Анатолий Приставкин - Судный день
А они остались стоять, будто на каких развалинах оказались: Ольга все разрушила.
Катя первая заговорила, она была совсем расстроена, и голос ее прозвучал жалко:
– Я, правда… Я ничего не думала… Вы же говорили, отгул… А я поверила… Опять я виновата, да?
– Ну что ты, – отвечал Костик. – Это я виноват…
Они стояли и не могли что-то преодолеть, чтобы подойти снова друг к другу.
– Но я, правда, растерялась… Он позвал, – она кивнула в сторону террасы, имея в виду Чемоданчика. – И знаете, что он сделал? Он порвал при нас наши расписки… А потом он еще сказал: ты, Катя, свободна… И вот когда он это сказал, он меня по-настоящему и купил… Добротой своей купил… Я подумала вдруг, а если он и правда… Что он любит…
– Не любит! – закричал Костик.
Катя посмотрела на него. Долгим, испытующим был ее взгляд.
И когда она заговорила, стало понятно, что она знает, что надо делать. Слова уже были в их положении ни при чем. Ольга их изничтожила. Только одно слово еще что-то значило, и она его произнесла: «Пойдем».
– Куда? – спросил Костик, но уже знал куда – и готов был идти.
Она подтвердила его догадку:
– В подвал! Куда же еще. – И она повторила: – В наш, в наш подвал! Милый, родной, желанный… Ты самый родной и желанный…
Она взяла за руку и повела, как ребенка, и он послушно пошел за ней, вздрагивая лишь на темных ступеньках, когда нога проваливалась в глубину, как в пропасть. Но при этом она что-то все время говорила, чтобы не слышать его встречные слова, которые могли бы ей напомнить о свадьбе и отрезвить, и вернуть в другой, более реальный, но вовсе не ее, не их мир.
Замолчала она, когда они оказались, это было ощутимо по особому воздуху, в глухой и вечной глубине, куда уже ничто не доносилось и не было слышно, кроме их собственного, слышимого ими дыхания.
Звякнула неожиданно громко щеколда, навсегда отрезая их от того, что было наверху.
А наверху вовсю еще игралась Катина свадьба.
35
Толик увел Чемоданова от гостей в другую комнату.
– Ну что? – спросил тот в нетерпении.
– Разговор есть.
– После…
– Не могу после-то.
– Горит? Так выпей!
– А то я не пил! – и заговорил, уж очень трезво заговорил для человека, который пил весь вечер, Чемоданов это про себя отметил.
– Насчет иголок я, которые ты привез… Швейных иголок… У тебя их сколько? Василь Василич?
Чемоданов вздохнул.
– Заладил… Не до них, Толик! Настроение у меня другое… Должен ты уважать мое настроение…
– Я уважаю.
– Тогда давай лучше выпьем, – и Чемоданов принес стаканы и разлил вино. Хорошее это было вино, с Кавказа, его молчаливый гость привез в подарок. Он тоже, оказывается, на железной дороге работал.
– Будь счастлив, Василь Василич, – предложил Толик. – И не забывай, кто тебе это счастье подарил!
Чемоданов захохотал довольно.
– Не забуду, Толик! Любое доброе дело наказуется!
– А ты мне счастья не пожелаешь?
– Отчего же, – сказал Чемоданов и снова налил вино.
– Так выпьем, чтобы… Василь Василич, вы бы мне сейчас, здесь, помогли обрести то, что мне необходимо! Для счастья необходимо!
Чемоданов покачал головой, удивляясь такой настырности Толика. Но уже понимал, что никак не отвертеться ему от делового разговора. Даже на этой, такой дорогой для него, свадьбе.
– Ох, – произнес он, покачав головой. – Ох… Чем платить-то будешь?
– А чем хочешь?
– Ничем не хочу, – отрезал Чемоданов. – Но раз уж у тебя шило в заднице, что ты вертишься и спокойно жить без этого не можешь…
– Не могу, – подтвердил Толик.
– Так и назначай! И не ерничай! Сегодня мой день! Я заказываю настроение!
Толик был человек понятливый, кивнул. Испытывать терпение Чемоданчика ему было не с руки. Он встал, закрыл наглухо дверь и достал Зинину бумагу. Дал прочесть из своих рук.
– Читай! Только не лапай! Стоит твоих зингеров?
– Я знал! – воскликнул, откидываясь на стуле, Чемоданов. – Я догадывался! Ох, Зиночка…
Он вскочил, побежал к двери, но вернулся.
– Но ты хорош! Хорош! Обмануть женщину! Какая ты дрянь!
– Короче, – спокойно сказал Толик и спрятал бумагу в нагрудный карман. – У меня времени мало…
– А если не возьму? – поинтересовался Чемоданов.
– Другой возьмет… Желающих, как понимаешь… И попадет домик в чужие руки… А ты, ты будешь виноват! Вот и подумай… Чемоданчик… Если уж ты взялся горячо спасать Катьку с Зинаидой… Стоят они твоих иголок или не стоят? Или для тебя лучше, когда придут их выгонять, и ты, ты с опозданием хватишься перекупать, только поздно будет… Как?
