Жан-Мишель Генассия - Клуб неисправимых оптимистов
— Можно ли запретить ему приходить в «Бальто»? — спросил Вернер.
— Невероятно, что мы ничего не замечали, — сказал Владимир, — не поняли, что среди нас чужак. Размякли. Расслабились. Такова цена жизни во Франции. Дома мы подозревали всех, не доверяли никому, а здесь никого не опасаемся. Вот нас и поимели.
— Полагаешь, будь ты настороже, это могло бы что-то изменить? — поинтересовался Павел.
— Раз мы под наблюдением, значит нас боятся, — констатировал Леонид. — Мы представляем собой угрозу, иначе зачем устанавливать слежку?
— Вспомни, что я тебе говорил! — торжествующим тоном воскликнул Имре, взглянув на Тибора.
— Только не говори, что вычислил его! — вознегодовал Павел.
— Имре и правда сказал как-то раз: «Странный тип, уши у него безразмерные», — подтвердил Тибор.
Началось обсуждение ушей Лоньона. Они вдруг показались нам слишком сильно оттопыренными, а широкие мочки вообще производили угрожающее впечатление. Мы переглядывались, каждый упрекал себя за то, что ничего не заметил и не заподозрил.
— Ноги́ этого легавого больше не должно быть в клубе! — рявкнул Грегориос.
Даниэль Маго не дал разгореться дискуссии:
— Это будет худшей из ошибок!
— Но он за нами шпионит! — возмутился Имре.
— Главное, что все открылось. Если вам заранее известна тактика противника, вы уверены, что сможете его победить, разве нет?
Вопрос, адресованный опытным шахматистам, остался без ответа.
— Что ты предлагаешь? — спросил Игорь.
— Я знаю Лоньона, он хитер, как обезьяна. С ним можно договориться. Пусть показывает свои отчеты Игорю или Вернеру.
Лоньон задумался — и не согласился:
— Об этом не может быть и речи. Я ведь могу показать вам отчет, а потом написать другой. Обещаю, если возникнет проблема, я заранее предупрежу вас. Иного решения нет.
Они согласились.
Лоньон подошел к Даниэлю:
— Ты подал эту идиотскую идею?
— Я посоветовал им быть благоразумными. Тебе бы следовало сказать мне спасибо.
— Я внедрялся в разные группы и сети, а раскрыли меня впервые. По твоей вине.
— Стареешь, Дезире, пора подумать об отставке.
— Может, закончите партию? — спросил Лоньон у Леонида и Виржила. — Давайте, я вам не помешаю. Не обращайте на меня внимания.
— Берегись, Братец Большие Уши, — сквозь зубы процедил Грегориос. — Если хоть один из нас вляпается по твоей наводке, я тебя найду. Где бы ты ни находился. Сначала ты лишишься ушей, а уж что будет потом, тебе лучше не знать.
— Вы не имеете права, я на государственной службе.
— Увы, мой бедный друг, знай вы, что я делал с чиновниками во время гражданской войны, бежали бы отсюда, сверкая пятками. Хочу напомнить — греки выкалывают предателям глаза.
— Обещаю, что не причиню вам ни малейшего вреда.
С того дня стоило Лоньону появиться, все разговоры стихали. Атмосфера напоминала членам клуба былые — невеселые — времена на родине, разве что была не такой гнетущей. Лоньон не пожелал, чтобы к нему обращались по имени, что было вполне объяснимо,[110] и ему дали прозвище Братец Большие Уши. Все, за исключением мелких деталей, осталось по-прежнему. Через несколько месяцев Лоньон стал приходить реже, как правило — в конце недели, унылым тоном спрашивал «Как дела?», но никто ему не отвечал. «Но что же я включу в отчет?!» — в отчаянии вопрошал он.
— Напиши, что мы смирные, законопослушные граждане и не занимаемся политикой, — отвечал Грегориос. — И помни: месть придумали греки!
Лоньон появлялся в клубе четыре-пять раз в год. Инспектор был непредсказуем, никто не замечал, как этот человек входит и выходит, он просто был — сидел и смотрел, как другие играют. Одному Богу было известно, приходит он по долгу службы или ради удовольствия. Если кто-нибудь вдруг терял самообладание, произносил глупость или начинал ругать власти, остальные инстинктивно оглядывались и вздыхали с облегчением, поняв, что Лоньона рядом нет, а Леонид или Павел грозил брюзге:
— Попридержи свой длинный язык, не то сдам тебя Братцу Большие Уши!
7
Я открыл дверь своими ключами и прошел в кухню. Из глубины квартиры донесся голос Сесиль:
— Это ты, Мишель?
— Кто же еще?
Сесиль принимала ванну, так что разговаривали мы через дверь.
— Можешь уйти, если хочешь.
— Подожду тебя в гостиной.
После долгих раздумий и колебаний Сесиль решила закончить работу об Арагоне, отложив на время идею о психфаке. Она не забыла просьбу Пьера, это ее бесило, но заставляло возвращаться за письменный стол.
