Улья Нова - Инка
«Уаскаро, Уаскаро, она не верит, что ты Заклинатель, но это пройдет, это поправимо. Но теперь я, кажется, догадываюсь, к кому летел твой задумчивый взгляд».
В шатре-киоске на горстку медных монет они выменяли два дымящихся бумажных стаканчика, присели в тенистом скверике, тянули кофе с корицей, грызли баранки и говорили о разных пустяках, а скамейка, как лодка, вплывала в сумерки. Потом Азалия прищурилась и, совершенно не заботясь об осторожности, безо всяких намеков и ухищрений забросала Инку острыми и прямыми дротиками-вопросами: а что дядя Уаскаро, он тебя не обидел, он тебе нравится, у вас что-то было, почему же он ушел, ты не стала требовать слишком много, ты ему нравилась, что он говорил, что обещал? Осыпанная дождем всех этих дротиков, Инка раскраснелась, запылала, вспотела, смешалась, можно было не отвечать, все ясно изобразилось и прекрасно читалось по румянцу на ее щеках, по краешку стаканчика, который она усиленно теребила, и по двум половинкам пластмассовой ложечки, которую она нечаянно сломала. Азалия хлебнула кофе и чуть улыбнулась глазами на сбивчивые оправдания и на растерянное Инкино молчание. После этого они придвинулись поближе, пошушукались жестами, рисуночками и подмокшим английским и решили вместе найти Уаскаро, живого или мертвого, найти дядю, раз уж он так околдовал кое-кого.
Инке давно не было так хорошо, тепло и приятно, ведь в плодородные земли ее души щедро швыряли маисовые зерна надежды. От этого самообнаружение стало выбираться на солнечные предгорья, вело оно себя как-то непривычно, галопом неслось по новой, нехоженой и доселе неведомой тропе, запыхавшееся, вырывалось из привычных нор и пещер, бескровное, обрело силы и летело под самые облака, к неизвестной вершине. Инкино сердце трубило в гигантские эрке[17] из камыша, дудело в трубы-тыквы, гудело в рожки-кепы и бряцало в сакапы[18]. Инка, затаив дыхание, разглядывала свое отражение в дымящемся зрачке кофе и вслушивалась, что это делается, ждала, что это будет? Было темно и неспокойно в горной стране. Сыпались камни, все дрожало, гудело, ревело, с грохотом падали целые глыбы и утесы крошились, как гнилые, старые зубы. Гора тряслась, рыдала, кричала от боли, потом с грохотом треснула и выпустила в небо огонь. В одно мгновение тяжесть отступила, темень рассеялась, и там, среди вершин и пропастей горной страны, Инка обнаружила странное существо, которое парило, расправив крылья, и золотом перьев рассыпало повсюду драгоценные блики. Странное существо прошептало Инке, что он – Виракоча[19], белый человек, сотворивший себя и других, тот, к кому выходят из лесов дикие звери, из полей, саванн и предгорий робко, с надеждой сходятся смуглые и бледнолицые люди. Больше он ничего не сказал, не посчитал нужным свое появление объяснить. По виду он был горд, щедр, бесстрашен, и сила его была необъятна.
Вот какое существо обнаружила Инка в своей горной стране, стараясь не подавать виду, а как можно спокойнее потягивать кофе с корицей.
А Виракоча не дремал, вырвавшись из мучительной тесноты, он не желал более покоряться, отказывался ютиться в норах и пещерах, а намеревался безраздельно царить и подчинять все своей благородной воле. Не особенно церемонясь, Оперенный Золотом изгонял из горной страны всяких игуан, лам, ястребов и кротов, населявших предгорья, лощины, пропасти, ручьи и скалы. Он выталкивал сонное, ленное самообнаружение из обычных землянок и нор на острие горы, откуда ни сбежать, ни укрыться, где каждый жест, вздох на виду и сразу сложнее жить и дышать. Так чувствовала Инка, а сама потихоньку допивала кофе, и вот донышко стало сухим, а значит, надо отправляться дальше. И тут ночное небо взяло верх над Инкиной усталостью, пересилило желание побродить, выспросить еще и еще про Уаскаро, побороло любопытство разузнать о подружках Заклинателя, о его детстве, одолело небо и желание еще понаблюдать, как Азалия будет говорить о дяде. Все победило ночное небо, ведь было оно крепкое, как настоящий, собранный с плантации кофе, кружилось оно над головой, безграничное и таинственное, моргало лучиками звезд, манило и беспокоило Инку, ведь будет оно и потом, когда все давно рассыплется в прах. Небо всех побеждает, поэтому поспешно вскакивает Инка со скамейки, разминает затекшие ноги: все, пора идти в гости к Звездной Пыли, пора собираться в путь.
