Юсеф эс-Сибаи - Мы не сеем колючек
— А как отец?
— Ничего, все по-прежнему. Ты ведь хорошо его знаешь. — Аббас состроил грозную мину и передразнил отца: — Шалопай! Ни миллима не дам!
— А почему бы тебе и вправду не заняться чем-нибудь?
— Чем прикажешь?
— Выбери, что тебе по нраву.
— От зари до зари сидеть в типографии? Чего ради?
— Чтобы зарабатывать и тратить по своему усмотрению.
— То есть на жизнь? Как раз для жизни-то времени и не останется! Домой придется приходить поздно, вконец измочаленным, вставать с рассветом… Хватит того, что отец днем и ночью пропадает в типографии… Для него больше ничего не существует.
— Что ж, человек нашел свое дело.
— А вот я ненавижу типографию!
— Ты не изменился нисколько, Аббас. Все такой же лентяй. И как у такого трудолюбивого отца эдакий сын народился! Я до сих пор помню его слова: человек должен любить свою работу, только тогда можно назвать его счастливым.
— А ты, Сейида, любишь свою работу?
— Что обо мне говорить… — горько покачала головой Сейида.
— Вот видишь! — воспрянул Аббас.
— У меня выбора не было.
— Тебе здесь не нравится?
«Обольстительная Наргис» понурила голову, не зная, что и ответить…
И вправду, Сейида, ты пыталась относиться к своему теперешнему занятию, как к работе, но удалось ли это? Тебе казалось, что ты можешь распоряжаться своим телом, как мельник жерновами или извозчик каретой. Ведь душу-то это не затрагивает… Но ты ошибалась! Рабство плоти угнетает и душу, заковывая ее в колодки приниженности и презрения к себе. Разве деньги способны скрасить это щемящее тоскливое чувство?! Женщине необходимо, чтобы ее уважали, одобряли, поддерживали, чтобы ею восхищались, наконец! Ей нужна человеческая ласка, нежность, неподдельные, искренние порывы… Ты пожертвовала всем этим, Сейида, ради надежды на независимость, самостоятельность, свободу распоряжаться собой. Призрачные надежды! Они рассеялись, как обманчивые сны с наступлением утра, и радужные обрывки этих ночных видений всплывают в полудреме дразнящими, неуловимыми миражами… Но что же делать? Остается стряхнуть с себя сон и приниматься за тяжкий будничный труд. Может, потом, под вечер, Аллах дарует час тихого отдыха… Да, Сейида, в ближайшие годы тебе надеяться не на что, но, если ты будешь разумна и бережлива, если не позволишь обмануть себя какому-нибудь другому Алляму, и твой предзакатный час окутает душу теплой шалью усталого успокоения.
— Ты не ответила, — прервал Аббас эти печальные размышления. Он притянул Сейиду к себе и переспросил: — Тебе здесь не нравится?
— Нет.
— Наверное, у тебя нет своего мужчины.
— О чем ты?
— У всякой девушки должен быть защитник.
— Я уже пробовала выходить замуж.
— При чем здесь замужество?
— Тогда я не понимаю…
— Тебе нужен мужчина, который бы тебе нравился, близкий человек, как Абу Зейд у Тавхиды…
— Чтобы тратиться на него?
— А что в этом плохого? Люди должны друг о друге заботиться.
— Спаси меня Аллах от такой заботы!
— Все так делают…
— Ну а я не все!
— Мы бы с тобой чудесно поладили.
— Не шути, Аббас! — рассмеялась Сейида.
— Вот всегда ты такая! С тобой серьезно, а ты… Ладно, может, наконец пустишь в комнату?
— Ты забыл дать талон.
— Успеется…
— Со мной этот номер не проходит!
Аббасу пришлось достать книжечку, оторвать листок и протянуть Сейиде.
Глава 30
Проходили неделя за неделей, утомительные и монотонные…
Брезжил рассвет… Завсегдатаи заведения с песнями и руганью расходились по домам. Абу Зейд медленно, едва волоча ноги, поднимался по лестнице в спальню Тавхиды. Сама бандерша сидела на скамейке и принимала выручку. Девушки подходили к ней одна за другой и отдавали заработанные деньги. Вот и очередь Сейиды.
— А ты что стоишь, будто в гости пришла? — заорала хозяйка.
