Том Шарп - Дальний умысел
— Вы знаете, нет. Не при мне.
— Тогда простите, сэр, желательно деньгами.
— Деньгами? — сказал Френсик. — В таком случае…
— Пойдем в банк, — твердо сказала миссис Богден и повела его в банк на Хай-стрит. Она уселась, а Френсик обратился к кассиру.
— Пятьсот фунтов? — сказал тот. — Требуется проверить вашу личность и позвонить в ваш банк.
Френсик глянул на миссис Богден и понизил голос.
— Френсик, — нервно сказал он. — Фредрик Френсик, Глас-Уок, Хампстед, но мой деловой счет в ковент-гарденском отделении.
— Проверим — пригласим, — сказал кассир. Френсик побелел.
— Только прошу вас, пожалуйста, не…
— Не — что?
— Не важно, — сказал Френсик и пошел к миссис Богден. Надо было как-нибудь выдворить ее из банка, прежде чем чертов кассир начнет выкликать мистера Френсика. — Оказывается, это не сразу, милая. Вернись, детка, к себе и…
— Но я предупредила, что сегодня не вернусь, и думала…
— Сегодня не вернешься? — сказал Френсик. Чего там сегодня — еще час с нею, и он вообще никогда никуда не вернется. — Но…
— Что «но»? — поинтересовалась миссис Богден.
— Но сегодня у меня ленч с автором, профессором Дубровитцем из Варшавы. Он проездом и… — Френсик выпроводил ее, обещая в два счета разделаться с профессором и зайти за нею на работу. Потом, облегченно вздохнув, он вернулся в банк и получил свои пятьсот фунтов.
— К ближайшему телефону, — сказал он сам себе, запихивая деньги в карман и сбегая по ступеням. Синтия Богден дожидалась его.
— Но ведь… — сказал Френсик и сдался. С миссис Богден всякие «но» пропадали впустую.
— Я решила, что мы сначала пойдем заплатим за кольцо, — сказала она, взяв его под руку, — а уж потом бог с тобой, иди к своему дурацкому профессору.
Они возвратились к ювелиру, и Френсик выложил пятьсот фунтов. Только после этого миссис Богден отпустила его.
— Позвони мне сразу, как с ним развяжешься, — сказала она, чмокнув его в щеку. Френсик обещал не тянуть и помчался на почтамт. Там он на нервной почве набрал два-три-пять-ноль-семь.
— Ресторан «Бомбейская утка», — отозвался какой-то индус, который вряд ли написал «Девство». Френсик яростно повесил трубку и опробовал другую комбинацию цифр на кольце. Рыбная торговля Маклафлина. Больше мелочи не было. Он потел, купил марку за шесть с половиной пенсов и, отдав пятифунтовую бумажку, вернулся с грудой мелочи. Телефонная будка была занята. Френсик стоял, притопывая ногой, а юный угреватый дегенерат не спеша охмурял какую-то девицу, хихиканье которой доносилось до посторонних ушей. Френсик припоминал правильный номер, и как раз припомнил, когда юнец отсосался от телефона. Френсик зашел в кабину и набрал два-ноль-три-пять-семь. Долго раздавались протяжные гудки; наконец трубку сняли. Френсик опустил монету.
— Да, — сказал тонкий брюзгливый голос, — кто говорит? Не долго думая, Френсик взял грубоватый тон.
— С Главного почтамта, отдел телефонных неполадок, — сказал он. — Мы тут ищем коллекторное пересечение линии. Будьте добры вашу фамилию и адрес.
— Неполадок? — сказал голос. — У нас неполадок не было.
— Не было, так будут. Прорвало водопроводную трубу, и нам нужны ваша фамилия и адрес.
— Вы, кажется, сказали — пересечение линии? — сварливо осведомился голос. — При чем же тут водопроводная труба?
— Мадам, — стоял на своем Френсик, — трубу прорвало, коллектор вышел из строя, и нам нужно выяснить, где авария. Будьте так добры назвать фамилию и адрес… — Последовала долгая пауза; Френсик грыз ноготь.
