покачала головой. Но Хоуард думал о другом.
— Я постараюсь добиться, чтобы они дали мне составить новое завещание, — продолжал он. — Тогда после войны вы сумеете получить в Англии деньги, и вам будет на что содержать детей и дать им образование — тем, у кого нет родных. Но пока не кончится война, вам придется делать все, что только в ваших силах.
Тянулись долгие часы. В полдень солдат принес им жестяную кастрюлю без крышки с каким-то варевом из мяса и овощей и несколько мисок. Детям раздали по миске, и они с наслаждением принялись за обед. Николь поела немного, но старик почти не притронулся к еде.
Солдат убрал поднос, и снова потянулось ожидание. В три часа дверь распахнулась, появился фельдфебель и с ним караульный.
— Le vieux, marchez,[104] — скомандовал фельдфебель.
Хоуард шагнул вперед, Николь за ним. Караульный оттолкнул ее.
Старик остановился.
— Одну минуту. — Он взял Николь за руку и поцеловал в лоб. — Ничего, милая, — сказал он. — Не волнуйтесь за меня.
Его заторопили, вывели из здания гестапо на площадь. Сияло солнце; проехали две-три машины, в магазинах местные жители заняты были обычными делами. Жизнь в Ланнили шла своим чередом; из церкви в знойное летнее затишье лился негромкий однообразный напев. Женщины с любопытством смотрели из магазинов на идущего мимо под конвоем Хоуарда.
Его ввели в другое здание и втолкнули в комнату нижнего этажа. Дверь за ним закрыли и заперли. Он огляделся.
Это была обыкновенная мещанская гостиная, обставленная во французском вкусе, с неудобными позолоченными стульями и вычурными безделушками. На стенах в тяжелых золоченых рамах висело несколько очень плохих писанных маслом картин; были тут и пальма в кадке, и на столиках у стены безделушки и выцветшие фотографии в рамках. Посреди комнаты стоял стол, покрытый скатертью.
За этим столом сидел молодой человек в штатском — бледное лицо, темные волосы, совсем молод, лет двадцати с небольшим. Он поднял глаза на входящего Хоуарда.
— Кто вы? — спросил он по-французски.
Он говорил почти лениво, словно все дело не стоило внимания.
Старик стоял у двери, силясь подавить страх. Было тут что-то странное и потому опасное.
— Я англичанин, — сказал он наконец. Бессмысленно было что-то скрывать. — Вчера меня арестовали.
Молодой человек невесело улыбнулся. На этот раз он заговорил по-английски, и притом без малейшего акцента.
— Ну что ж, — сказал он, — входите, садитесь. Вот нас и двое. Я тоже англичанин.
Хоуард отступил на шаг.
— Вы англичанин?!
— Принял английское подданство, — небрежно пояснил тот. — Моя мать родом из Уокинга, и я почти всю жизнь провел в Англии. Мой отец был француз, так что по рождению и я считался французом. Но отец погиб еще в прошлую войну.
— Что же вы здесь делаете?
Молодой человек поманил его к столу.
— Подойдите, садитесь.
Старик придвинул стул к столу и опять спросил о том же.
— Я понятия не имел, что в Ланнили есть еще англичанин, — сказал он. — Что вы все-таки здесь делаете?
— Жду расстрела, — сказал молодой человек.
Оглушительное тягостное молчание. Наконец Хоуард спросил:
— Ваша фамилия не Чарентон?
Тот кивнул.
— Да, я — Чарентон. Я вижу, вам про меня сказали.
И опять в тесной комнате долгое молчание. Хоуард сидел ошеломленный, он не знал что сказать. В замешательстве опустил глаза и увидел на столе руки молодого человека. Чарентон положил руки на стол перед собой и как-то странно их сжал — пальцы переплетены, ладонь левой руки вывернута кверху, ладонь правой — книзу. Большие пальцы скрестились. Заметив недоуменный взгляд старика, Чарентон пристально посмотрел на него и тотчас разнял руки.
И чуть вздохнул.
— Как вы сюда попали? — спросил он.
— Я пытался вернуться в Англию с несколькими детьми…
И Хоуард сызнова поведал свою историю. Молодой человек слушал спокойно и не сводил со старика проницательных пытливых глаз. Выслушав до конца, он сказал:
— Думаю, вам незачем особенно беспокоиться. Вероятно, вас оставят на свободе, позволят жить в каком-нибудь французском городке.
— Боюсь, что будет иначе, — сказал Хоуард. — Видите ли, они считают, что я связан с вами.
Чарентон кивнул.
— Так я и думал. Поэтому нас посадили вместе. Очевидно, подыскивают еще козлов отпущения.