Сейида не удивилась этой прорвавшейся злости: Тавхида ревновала ее к своему дружку, который продолжал приставать к девушке и теперь заигрывал с ней чуть ли не у всех на глазах. Призывать на помощь хозяйку было бессмысленно: в любом случае она не сможет отнестись к Сейиде беспристрастно, все равно ей будет казаться, что девушка сама виновата — кокетничает, а потом бежит жаловаться… Да и мало ли что еще способна вообразить оскорбленная в своих чувствах Тавхида! Никто и не подумает ее разуверить, наоборот, с радостью подольют масла в огонь. Девушки косо поглядывали на Сейиду, их раздражало то, что Наргис стала украшением заведения. Она зарабатывала все больше и больше, а значит, отбивала доходы у своих подруг — это в благодарность-то за то, что они встретили ее доброжелательно и сочувственно, помогли превратиться из серенькой, незаметной простушки в шикарную даму. Научили ее красиво одеваться и причесываться… До чего только не дойдет оскорбленное самолюбие, рядящееся в тогу высокой справедливости!
— Везет же тебе! — сказала однажды Люхез, и слова ее прозвучали отголоском общего настроения. — Ты уж прости, подружка, но я не могу забыть, как мы с тобой встретились. Ну и жалкая ты была…
Если бы она знала, как мало Сейиду радует успех у завсегдатаев заведения! Ей противны эти захмелевшие гуляки с дурацкими шуточками и пьяной щедростью. Какой смысл в заработанных деньгах, если на них нельзя купить возможности распоряжаться собой и своим временем? Подруги, завидовавшие Сейиде, даже и не задавались подобными вопросами: единственный недостаток, который они видели в деньгах, — это то, что их никогда не хватает. И каждый пиастр, который перепадал новенькой при расчетах с хозяйкой, казался предубежденным девушкам украденным из их кармана. Даже жалкие подарки, оставляемые Сейиде постоянными обожателями, приобретали в глазах завистниц двойную ценность. Сейида не знала, как изменить общую атмосферу недоброжелательности: каждый ее шаг истолковывался вкривь и вкось. От ухаживаний Абу Зейда ее предостерегали сами подруги, казалось бы прекрасно сознававшие цену привлекательности этого борова. Но теперь они старательно разносили версию, что Сейида поддерживает заигрывания хозяйкина любовника. Девушку все больше и больше охватывало чувство полного одиночества. Если Абу Зейду удастся подстеречь ее, звать на помощь подруг будет бесполезно — все неизбежно обернется против Сейиды…
Стараясь казаться спокойной, девушка протянула выручку бандерше:
— Восемьсот пиастров, хозяйка.
— Тут гораздо меньше! — зло бросила Тавхида, пересчитав деньги.
— Вот еще три талона.
— Кто их дал?
— Сержант Гадд, Фараг-зфенди и Аббас.
— Какой Аббас?
— Сын владельца типографии Бараи.
— Говорят, ты его раньше знала.
— Мы были соседями.
Тавхида задумчиво повертела в руках талоны.
— Сержант взял книжечку на прошлой неделе. После этого я его видела раза два… Фараг-эфенди купил талоны лишь позавчера. С ним тоже все ясно. Остается Аббас… В последний раз он брал книжечку уже с полгода назад. И сдается мне, с тех пор появлялся здесь довольно часто. Пора бы уже платить и деньгами. А сегодня, значит, опять оставил талон… Откуда он у него?
— Может, дал кто-нибудь из знакомых… — предположила Тахия.
— Ты не видела, у него были еще талоны? — спросила Люхез у Сейиды.
— Не знаю.
— А он точно не покупал другой книжечки? — повернулась Люхез к хозяйке.
— Я не видела его рожи перед конторкой вот уже несколько месяцев… — отозвалась Тавхида и продолжала, чтобы хоть как-то успокоить себя. — Наверное, у него все-таки оставались талоны от старой книжечки.
Тем разговор и кончился.
Через несколько дней Аббас опять заплатил талоном… Хозяйка решила поговорить с парнем, когда тот придет в следующий раз. Она подстерегла Аббаса на лестнице:
— Послушай, откуда у тебя талоны?
— Купил.
— Где?
— Как где? — криво улыбнулся Аббас. — Известное дело — не в государственном банке! У тебя, конечно.
— Что-то не припомню…
— Напряги память.
— Если только месяцев шесть назад…
— Бот видишь!
— Но у тебя не должно уже ничего оставаться.
— Значит, кое-что еще есть… Пожалуйста, можешь взглянуть.
— У кого ты их берешь?
— Тебе-то какое дело? Главное, что я плачу!
— Главное, чтобы не отсюда ты их стащил!
Аббас изобразил оскорбленную добродетель:
— Честью клянусь, ты слишком подозрительна, Тавхида!
Этот разговор, разумеется, не успокоил хозяйку, более того — теперь она была почти уверена, что Аббас выкрал книжечку у кого-нибудь из постоянных посетителей. Подсчет выручки еще больше увеличивал ее тревогу: денег не прибывало, а количество талонов росло. И однажды, когда недельную выручку почти целиком составили печатные бланки с затейливо набранным названием заведения, бандерша взорвалась:
