Джон Ирвинг - Мир глазами Гарпа
— Не вздумай что-нибудь выкинуть, — сказала ему сестра Теобальда, но медведь крутил педали все быстрее и быстрее, проезжая то вперед, то назад и резко поворачивая, так что хозяйке пришлось выпустить поводок. — Дуна, немедленно прекрати! — крикнула она, но медведь уже окончательно разгулялся и слушаться не желал. В итоге он проехал слишком близко от тротуара и врезался в бампер припаркованной машины, а потом сел на тротуар, положив рядом велосипед. Он явно не ушибся, но вид у него был такой печальный и растерянный, что никто не засмеялся.
— Ох, Дуна! — укоризненно сказала хозяйка, но все же подошла и присела рядом на корточки. — Ну что же ты, Дуна? — мягко упрекнула она его. Медведь только покачал своей огромной башкой, не решаясь посмотреть на нее. По морде у него текли слюни, и женщина вытерла их рукой. Он лапой оттолкнул ее руку.
— Приезжайте еще! — жалким голосом крикнул господин Теобальд, когда мы садились в машину.
Мы тронулись с места. Мама сидела закрыв глаза, растирая пальцами виски и словно бы не слыша наших разговоров. Она всегда уверяла нас, что в поездках это ее единственная защита от пререканий такой сварливой семейки, как наша.
Мне вовсе не хотелось докладывать о том, как содержали нашу машину, но я видел, что отец стремится восстановить порядок и спокойствие и уже раскрыл свою гигантскую тетрадь, словно мы только что закончили инспектирование самого обычного пансиона.
— Что там у нас на счетчике? — спросил он.
— Лишних тридцать пять километров, — сказал я.
— Я уверена, в машине был этот ужасный медведь! — заявила бабушка. — На заднем сиденье клочья шерсти, и я отлично чувствую его мерзкий запах.
— Странно, я никакого запаха не чувствую, — сказал отец.
— И еще запах той цыганки в тюрбане! — сердито продолжала бабушка. — Эта вульгарная вонь прямо-таки висит в воздухе!
Мы с отцом принюхались. Мать продолжала массировать виски.
На полу возле педалей газа и тормоза я заметил несколько зеленоватых зубочисток, которые вечно торчали в уголке рта у венгерского певца, отчего казалось, что у него там шрам. Я промолчал. Господи, можно себе представить, как они были счастливы, когда прокатились по городу на нашей машине! Певец за рулем, человек, что ходил на руках, с ним рядом — помахивая прохожим ногой из окна. А на заднем сиденье, между рассказчиком снов и его бывшей женой, касаясь огромной башкой потолка и сложив искалеченные лапы на коленях, покачивался старый медведь, похожий на добродушного пьяницу.
— Ах, несчастные люди! — проговорила мама, не открывая глаз.
— Лжецы и преступники! — возразила бабушка. — Мистики и дезертиры! И еще у них совершенно испорченные животные!
— Они старались изо всех сил, — сказал отец. — Но где им было угнаться за инфляцией!
— Вот и отправлялись бы все вместе в зоопарк, — не сдавалась бабушка.
— А я отлично время провел! — сказал Робо.
— Вообще-то вырваться из категории С очень трудно… — робко начал я.
— Какая там категория С. Они давно скатились в категорию Z! — заявила старая Йоханна. — Исчезли за пределами алфавита.
— По-моему, об этом следует написать, — вставила мама.
Но тут отец поднял руку — таким жестом, словно собирался нас благословить, — и мы умолкли. Он быстро писал в тетради и хотел, чтобы ему не мешали. Лицо у него было суровое. Я видел: бабушка абсолютно уверена в том, какой вердикт он вынесет. Мать по опыту знала, что спорить с отцом бесполезно. Робо уже надулся, готовясь зареветь. Я медленно вел машину по узеньким улочкам — сперва по Шпигельгассе, потом выехал на Лобковицплац. Шпигельгассе такая узкая, что хорошо видно отражение машины в витринах, мимо которых проезжаешь. Меня не оставляло ощущение, что наша замедленная поездка по улицам Вены была кем-то задумана заранее — мы ехали так неторопливо и безмолвно, будто совершали сказочное путешествие по игрушечному городу, которое снимают на кинопленку.
Когда усталая бабушка уснула в машине, мать осторожно заметила:
— Вряд ли в данном случае изменение категории в ту или иную сторону имеет какое-то особое значение, да?
— Да, — сказал отец, — почти никакого.
