Татьяна Булатова - Мама мыла раму
Ева Соломоновна подмигнула подруге и уселась за стол.
– Скажите, Тоня, – ювелир сладострастно вытянул губы. – Вы меня боитесь?
Катька, не понимая, что происходит, занервничала и с опаской посмотрела на сиявшую от удовольствия мать.
– А надо? – кокетливо ответила вопросом на вопрос Антонина Ивановна.
– Слушай, Евка, ты не говорила старому Пташнику, что твоя подруга тоже еврейка!
– Александр Абрамович! – расхохоталась Самохвалова и хлопнула сластолюбца по руке.
– Зови меня Сандрик, – попросил ее Пташник и мелодраматично закатил глаза к потолку.
– Давайте начнем, – торжественно произнесла Ева Соломоновна и попросила старого друга наполнить бокалы.
– Начать не получится, – прервал Александр Абрамович. – Не в наших силах, детка, начать то, что начали благородные дядя Соломон и тетя Эсфирь. Ты, дитя любви, можешь только продолжить…
– Не перебивайте меня, старый еврей, – оборвала его тетя Ева, после чего Пташник заткнулся. – Тоня, Котя и вы, Александр Абрамович, оказались здесь не случайно. Вы – это все, что нажила я за эти пятьдесят пять лет. У меня нет детей, но Бог послал мне ребенка. У меня нет сестры, но Бог дал мне Тоню. У меня, к сожалению, давно нет родителей, но зато Бог, по их просьбе, оставил мне этого беспокойного…
– Еврея, – подсказал ей Пташник.
– Не перебивайте! – шикнула на него Самохвалова и приготовилась слушать дальше.
– Вот, собственно говоря, и все, – неожиданно завершила свою речь Ева Соломоновна и добавила: – Если со мной что-нибудь случится, квартира записана на Катю, Александр Абрамович знает, как распорядиться моими украшениями…
– Бестолковая Евка, – прослезился Пташник, – ты мое главное украшение! Зачем тебе не живется нормально на белом свете и не радуется нам в юбилей?
– И еще… – немного подумав, добавила тетя Ева. – Я, Тоня, перед тобой ни в чем не виновата, Богом клянусь, и Петр Алексеевич тоже. Так получилось – чего теперь объяснять. Но без тебя, подруга… – Ева Соломоновна снова заплакала. – Без тебя вот… тоска такая вот здесь… – Она показала на свою грудь. – И говорить не хотела. Но скажу: вы, – Ева обвела взглядом всех сидящих за столом, – моя семья. Поэтому простите меня, мои дорогие, и не судите строго.
Катька смотрела на взрослых и не понимала, откуда эта мода реветь в день рождения. Ну ладно мама, тетя Ева, но чтобы пожилой мужчина тряс головой, как конь в стойле, пытаясь смахнуть слезы с глаз? Не-е-ет! Увольте меня, пожалуйста, от этих африканских страстей на пустом месте. Гори он синим пламенем, этот юбилей: ни тебе поесть по-человечески, ни послушать, ни телевизор посмотреть! Да что с них взять, с пенсионеров этих! Спасибо стихотворение читать не заставили, а то, помнится, поставят на табуретку и в ладоши хлопают: «Ай да умница наша Катенька!»
Когда вторая волна трогательных эмоций схлынула, Ева выставила на стол главный сюрприз – утку, фаршированную лапшой и грибами. Александр Абрамович зайцем запрыгал вокруг стола, втягивая носом божественный запах и щелкая подвижными своими челюстями:
– Что это, Евка?! В тебе проснулась тетя Эсфирь?
– Это в вас проснулся аппетит, – ответила Антонина разошедшемуся не на шутку Пташнику.
– Ева, мне нравится эта русская женщина! – объявил он во всеуслышание, но через секунду добавил, что, к сожалению, жениться на ней не может, потому что уже стар и ему нечего предложить этой Венере.
Катька настороженно посмотрела на мать, но, увидев, что та хохочет, быстро успокоилась.
– Знаете, Тоня, – разоткровенничался ювелир. – Раньше я хотел жениться на Еве, но когда я мог это сделать, она была слишком маленькой и к тому же плохо готовила. А тетя Эсфирь уже была занята. Да и как я мог бы себе это позволить при живом дяде Соломоне? Правда, Ева?
– Не слушай его, Тоня. Он заговаривает тебе зубы…
– Ты всегда не любила меня, Евка, – вздохнул Александр Абрамович и тайком показал Катьке язык.
– Любила-любила, – возразила ему Ева Соломоновна и нежно поцеловала в блестящую лысину.
– Ты видишь, Тоня, сколько в ней страсти?
Антонина Ивановна зарделась и попросила слова.
– Ма-а-м, – Катя нагнулась к материнскому уху. – Может, не надо? Ты же опять плакать будешь.
– Не буду, не буду, – пообещала Антонина и поднялась. – А хоть бы и буду, ничего страшного – все свои.
– Разумеется, – поддержал ее Александр Абрамович. – Свои на все сто процентов: свой ювелир и свой нотариус. Зачем вам еще кто-то?
– Вот что я хочу сказать, – объявила Самохвалова, и голос ее предательски задрожал. – Дорогая Ева! Дорогая моя подруга и сестра! Поздравляю тебя с юбилеем…
Катька внимательно следила за материнской речью: пока стыдиться было не за что. Антонина продолжала:
– Ты тоже наша семья. И прости меня, Ева…
– Да что ты! – в который раз прослезилась юбилярша и потянулась к Антонине Ивановне.
«Началось!» – заволновалась девочка и с надеждой посмотрела на потешного ювелира.
– Послушайте, Тоня. Вы меня, конечно, извините, но, может быть, в вашу семью требуется мальчик? Я мог бы вам подойти. Ты не возражаешь, молчаливое дитя?
Катька с готовностью подтвердила свое согласие.
– Кстати, девочки, а почему у юного создания не проколоты уши? Что, в нашей семье нет достойного ювелира? Ева, мне стыдно за тебя… Я тебе подарил серьги, когда ты лежала в колыбели. Семья хотела, чтобы Ева была красивой. Ты что, – поинтересовался ювелир у Антонины Ивановны, – не собираешься отдавать девушку замуж?
– Этой девушке, между прочим, нет и тринадцати.
– Я вас умоляю, – застонал Пташник. – Кому это мешает?
– Александр Абрамович! – заорали обе женщины и повскакивали с мест. – Прекратите ваши дурацкие намеки.
– Какие же это намеки? – не согласился с диагнозом Пташник. – Это чистая правда. Ты поняла меня, детка? – обернулся он к Катерине.
Та ничего не поняла, но из вредности поддержала ювелира и обещала ему быть умницей.
Александр Абрамович Пташник вскоре совсем опьянел, чем не на шутку рассердил Еву Соломоновну Шенкель.
– Я вызову вам такси, невозможный пьяница.
– Я без сопровождения не езжу, глупая Евка.
– Тогда уже спите здесь, у меня на глазах.
– Я буду стесняться, Ева, – по-стариковски кокетничал Пташник. – У меня бледное тело и дряблые мышцы.
– Не трогайте свои мышцы, развратный старик, – погрозила ему Ева Соломоновна.
– Не бойся, деточка, со мной ты в полной безопасности, – пообещал Александр Абрамович и дал уложить себя на стародевичью кровать, доставшуюся тете Еве от папы Соломона и тети Эсфирь. Аура семьи Шенкель мгновенно окутала уставшего от жизни и юбилейного куража ювелира, и он быстро захрапел. И никто не обиделся на шебутного старика, потому что даже его храп оказался способен повышать настроение.
