Роберт Фленаган - Черви
А этот бедняга Стив. Оказался такой рохлей, что его даже в береговую охрану не взяли. Вот здорово бы поглядеть, какое выражение было у дяди Тэда, когда этот его любимчик Стив, предмет вечной гордости и похвальбы, заявился домой с полным отказом в кармане. Все телефоны, поди, оборвал, добиваясь, чтобы его сыночка приняли. Всех на ноги поднял — и начальника вербовочного бюро у них в городе, и службу набора добровольцев в Пентагоне. Всех, всех. Знакомых-то у него действительно немало. Еще бы! Сына такого выдающегося ветерана, такого заслуженного солдата и вдруг начисто отвергли. Да как же можно! Как посмели! Ах, ах!
— Теперь можете спуститься…
Голос портного заставил Адамчика на минуту отвлечься от своих мыслей. Вместе с другими солдатами он по узким ступенькам сошел с платформы. Проходя мимо портного, смотрел в другую сторону.
Встав в строй, солдаты начали снимать новое обмундирование, надевая взамен его уже изрядно истрепавшееся, пропитанное потом рабочее платье. Старая одежда на теле сразу же рассеяла ту атмосферу праздника, приподнятости, которая еще несколько минут назад владела Адамчиком. Он снова почувствовал себя прежним паршивым червем, грязной скотиной в стаде таких же скотов, вонючего быдла. Скотина во взводе скотов, в батальоне скотов, на этом проклятом скотском острове Пэррис-Айленд. Как и все в этом рекрутском центре, он сейчас боялся только одного — оказаться вне выпуска. Как и все, он не знал, не был уверен, сможет ли стать тем, что от него требовалось, — настоящим морским пехотинцем, бойцом и убийцей. Как и всех, его ждал впереди долгий и трудный путь.
И все же, попытался он уверить себя, его шансы были не такими уж мизерными. Стал бы разве корпус тратить зря деньги на выходное и тропическое обмундирование для него, если бы был уверен, что из него ничего не получится?
В последнее время, стремясь как следует взять себя в руки, он принял за правило поменьше думать о вещах, которые находились за пределами его возможностей. Пусть они идут сами по себе. Все равно ведь ничего не поделаешь, так нечего и голову ломать. Будь что будет. Вот и сейчас он постарался выкинуть из головы мысли о выпуске. Зато уж после этого, стучало тем не менее в голове, после этого… И он вновь представил себе, как приезжает домой, как обрадуются родители, как он встретится с дядей Тэдом и этим плоскостопным ничтожеством Стивом… А потом придут школьные товарищи, и он расскажет им, что такое Пэррис-Айленд и какая тут жизнь. Пусть знают.
Размышления вернули в душу Адамчика прежние треволнения и страхи. Вновь стало расти в душе чувство неуверенности в своих силах. Он попытался отогнать тяжелые мысли, снова стал перечислять в уме все те достижения, которых добился за последнее время: зачет по истории и традициям, стрельбище, занятия по штыковому бою, а также и то, что физически он окреп, стал больше верить в свои силы, лучше и быстрее реагировать…
— Ну, что ж, — услышал он снова голос старшего портного. — Пожалуй, на этом и покончим.
— Добро, — отозвался Магвайр, обращаясь скорее ко взводу, нежели к неприятному им всем человеку в грязных джинсах. Он соскочил со стола, ловким движением надел свою сержантскую шляпу, проверил, правильно ли она сидит на голове. Скомандовал:
— Смир-рна! Нале-е-во! По отделениям, на выход… На улице построиться во взводную колонну! Ша-агом а-ар-рш!
Солнце поднялось уже в самый зенит. Маленькое и белое, оно палило так, что асфальт на дорожках становился мягким, как резина, каблуки вязли в нем, как в сырой глине. Магвайр оглядел стоящий по команде «Смирно» взвод…
— Хорек!
— Есть, сэр!
— Мы уже вышли…
— Не понял вас, сэр?
— Мы уже вышли, говорю, скотина. Здесь светло, и я опять вижу твою поганую рожу. А мне это противно. Все равно, что… — Штаб-сержант грязно выругался. — Тебе что, все еще не ясно, мразь?
— Ясно, сэр! Виноват. — Солдат поспешно напялил себе на голову блестящее под лучами солнца ведро, бросил руки по швам и вытянулся смирно. Настоящий зеленый манекен. Робот с металлической головой на плечах. Магвайр подошел к солдату, дважды звонко стукнул стеком по ведру, отчего оно глухо звякнуло. Повинуясь команде, Хорек сделал головой «налево».
— А теперь и вы все, вороны дерьмовые, налево… рав-няйсь! Смир-р-на! Шаго-ом, — оп снова поднял стек над блестевшим на солнце ведром, потом резко стукнул ручкой по его дну и в тот же момент рявкнул: — …арш!