И он оказался совершенно прав. Но прошло немало лет, прежде чем я снова увидел пансион «Грильпарцер».
Когда бабушка Йоханна умерла — внезапно, во сне, — мать заявила, что устала от путешествий. Однако истинной причиной была не усталость, а то, что бабушкин сон теперь стал преследовать ее. «Лошади так исхудали, — говорила она мне как-то, — то есть я всегда знала, что они худые, но не настолько. И воины тоже… я знала, что они жалкие и несчастные, но… не такие…»
Отец уволился из туристического бюро и подыскал себе работу в местном сыскном агентстве, специализирующемся на гостиницах и магазинах. Для него это была вполне приличная работа, хотя в рождественские каникулы он работать отказывался — говорил, что под Рождество некоторым людям необходимо позволить хоть немножко украсть.
С годами мои родители как будто бы стали спокойнее относиться к жизни и ее неумолимым законам, и я видел, что на склоне дней они вполне счастливы. Я понимал, что силу воздействия бабушкиного сна на маму несколько приглушили реальные события и особенно то, что случилось с Робо. Мой брат поступил в частную школу, очень хорошо там учился и имел много друзей, но на первом курсе университета был убит самодельной бомбой. Он и политикой-то не интересовался. В последнем письме к родителям он писал: «Серьезность намерений студенческих радикальных фракций сильно преувеличена. А кормят здесь просто отвратительно…» Не дописав это предложение, Робо пошел на лекцию по истории, и вся аудитория взлетела на воздух.
После смерти родителей я бросил курить и снова увлекся путешествиями. В пансион «Грильпарцер» я приехал со своей второй женой. С первой я никогда до Вены не добирался.
К сожалению, пансион недолго удерживал присвоенную тогда отцом категорию В и к тому времени, как я туда приехал, почти совсем не котировался. Теперь там заправляла сестра господина Теобальда. Ее дешевая привлекательность сменилась бесполым цинизмом, свойственным порой незамужним тетушкам. Она превратилась в бесформенную тушу, а волосы выкрасила в бронзовый цвет, так что голова ее напоминала медную мочалку, которой драят кастрюли. Меня она, разумеется, совершенно не помнила и с большим подозрением отнеслась к моим расспросам и к тому, что я, как ни странно, так много знаю о ее прошлом и о близких ей людях; должно быть, она решила, что я из полиции.
Венгерский певец давно уехал — с новой женой, пленившейся его голосом. Рассказчика снов забрали — в психушку. Его собственные сны обернулись сплошным кошмаром, и каждую ночь он будил весь пансион воплями и леденящим душу воем. Он исчез отсюда практически в то же время, когда пансион навсегда утратил категорию В.
Господин Теобальд умер. Упал, схватившись за сердце, прямо в холле, куда вышел однажды ночью, чтобы проверить, не вор ли к ним забрался. Увы, это был всего лишь Дуна, брюзгливый медведь, одетый в полосатый костюм рассказчика снов. Зачем сестра Теобальда одела медведя именно так, она мне объяснять не стала, но при виде мрачного зверя, который катался по коридору на своем одноколесном велосипеде в одежде сновидца, господин Теобальд испытал такой ужас, что мгновенно испустил дух.
Человек, который умел ходить только на руках, тоже попал в ужасную беду. Зацепившись наручными часами за ступеньку эскалатора, он не сумел сразу с него соскочить; и как назло, он был в галстуке, хотя вообще-то носил его крайне редко, ведь галстук волочился по земле (он же ходил только на руках), — вот этот галстук и затянуло под эскалатор, а его хозяина задушило. На эскалаторе потом выстроилась целая очередь: люди топтались на месте, все время отступая на одну ступеньку, пока у кого-то не хватило смелости просто перешагнуть через мертвого. На свете, оказывается, есть множество ненамеренно жестоких механизмов, которые просто не приспособлены для людей, способных ходить только на руках.
С тех пор, рассказала мне сестра Теобальда, пансион «Грильпарцер», утратив категорию С, стал опускаться все ниже. Управлять пансионом в одиночку становилось все труднее, и у нее оставалось все меньше времени для Дуны, а медведь как раз начал впадать в старческий маразм и обзавелся весьма дурными привычками. Однажды он, например, вздумал преследовать почтальона и понесся вниз по мраморной лестнице с таким свирепым видом и с такой скоростью, что несчастный почтальон, спасаясь бегством, упал и сломал себе бедро. О нападении медведя на человека тут же доложили куда следует, и Дуне запретили разгуливать на свободе.