— Ну, пожалуйста, если вам нужно, — возобновился голос, — доктор Лаут, Садовый Выгон, 44… Алло, вы слушаете?
Но Френсик не слушал, ужасаясь осенившей его догадке. Он положил трубку и побрел на улицу.
На Ланьярд-Лейн Соня сидела за своей машинкой и смотрела на календарь. Она вернулась из Сомерсета обнадеженная, что «Бобренок Берн» будет впредь легче выражаться; вернулась и нашла два послания. Первое было от Френсика — что он пробудет день-другой неизвестно где и пусть она его заменит. Уже довольно странно. Френсик обычно изъяснялся подробнее и оставлял на всякий случай номер телефона. Но второе послание — длинная телеграмма от Хатчмейера — было куда удивительнее:
ПОЛИЦИЯ УБЕЖДЕНА СЛУЧАЙНОЙ ГИБЕЛИ ПИПЕРА БЭБИ ТЕРРОРИСТЫ НИ ПРИ ЧЕМ СБЕЖАЛИ ДРУГ ДРУГОМ СХОЖУ ПО ТЕБЕ УМА БУДУ ЧЕТВЕРГ ВСЕЙ ЛЮБОВЬЮ ХАТЧМЕЙЕР.
Соня перечла это невразумительное сообщение несколько раз: «Убеждена случайной гибели»? «Террористы ни при чем сбежали друг другом»? Что за бессмыслица? Она подумала, пожала плечами и заказала Нью-Йорк, «Хатчмейер Пресс». Подошел Макморди.
— Он сейчас в Бразилии, — сказал он.
— Что это за новости насчет случайной смерти Пипера? — спросила она.
— У полиции теперь новая версия, — сказал Макморди, — будто они собрались куда-то бежать, погрузили горючее на борт и нечаянно взорвались.
— Бежать? Пипер с этой тварью? Посреди ночи, катером? У кого-то не все дома.
— Я за это не отвечаю, — сказал Макморди, — так говорят ищейки и страховые агенты. Но Пипер был большой ходок по части старух, из книги видно.
— Черта с два, — сказала Соня, хотя да, Макморди же неизвестно, что Пипер этой книги не писал.
— Не верите мне, позвоните в мэнскую полицию или страховщикам — они скажут.
Соня позвонила страховщикам: те скорей доберутся до истины, у них это с деньгами связано. Ее соединили с мистером Синстромом.
— И вы действительно считаете, что он хотел бежать с миссис Хатчмейер, а взорвались они случайно? — спросила она, выслушав его версию. — Вы меня за нос не водите?
— Это отдел рекламаций, — жестко сказал мистер Синстром. — Водить людей за нос не входит в наши задачи.
— Но ведь чепуха же, — сказала Соня, — она ему в матери годилась.
— Если вам требуются дополнительные сведения о деталях происшествия, рекомендую обратиться в полицейское управление штата Мэн, — сказал мистер Синстром, заканчивая разговор.
Соня сидела ошеломленная этим новым разворотом событий. Значит, Пипер предпочел эту жуткую мегеру… Влюбленную память о нем вмиг точно ветром размело. Пипер предал ее, и горечь этого понимания вернула Соню к действительности. На самом-то деле, если толком припомнить, человечек он был тусклый, и любила она в нем просто будущего мужа. Если бы они поженились — вот тут бы она попробовала что-нибудь из него сделать: успела же она подарить ему писательскую славу еще при жизни, а главное было впереди. Недаром Брамс ее любимый композитор. Появились бы маленькие Пиперы, и каждого надежно устроила бы в жизни мать — литературный агент. Но с этими мечтами покончено. Пипер погиб заодно с перештопанной косметологами тварью в норковом манто.
Соня опять перечла телеграмму, на этот раз по-новому. Не один Пипер находил ее привлекательной. В запасе имеется Хатчмейер, вдовец Хатчмейер, жена которого украла ее бывшего возлюбленного. Забавно, что таким образом Бэби развязала руки Хатчмейеру: он теперь может жениться на Соне. И женится без всяких, иначе ничего не получит.