Пришло время прощаться, но благородный Виракоча непобедим, он не позволяет оставить девушку одну в чужом городе, не разрешает бросить ее вот так, посреди дороги, вечером, без языка и в коротеньком замшевом платьице, среди выбравшихся на охоту авантюристов, грабителей, хулиганов, разбойничьих шаек и одиноких, озабоченных пиратов Действительно, а не зайти ли нам в гости к одному замечательному человеку и знаменитому на весь интернет астроному? Сегодня он будет подглядывать за планетами, следить, что они там делают, в темноте, это очень важный и ответственный для него шаг, а мы и не собираемся ему мешать, тихонько посидим рядом, может быть, он разрешит и нам побродить по Звездной Реке. Азалия рассеянно согласилась: ну пойдем, поглядим на твои планеты, она скрутила волосы жгутом и потянулась так, что Инка прикусила язык: стоит ли впускать женственную стихию такой силы в квартирку к робкому астроному, выдержит ли необитаемый, нехоженый остров такое потрясение. Не собьет ли ученого с мысли вторжение двух, считай, целого племени женщин, не отвлечет ли такая неожиданность его от работы. Инка припомнила: Звездная Пыль и ей-то скрепя сердце разрешил прийти, взял обещание, что не будет мешать. «Ой, что же я наделала!» – запричитала она. Зачем, не подумав, позвала, любая старая, выжившая из ума черепаха и то умнее меня. Мучается Инка, пираньи сомнений крошат ее внутренности, мурены тоски сочат яд в ее сердце. Но Виракоча не дает извернуться, не позволяет спастись бегством. Азалия уже собирается в дорогу, причесывается и подкрашивает губы помадой с запахом ежевики, с блестками, которые придают ее рассеянной улыбке влажность.
Позвала, так что ж мы сидим, пошли. Инка поникла, тяжелы ее первые шаги с Виракочей, на каждом перекрестке поминает она змеиную мать, взглядом загнанной пумы потрошит встречных, счастливых на вид и спокойных людей, а на Азалию не решается взглянуть, чтобы глазами не выдать беспокойство и тревогу.
Вон уже из-за деревьев выглянул дом астронома. Они шли через парк вековых ив, кленов и лип, а темные крепкие стволы деревьев напоминали лапы слонов и носорогов, пасущихся среди жилищ. Инка вела Азалию, а воробьи, синицы и прочие дворовые пичуги тревожно, жалобно предостерегали из листвы: мол, только безмозглые и неотесанные идолы ведут таких красавиц в гости к астроному, если он тебя хоть немного интересует. «Заткнитесь, не о том вы думаете, ветер у вас в голове, – возмущалась Инка. – Этот астроном мне ближе брата родного, и не могу же я бросить Азалию в незнакомом городе». Уже около подъезда Инка пожала плечами: ерунда какая-то, что они щебечут, что орут, вот увидите, ничего особенного не произойдет.
Ответом на хриплый звонок была тишина, только где-то этажа на три повыше заорали коты, Инка уже вздохнула с облегчением: «Нет дома», но там, в глубине квартирки, послышалось шуршание, затем легонько шлепали, приближались шаги, лязгнул железными челюстями замок, дверь скрипнула, отворилась, и на пороге возник Звездная Пыль. По мягким, вымытым волосам астронома, по новой оправе его очков, по чистой, отглаженной рубашке Инка прочла – ее ждали, она почувствовала смятение, грустную нежность, и птица кецаль в сердце жалобно затянула. Но делать нечего, Инка под руку ввела Азалию с темной лестничной клетки в квартирку. Закрутив на ходу волосы жгутом и тут же разметав гриву за спиной, Азалия, завораживающе цокая подковками, вошла и внимательно, во все глаза, стала разглядывать астронома, как новый, доселе не открытый вид диковинных существ. От ее неожиданного, сияющего появления Звездная Пыль попятился, забыл, что хотел сказать, и потерялся в углу. Он подумал, что сама Венера, звезда с голубыми волосами, снизошла до его скромной квартирки. Инке, побежденной Виракочей, пришлось взвалить на себя хлопоты хозяина: прицепить рюкзак Азалии на вешалку, грозящую обвалом, пригласить всех на кухню и, наблюдая, как сгущается смущение, босиком замыкать шествие.
На кухне дымился кофе, а стол украшали сливы, вареная кукуруза, печенье – и все это выдавало нетерпеливое ожидание астронома. Виракоча парил не сложа руки, а понукал Инку оторваться от табуретки и кружить у плиты, как добрый дух домашнего очага. Она и сама, безо всяких понуканий, старалась разрядить напряжение: разливала кофе, шутила, угощала и украдкой следила, как развиваются события. Робость астронома оказалась заразительной, Азалия растерялась и нерешительно застыла, поглядывая на Звездную Пыль. Потом все трое растягивали кофе во времени. Чашки опустели и снова наполнились, груши и персики, заботливо извлеченные из холодильника, заполнили равнину стола. Когда половина кофейника была такова, Звездная Пыль наконец решился и заглянул в добрые, ласковые глаза Азалии, заметил, что они цвета запыленной летней листвы, а зрачки – расширены от кофе и поблескивают. Вскоре он уже без смущения мог выдержать ее приветливый, изучающий взгляд, и каждый раз они оба дружно над чем-то смеялись, перебрасываясь бумерангами им одним понятных улыбок. Азалия смеялась, Звездная Пыль поднимал глаза, улыбался, смеялся и прятал лицо в ладони. О значении всего этого Инке оставалось только догадываться. Когда беседа только-только шатко намечалась, ей еще удавалось втиснуть словечко-другое. Но вскоре она оказалась в стороне, все высматривала, чем бы еще угодить. Бабочка цвета древесной коры прижимается поближе к стволу, чтобы слиться и остаться незамеченной, а Инка воссоздает на лице беспечное, умиротворенное выражение, чтобы никто не обнаружил ее тревог. Она тянет кофе и теряет время, беспечно растрачивая свой важнейший природный ресурс. Стараясь казаться счастливой, Инка думает о том, что могла бы прийти в гости одна и на месте этого мира был бы другой: они вдвоем тянули бы кофе, болтали о пустяках, и, змеиная мать, кто знает, что бы из этого вышло. Инка чувствует: сегодня состоялось ее первое человеческое жертвоприношение во имя неизвестных божеств, и принесла она в жертву не кого-нибудь, а себя.