18
Все произошло раньше, чем Уэйт почувствовал, что он что-то сделал. Ему казалось, что он все еще сидит на своем рундуке, размышляя о том, что в общем-то нет ничего удивительного, почему он все время чувствует какую-то неудовлетворенность. Просто дело в том, что все время приходится торопиться — торопиться с улицы в кубрик, где вечно орущие Магвайр и Мидберри уже выкрикивают очередную команду.
Его голова была занята этими мыслями, но в то же время он видел, что Филиппоне снова начал задирать Хорька, пытаясь вызвать его на драку. Подбадриваемый дружками, итальянец старался дернуть Хорька за отвисшую нижнюю губу и при этом со смехом повторял, будто он точно знает, отчего это у парней иногда бывают такие слюнявые рты.
— Пусть только нагнется, — хихикал он, обращаясь к своим прихлебалам, — увидите, как он этими губами…
В следующее мгновение, как будто наблюдая со стороны, Уэйт вдруг увидел себя стоящим со сжатыми кулаками над валяющимся на полу Филиппоне. Закрывая руками окровавленный нос, тот тщетно пытался уклониться от сыпавшихся на него новых ударов, стараясь отползти в сторону. Увесистые удары приходились ему по голове, по корпусу, снова по голове. Четверо новобранцев, повиснув на Уэйте, с трудом оттащили его от трусливо сжавшегося и только закрывающего голову Филиппоне. Одним из четверых был Адамчик. Он был потрясен всем случившимся и только без конца повторял шепотом на ухо Уэйту: «Ну, успокойся же, Джо! Успокойся!»
Сейчас это уже все было позади. Прошел отбой, все утихомирилось. Прочитана ночная молитва, пропела труба за окном. Уэйт лежал на спине, сдерживая дыхание, чтобы казаться спящим, однако сердце все еще прыгало в груди, а в голове был полный сумбур.
Он слышал, как лежащий внизу Адамчик шепотом предлагал ему помощь, уверял, что он всегда может рассчитывать на него. Уэйт даже рассмеялся, и Адамчик обиженно замолчал.
Еще до того как скомандовали отбой, Адамчик украдкой спросил его:
— Боишься?
— Кого?
— Да, Филиппоне, конечно. Кого же еще… Слыхал, как он грозился?
— Да ну его, дерьмо это.
Уэйт храбрился, но чувство страха усиливалось.
— Эта шпана только и может, что грозиться. Йебось знает, что, если полезет, еще получит.
Но Адамчик никак не мог успокоиться, все лез с вопросами. Зачем он ввязался? И почему тогда только сегодня? Что станет делать, если банда Филиппоне возьмется за него всерьез, как это у гангстеров принято?
Уэйт отмалчивался, хотя настырность соседа действовала ему на нервы. Ему надо было побыть одному, подумать, прикинуть, что и как. В конце концов Адамчику надоел этот односторонний разговор, и он отстал от Уэйта.
Когда Уэйт говорил Адамчику, что не боится Филиппоне и его банды, он не кривил душой. Он действительно их не боялся. Гораздо больше беспокойства внушал себе он сам. Вот себя ему действительно следовало опасаться. Он знал, что может не сдержаться, взорваться и наломать дров. И тогда уж все, конечно, будет погублено. Сейчас ему уже даже казалось, что, замахнувшись на Филиппоне, он будто бы пробил брешь в плотине своих чувств, и все, что сдерживалось этой плотиной, теперь хлынуло наружу, брешь расширяется и нет уже сил закрыть ее. Стоит хоть чуть-чуть отпустить вожжи, хотя бы еще на миг потерять контроль, и все окончательно пропало. В голову настойчиво лезло то, что он оставил в прошлом, — мать, Кэролин, работа в мастерской химчистки, вся его жизнь до того, как он очутился на этой узкой солдатской койке и понял, что, оказывается, совсем не знает себя. Всю жизнь он старался сдерживаться, замыкался в себе, не давал выхода внутренним чувствам и энергии. И кто теперь скажет, что произойдет, если он откроет клапаны, выпустит все это наружу.
Он боялся только этого. Банда же Филиппоне была совсем не опасна. В худшем случае накостыляют ему по шее. Не страшился он и Магвайра. Что ему все сержантские угрозы? Даже самая страшная — вышвырнуть в гражданку с волчьим билетом в кармане. Никого он не боялся, только себя. В какое-то мгновение ему показалось, будто койка его потихоньку тронулась с места, поплыла, набирая ход, куда-то вверх и там остановилась, покачиваясь от дуновений ветра. Он чувствовал себя как циркач, сидящий высоко на шесте или идущий по туго натянутому канату под куполом цирка. Одно неверное движение, одна малейшая ошибка, и все будет кончено.
От этих мыслей кровь приливала к лицу, и оно горело, как в огне, лоб покрывали капли пота. А может быть, он заболел? Солнечный удар или что-нибудь еще? Вот было бы здорово. Отправили бы в лазарет, там чистые простыни, удобные кровати, в небольших палатах царят тишина и покой. Если вести себя по-умному, можно долго там проваляться, до тех пор, пока закончится курс рекрутской подготовки.