Уборка квартиры продвигалась медленно, мы столкнулись с массой технических сложностей: то, что казалось простым, на поверку оказывалось почти непреодолимым. В каждой комнате была своя проблема. Можно ли заменить трухлявые деревянные ставни? Как отчистить вековую грязь с ковров или устранить протечку в стене? Почему не работает газовая колонка? Мы почувствуем запах газа или задохнемся сразу? Как счистить обои ножом, не повредив обрешетку? С чего вдруг пылесос перестал засасывать пыль? Сесиль из принципа не желала звать мастеров по ремонту.
— Эти пужадисты ни гроша от меня не получат!
Мы решили посоветоваться с мсье Биссоном, владельцем москательной лавки с улицы Бюси, он продал нам кучу средств, но все они оказались неэффективными, а может, мы просто не умели правильно их использовать. Сесиль была близка к отчаянию:
— Заканчивай сам, Мишель, мне нужно работать.
Да, Арагон ждать не мог… Сесиль вчитывалась в текст его романов, статей и выступлений, делала заметки, классифицировала, заполняла карточки, расставляла их в деревянные каталожные ящики между цветными вкладышами или звонила своей подружке Софи и часами, лежа на диване, обсуждала с ней университетские сплетни. Когда я спросил, можно ли мне прочесть ее работу, Сесиль разозлилась и послала меня.
— Да что вам всем далась эта работа? Прочтешь, когда будет готово.
— Иди сюда, ты должна на это взглянуть.
— Ну что еще случилось?
— Под раковиной мыши.
Маленькие черные катышки, по мнению мсье Биссона, безусловно являлись мышиным пометом. Он предложил альтернативу: крысиный яд (килограмм в упаковке, очень действенный, но, как только проходит эффект неожиданности, грызуны и близко к нему не подходят) или традиционная пружинная мышеловка-гильотина (продается без приманки). Лучше взять и то и другое.
Сесиль отказалась.
— Выбрасывать безголовых мышей будешь ты.
— Если хочешь, я одолжу тебе Нерона. У нас не осталось ни одной мышки, так что ему очень скучно.
— Не люблю кошек.
Мы переставили все продукты на верхние полки запирающихся на ключ шкафов. Я никогда не увлекался работой по дому и все время отвиливал — читал, устроившись в кресле рядом с Сесиль, и исподтишка наблюдал за ней. Она часто отвлекалась от работы, сидела, уставясь в пустоту, и о чем-то думала.
Однажды — я как раз скоблил паркет губками из витой металлической стружки — она вдруг ни с того ни с сего спросила:
— Ты ничего не сказал Франку?
— Я ни разу ему не написал. Он тоже.
— Франк вам не звонил? Не прислал ни одного письма?
— Нет. Но тебе он напишет, не сомневайся.
Сесиль уткнулась в книгу, но я видел, что она не читает.
— Тебе не надоело работать? Может, пробежимся? — предложил я.
— Не хочу.
— А как насчет партии в шахматы?
— Что за удовольствие — сидеть часами на стуле, двигать фигуры и ждать ответного хода? По-моему, все настольные игры просто нелепы.
— Я познакомлю тебя с друзьями. Вы найдете общий язык. Они бывшие коммунисты. Ну, не все. Ты поймешь. Среди них есть тонкие знатоки и ценители литературы. Может, увидишь Кесселя или Сартра.
— Они часто там бывают?
— Приходят по вечерам. Но иногда и днем.
— Вперед!
Мы за десять минут доехали на двадцать первом до улицы Данфер, но день для первого визита Сесиль я выбрал неудачный. В «Бальто» было непривычно шумно, атмосфера накалилась до предела.
— Это, что ли, твой шахматный клуб? — тихо поинтересовалась Сесиль.
— Обычно здесь тихо и спокойно.
Мы появились, когда скандал был в самом разгаре. В таких случаях невозможно оставаться сторонним наблюдателем, поэтому те, кто хотел посидеть в тишине, перешли в бистро на другой стороне площади. Вообще-то, ничего из ряда вон выходящего не случилось: в любом сообществе привычная мирная обстановка может в мгновение ока смениться противостоянием всех со всеми. 12 апреля 1961 года Юрий Гагарин впервые в мире облетел вокруг Земли на ракете «Восток», и все поняли: произошло одно из тех фундаментальных событий, которые меняют ход истории человечества. Событие, вызвавшее всеобщий единодушный восторг, раскололо клуб: «живые» и «выжившие», как их называл Игорь, скрежетали зубами и орали друг на друга, забыв о приличиях. Схлестнулись те, кто ненавидел тяготеющую к социализму идеологию и смотрел в сторону Америки, и те, кто бежал из Восточной Европы, но остался убежденным социалистом. Последние считали, что сбой дала система, но не идеология. Ее основы остались незыблемыми, а идеалы были близки сердцам миллионов. Их раздирали внутренние противоречия: они восхищались успехами и победами страны, где были изгоями и где их ждала верная смерть. Планетарное противостояние США и СССР отвлекало членов клуба от шахмат и чтения, близкие друзья обвиняли друг друга во всех смертных грехах, не стесняясь в выражениях. Поводов для ссор было не счесть, начиная с Гагарина, обставившего америкашек, Ботвинника, который в энный раз легко обыграл всех своих соперников, стал чемпионом мира и явно не собирался сдавать позиции, и кончая ролью ленинской доктрины в неуязвимости русской хоккейной дружины и успехах советских метателей молота (они метали свой снаряд выше и дальше всех в мире благодаря качеству русской стали и массовости спорта!).