Соня взяла лист и заправила его в машинку. Надо написать Френзи. Бедный старина Френзи, как ей будет его не хватать; но что поделаешь, надо вздевать оковы супружества. Она объяснится на бумаге — и все, зато не будет прощальных сцен. Отчасти она ведь жертвует собой ради него. Но куда и почему он исчез?
Глава 20
А между тем Френсик был в книжном магазине «Блэкуэллз». Полускрытый за стопами литературно-критических трудов, он стоял с «Дальним умыслом» в руках; раскрытое «Девство» опиралось на книжные корешки. Сборник статей с посвящением Ф. Р. Ливису, свежеопубликованный «Дальний умысел» доктора Сидни Лаут был памятником целой жизни, отданной — беспощадным гонениям на все поверхностное, непристойное, незрелое и ничтожное в английской литературе. Поколение за поколением студентов гипнотизировал ее высокопарный слог, которым она поносила нынешний роман, современный мир и загнивающую, издыхающую цивилизацию. Френсик был в одном из этих поколений и вдоволь напитался банальностями, подпиравшими ее репутацию ученого и критика. Она превозносила несомненно великое м предавала анафеме все остальное: таким нехитрым способом она и прослыла великим ученым. Хотя язык ее писаний был вовсе не под стать блестящему стилю превозносимых писателей, однако проклятия внедрились в память Френсика — злобная, убогая хула, которую она низвергала на прочих критиков и всех, несогласных с нею. Ее обличения застопоривали мысль; они отравили мозги Френсика и многих ему подобных, бравшихся за перо. Поклоняясь ей, он усвоил чудовищный синтаксис ее лекций и статей. Учеников Сидни Лаут мгновенно распознавали по слогу. И по умственному бесплодию Три десятилетия смрадным клубом висело ее влияние над английской литературой. Настоящее она проклинала именем прошлого, которое осуществлялось только потому, что ее тогда не было. Подобно религиозному фанатику, она освящала святыни и воздвигала стену отчуждения, оставляя за нею все, что хуже самого лучшего Доктор Лаут признавала лишь святых, прочие были нечистью просто оттого, что не годились в ее святцы. Гарди, Форстер, Голсуорси, Мур и Мередит, даже Пикок низвергнуты в тьму кромешную и подлежат забвению потому, что они — это твердо — хуже Конрада или Генри Джеймса. А как с беднягой Троллопом или с Теккереем? Да так же. Хуже лучших — значит, исчадия ада. Или Филдинг?.. Список нескончаемый А уж нынешнему поколению одна надежда спастись — преклонить колена перед ее мнениями и заучить наизусть ответы из ее литературного катехизиса. И эта иссохшая гадина написала «Девства ради помедлите о мужчины»… Френсик прикинул заглавие и нашел его как нельзя более подходящим. Доктор Лаут не породила ничего. Мертворожденные суждения «Нравственного романа», а теперь еще и «Дальнего умысла» истлеют и распадутся вместе с книгами: забудутся, словно их и не было. Она знала об этом — и написала «Девство», чтобы обеспечить себе анонимное бессмертие. Ключи были налицо, и Френсик дивился, как он их раньше не заметил. На странице 269-й «Девства»: «Итак, неотвратимо переживаемое стало переживанием, ритмическим переживанием, которое отображало новое измерение чувства, и подлинно реальное становилось…» Френсик захлопнул книгу, не дойдя до «…предвкушаемой целостностью». Сколько раз в юности он слышал от нее все эти тусклые слова. И сам писал их в студенческих работах. «Отображало» — уже достаточная улика, но идущие за этим пустые абстракции, завершенные «подлинно реальным» — это признаки решающие. Он взял обе книги под мышку и пошел к стойке платить за них. Сомнений не было, все разъяснилось — и маниакальное самосокрытие, и готовность выставить вместо себя Пипера… Но теперь-то Пипер выставлял себя автором «Девства».
