Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел
Он с одобрением смотрел, как его сын, молодой мулат, ленивой кошачьей пробежкой пересек лужайку, с удовлетворением отметив про себя изящество и быстроту его движений, стройную округлую силу его торса, его мелкокостную упругость. И великолепную форму умной головы, живые черные глаза, чуткий овал лица и красивый медно-смуглый отлив кожи. Вылитый знатный испанец. Quod potui perfect.[4] Быть может, благодаря такому слиянию мужчины нравятся мужчинам.
Тростниковые свирели у реки, храм музы и снова священная роща. Почему бы и нет? Как в этой маленькой долине. И я в Аркадии живал.
Он на секунду снял очки и поглядел на злобно обвисшее веко левого глаза и на большую шутовскую бородавку на щеке под ним. Темные очки создавали впечатление, будто на нем надета полумаска; они накладывали штрих неразгаданной тайны на его тонкое, чувственное, тревожаще умное лицо. Тут вошел слуга-негр и доложил, что ванна готова. Он стянул длинную легкую ночную рубашку со своего весноватого фицсиммоновского тела и бодро опустился в чуть теплую воду. Потом в течение десяти минут его на длинном столе терли, скребли и мяли могучие упругие руки негра. Он надел свежее белье и только что отглаженный черный костюм. Небрежно завязав черный шнурок под широкой полосой крахмального воротничка, он наглухо застегнул на своей длинной прямой фигуре сюртук, доходивший ему до колен. Из коробки на столе он взял папиросу и закурил.
За деревьями по извилистой дороге, которая вела от города к перевалу, жестяно подпрыгивая, пронесся маленький дешевый автомобиль. В нем сидели два человека. Его лицо ожесточилось, он смотрел, как автомобиль в клубах пыли мелькнул мимо его ворот. Он смутно разглядел сальные красные лица горцев и дополнил этот образ запахом пота и плисовыми штанами. А в городе — их городские родственники. Кирпич, штукатурка, белая мелкая экзема пригородов. Федерация полукровок мира.
А затем — в мою долину, с газонокосилками и газонами перед фасадом. Он раздавил папиросу о край пепельницы и у окна быстро исчислил своих лошадей, ослов, рогатый скот, свиней и кур; запасы в своих ломящихся амбарах, обильное плодоношение своих полей и фруктовых садов. К дому шел работник, держа в одной руке ведро, полное яиц, а в другой — ведро с маслом; на каждом брикете масла был выдавлен сноп пшеницы, и каждый брикет был завернут в чистую белую льняную тряпочку. Он угрюмо улыбнулся: если на него нападут, он сможет выдержать долгую осаду.
В «Диксиленде» Элиза крепко спала в маленькой темной каморке, окно которой выходило в смутный свет заднего крыльца. Ее спальня была вся в путаных фестонах веревок и тесемок; в углах громоздились пачки старых газет и журналов, а все полки были заставлены полупустыми лекарственными пузырьками с ярлычками и наклейками. Воздух пропах ментолом, легочной микстурой Вика и сладким глицерином. Пришла негритянка — она вынырнула из-под приподнятого дома и лениво поднялась по крутому туннелю задней лестницы. Она постучала в дверь.
— Кто там? — резко вскрикнула Элиза, сразу просыпаясь и подходя к двери.
На ней была ночная рубашка из серой фланели, надетая поверх шерстяной фуфайки, которую выбросил Бен; пока она отпирала дверь, какая-то веревочка медленно покачивалась, точно водоросль у поверхности моря. Наверху, в маленькой комнате с верандой-спальней, спала мисс Билли Эдвардс, двадцать четыре года, из Миссури, смелая и властная укротительница львов в Объединенной программе Джонни Л. Джонса, — представления происходили на открытом воздухе на холме за школой на Плам-стрит. За стеной в большой угловой комнате лежала погруженная в глубокое алкогольное опьянение миссис Мэри Перт, сорок один год, жена постоянно отсутствующего коммивояжера фармацевтической фирмы. На каминной полке стояли две маленькие фотографии в серебряных рамках: одна — ее отсутствующей дочери, восемнадцатилетней Луизы, а другая — Бенджамина Ганта, который, приподнявшись на локте, лежал на травянистом пригорке возле дома; широкополая соломенная шляпа затеняла все его лицо, кроме рта. В других спальнях — мистер Конвей Ричардс, продавец сластей, путешествующий с Объединенной программой Джонни Л. Джонса, мисс Лили Мэнгем, двадцать шесть лет, дипломированная сиделка, мистер Уильям Г. Баскетт, пятьдесят три года, из Геттисборга, штат Миссисипи, владелец хлопковой плантации, банкир, жертва малярии, и его супруга; в большой комнате у лестничной площадки мисс Энни Митчелл, девятнадцать лет, из Валдосты, штат Джорджия, мисс Тельма Чешайр, двадцать один год, из Флоренса, штат Южная Каролина, и миссис Роуз Левин, двадцать восемь лет, из Чикаго, штат Иллинойс, — все хористки в «Бродвейских Красотках» Ивенса «Патоки», выписанные из Атланты, штат Джорджия, пидмонтским эстрадным агентством.