— Боюсь, что так, — сказал Хоуард.
Молодой человек встал и отошел к окну.
— С вами все обойдется, — сказал он наконец; — Улик против вас нет и взять их неоткуда. Рано или поздно вы вернетесь в Англию. — В голосе его сквозила печаль.
— А вы? — спросил Хоуард.
— Я? Мне крышка, — сказал Чарентон. — Насчет меня им все ясно.
Хоуард не верил своим ушам. Казалось, перед ним разыгрывается какой-то спектакль.
— По-видимому, оба мы в трудном положении, — сказал он наконец. — Может быть, ваше тяжелее… не знаю. Но вы можете оказать мне одну услугу. — Он огляделся по сторонам. — Если бы достать лист бумаги и карандаш, я переписал бы свое завещание. Вы его засвидетельствуете?
Чарентон покачал головой.
— Здесь ничего нельзя писать без разрешения немцев, они просто отберут написанное. И ни один документ с моей подписью не дойдет, до Англии. Придется вам найти другого свидетеля, мистер Хоуард.
— Понимаю, — вздохнул старик, потом сказал: — Если я выберусь отсюда, а вы нет, может быть, я сумею для вас что-нибудь сделать? Выполнить какое-нибудь поручение?
Чарентон усмехнулся.
— Никаких поручений, — отрезал он.
— Неужели я ничего не могу сделать?
Молодой человек быстро взглянул на него.
— Вы знаете Оксфорд?
— Прекрасно знаю, — сказал Хоуард. — Вы там бывали?
Чарентон кивнул.
— Я был в Ориеле. Это вверх по реке, мы туда часто ходили, там запруда, мостик, а рядом старая-престарая гостиница, серый каменный дом. Все время журчит вода, и рыба скользит в прозрачной глубине, и цветы, повсюду цветы.
— Вы имеете в виду гостиницу «У форели» в Годстау?
— Да… «У форели». Вы знаете это место?
— Конечно, прекрасно знаю. По крайней мере, знал сорок лет назад.
— Побывайте там как-нибудь в жаркий летний день, — сказал Чарентон. — Посидите на низкой каменной ограде, поглядите на рыбу в пруду и выпейте за меня кружку пива.
— Если я вернусь в Англию, я это сделаю, — сказал Хоуард. И опять оглядел убогую, безвкусную обстановку с претензией на роскошь. — Но может быть, я могу кому-нибудь что-то от вас передать?
Чарентон покачал головой.
— Нет у меня никаких поручений. А если бы и были, я не передал бы их через вас. В комнате почти наверняка есть микрофон, и Диссен подслушивает каждое наше слово. Потому они и свели нас тут. — Он огляделся. — Микрофон, вероятно, за одной из этих картин.
— Вы уверены?
— Безусловно. — Он повысил голос и заговорил по-немецки: — Вы зря теряете время, майор Диссен. Этот человек понятия не имеет о моих делах. — И, чуть помолчав, продолжал: — Но вот что я вам скажу: в один прекрасный день придут англичане и американцы, и вы будете в их власти. Они будут не так деликатны, как после прошлой войны. Если вы убьете этого старика, вас публично вздернут на виселице, и ваш труп останется гнить на ней в назидание всем другим убийцам.
Он обернулся к Хоуарду.
— Пускай слышит, это ему полезно, — спокойно сказал он по-английски.
Старик встревожился.
— Напрасно вы так с ним говорили. Это вам не поможет.
— Мне уже ничто не поможет, — возразил Чарентон. — Со мной, можно считать, покончено.
Хоуард поежился от этой спокойной уверенности.
— Вы раскаиваетесь? — спросил он.
— Нет, честное слово, нет! — Чарентон мальчишески засмеялся. — Нам не удалось попасть в Адольфа, но мы его здорово напугали.
Позади отворилась дверь. Оба круто обернулись: вошли немецкий ефрейтор и солдат. Солдат прошагал в комнату и остановился возле Хоуарда. Ефрейтор сказал грубо:
— Kommen Sie.[105]
Хоуард встал. Чарентон улыбнулся ему.
— Что я вам говорил? Прощайте. Желаю удачи!
— Прощайте, — ответил старик.
И ничего больше не успел прибавить. Его вытолкали из комнаты. Когда его вели по коридору к выходу, он увидел распахнутую дверь и за нею уже знакомого гестаповца в черном мундире, разъяренное лицо мрачнее тучи. Со сжавшимся сердцем Хоуард вышел между конвоирами на залитую солнцем площадь.
Его отвели обратно к Николь и детям. Ронни бросился к нему.