Чемоданов выругался. Крепко выругался, излил, что называется, душу.
Но Толика и это мало проняло. Он подошел к дверям и выглянул наружу: убедился, что Зина хлопочет вокруг стола и все спокойно. О Катьке никто не волновался, да и кто мог волноваться, кроме жениха, который сидел тут и ни о чем не подозревал.
– Ругайся, но поосторожней, – сдержанно предупредил Толик. – Ты голову потерял, Чемоданчик! Из-за бабы! А вот я не потеряю. И мне твои иголочки как пропуск в новую жизнь! Только я покрепче тебя буду… Поверь! Я мир завоюю… с ними… Так-то, Чемоданчик!
Тот, будто успокоившись, сидел и смотрел на Толика.
– Далеко пойдешь, – повторял задумчиво. – Если не свернешь раньше шею…
– Не сверну, – заверил Толик. – Где они у тебя? Иголочки? В багажном?
– В багажном…
Василь Василич достал квитанцию, а Толик Зинину бумагу. Они обменялись. Толик спрятал квитанцию подальше. Сам теперь налил вино в стаканы:
– За успех, – предложил.
Но Чемоданов пить не стал. Он поднялся и вышел из комнаты, оставив Толика одного. Пей, мол, сам за свой подлый успех… Толика это не смутило. Он выпил, сперва свой стакан, потом поднял стакан Чемоданова и тоже выпил. Крикнул, глядя на дверь, куда ушел Василь Василич:
– Я тебе тут по дружбе патронов пару штук для собак принес! Нужны, нет? – и поставил торчком на стол два в бумажных гильзах патрона. – Бесплатное приложение… Василь Василич!
В это же время на одной из прилегающих к дому улиц, навстречу Ольге, будто убегающей от самой себя, в этом странном наряде, ненавистном ей самой, встретился на пути инвалид на костылях. Шел он по направлению к Зининому дому, после того как тетя Тая пожаловалась, что ее Костька, как ненормальный, торчит около чужой свадьбы, и как бы с ним чего не случилось. «Хоть ты, Вася, как мужчина с мужчиной с ним бы поговорил, – попросила она. – Меня он вовсе уже не слушается, все делает наоборот».
Но еще до этого произошел у них душевный разговор о жизни, о том, как ее продолжить после войны, вот он остался один, и она, по сути, одна, и оба к тому же соседи… Может, вместе-то лучше будет?
Тетя Тая всплакнула о муже, на которого до сих пор не пришла похоронка, и он посочувствовал. Сережка дружком был, и дружили они семьями, а теперь-то что осталось от них: двое, и правда, двое, не считая Костьки, как погорельцы на обгарках дома… Все надо думать сначала. А тут вдвоем, а может, с Костькой, втроем, им ладнее начинать и дружней, все же свои, давно свои, а не чужие…
Потопал он в сторону названного дома, чтобы с Костей, сыном ее, поговорить, не об этом, а вообще об житье-бытье, понять паренька, чем тот живет, ну и заодно как бы разведать, а что он думает об семейных делах матери.
Важный разговор предполагался, может, самый серьезный для него, в новой его, нефронтовой жизни.
Шел, немного волнуясь, замедляя шаг и продумывая про себя, что же нужно сказать, чтобы и Костя его понял.
Увидел выскочившую на него из сумерек странную деваху в красивом, блестевшем искорками платье. Шла она странной походкой, будто что-то напевала. Так ему показалось.
А когда поравнялась, произнесла: «Вот мой жених!» Почему так произнесла, он и не понял, но подумал: «Веселая деваха! Да и угадала в точку, прям попала с женихом: не о том ли говорил нынче с Таей… Не о том ли в мыслях было, как не о семье!»
– Енот, да не тот, – ответил. – Я уж к другой просватан… – И засмеялся, довольный шуткой. И девушка засмеялась:
– Как же мне не везет… И тут опоздала! Никому, оказывается, я не нужна!
– Нужна, нужна, – он сказал. – Такая красивая, и вдруг не нужна! Не может такого быть!
– Правда? – спросила она вдруг серьезно.
– Правда.
А про себя подумал, что каждый человек кому-нибудь да нужен. Вон как они с Таей сразу это поняли… Даже занятно, там, на войне, еще стреляют, еще дружки его жизнью рискуют, пуле кланяются до земли, чтобы в последние минуты не взяла бы эту жизнь единственную, а тут люди об семье, об свадьбах да о красоте… Ишь какое удивительное платье-то надела, разве кто посмел бы такое в сорок первом году при людях надеть? Да ни за что! Это же только до войны имели такое право одеваться! А теперь вот вспомнили… Жить, значит, хотят…
– Ты сынка Ведерникова, случаем, не знаешь? – спросил инвалид.
– Знаю, – сказала девица. – Кто ж его не знает? Его все девушки в округе знают! – И почему-то снова засмеялась.