— Эй, девочки! Сюда едут герцог Горгонзола и граф Лимбургский. Я хочу, чтобы все вы, девочки, были с ними поласковее и помогли бы им весело провести здесь время, когда они приедут.
Еще как поможем!
И будьте повнимательнее с коротышкой — все деньги у него.
Еще как будем! Ура! Ура! Ура!
Мы девочки счастливые,
Веселые, красивые,
Танцуем и поем,
Скучать вам не даем!
Позади залепленного афишами дощатого забора на Аппер-Вэлли-стрит, в самом центре квартала, где сосредоточивались лавки и увеселительные заведения, обслуживающие цветное население Алтамонта, Мозес Эндрюс, двадцать шесть лет, цветной, спал последним непробудным сном и белых и черных. Его карманы, которые накануне вечером были набиты деньгами, полученными от Сола Стейна, закладчика, в обмен на некоторые предметы, изъятые из дома мистера Джорджа Роллинса, прокурора (часы из золота 750-й пробы с тяжелой двойной золотой цепочкой, брильянтовое обручальное кольцо миссис Роллинс, три пары тончайших шелковых чулок и две пары мужских кальсон), были теперь пусты, наполовину выпитая бутылка кентуккийского ржаного виски «Клеверный лист», с которой он удалился за забор, чтобы предаться дреме, лежала непотревоженная в расслабленных пальцах его левой руки, а его широкое черное горло было аккуратно располосовано от уха до уха искусным ударом бритвы его ненавидимого и ненавидящего соперника Джефферсона Флэка, двадцать восемь лет, который теперь, незаподозренный и неразыскиваемый, мирно почивал в объятиях их общей любовницы мисс Молли Фиск в ее квартире на Пайн-стрит. Мозес был убит под лучами луны.
Исхудалая кошка бесшумно прошла вдоль забора на Аппер-Вэлли-стрит, а когда часы на здании суда гулко отбили шесть густых ударов, восемь негров-рабочих в комбинезонах, заскорузлых ниже спины от засохшего цемента, прошли клином, точно одно многоногое животное, и каждый нес свои обед в маленьком ведерке из-под топленого сала.
А пока на соседних улицах одновременно происходили следующие события.
Преподобный Г. М. Мак-Рей, пятьдесят восемь лет, священник Первой пресвитерианской церкви, омыв свое тощее шотландское тело, побрив худое, чистое, нестареющее лицо и облачившись в жесткое черное сукно и накрахмаленную белую рубашку, спустился из спальни на втором этаже своей резиденции на Камберленд-авеню к завтраку из овсянки, сухариков и кипяченого молока. Его сердце было непорочно, его дух праведен, его вера и жизнь походили на чистую половицу, оттертую пемзой. Он полчаса без навязчивости молился за всех людей и за успех всех благих начинаний. Он был белым нерасточительным пламенем, которое сияло сквозь любовь и смерть; его речь, как сталь, звенела ровной страстью.
В Гигиенических турецких банях доктора Фрэнка Энджела на Либерти-стрит мистер Дж. Г. Браун, богатый любитель спорта и издатель «Алтамонт ситизен», погрузился в сон без сновидений после того, как пять минут провел в парильной кабинке, десять в ванной и тридцать в массажной, где предал искусным рукам «полковника» Эндрюса (как ласково называли опытного негра-массажиста завсегдатаи заведения доктора Энджела) все свое тело от подошв подагрических ног до венозного шелковистого глянца лиловатого лица.
На другой стороне улицы, на углу Либерти-стрит и Федерал-стрит, у подножья холма Бэттери, негр в белой куртке сонно убирал в коробку покерные фишки, которые были рассыпаны по центральному столу в центральном верхнем зале Алтамоитского городского клуба. Зал только что покинули мистер Гилберт Вудкок, мистер Ривз Страйклетер, мистер Генри Пентленд-младший, мистер Сидни Ньюбек из Кливленда, штат Огайо (удалившийся от дел), и вышеупомянутый мистер Дж. Г. Браун.
— И черт побери, Бен, — сказал Гарри Тагмен, выходя в эту минуту из закусочной «Юнида» № 3, — я думал, у меня кровь горлом пойдет, когда из чулана вытащили Старика. И это — после того, как он без конца ратовал в газете, что пора очистить город!
— Вполне возможно, что судья Севьер устроил облаву именно на него, — сказал Бен.
