Том Вулф - Голос крови
– Мистер Рамирес, где вы берете шапочки, как сейчас на вас? С такими вот застежками на боку?.. И мистер Страдмайе, вашу, что так спускается по затылку, а спереди имеет небольшой разрез, сквозь который мы видим участок вашего лба. Такие выпускают или вы их шьете на заказ?
Но мистер Рамирес и мистер Страдмайе в ответ лишь хмыкали от смеха, а класс, даже девочки, не реагировал вообще. Ирония их не пробивала. И на следующее занятие те двое и многие другие опять пришли в своих детсадовских бейсболках. Тогда Лантье объявил:
– Леди и джентльмены, с этой минуты никакие кепки и прочие головные уборы в этой аудитории носить не разрешается, если только вы не религиозный ортодокс. Я внятно объяснил? Всякого, кто не согласен снимать в аудитории кепку, мне придется отправить в кабинет директора.
Но до них и тогда не дошло. Они только переглядывались… озадаченно. Про себя он сказал: «Директор – понятно? Директор – это в школе, а не в колледже, а здесь колледж. Но вы не понимаете иронии, так? Вы дети! Что вы здесь делаете? Посмотрите на себя… Тут не только бейсболки, тут и шорты, и шлепанцы, и футболки навыпуск, чуть не до колена, у некоторых. Вы регрессировали! Вам снова по десять лет!» Ну, по крайней мере, в бейсболках на занятия больше не ходят. Может, подумали, что в университете правда есть директор… И я должен обучать этих полуидиотов…
Нет, Жислен ничего такого сообщать не нужно. Ее покоробит. Она не ждет от него… снобизма. Она в таком возрасте, двадцать один год, когда сердце девушки до краев переполнено сочувствием и любовью к маленькому человеку. Она еще слишком юна и наивна, чтобы сообщать ей, что сострадание к бедным под маркой «Саус-Бич фонда» – на самом деле роскошь для публики ее круга. Только если у семьи есть деньги и положение, ты можешь позволить себе Добрые Дела. Не то чтобы он много зарабатывал, преподавая французскую словесность в ВУЭ, Всемирном университете Эверглейдс. Но он интеллектуал, ученый… и писатель… во всяком случае, успел опубликовать двадцать четыре статьи в научных журналах и одну книгу. По крайней мере, книга и статьи придают Лантье достаточно веса, чтобы выдвинуть Жислен на уровень «Саус-Бич фонда»… Моя дочь помогает бедным!..
Про «Саус-Бич фонд» слышали все. В нем работали даже некоторые знаменитости: Бет Кархарт, Дженни Рингер.
Лантье смотрит через плечо Жислен в окно… в пространство… с печальным лицом. Он сам почти такой же светлокожий, как дочь. Он мог бы делать то, что она будет делать сейчас, ведь мог бы… но про него было известно, что он гаитянец. За это его вообще-то и пригласили в ВЭУ. Им там захотелось «для разнообразия» взять гаитянца… с докторской степенью Колумбийского университета… который будет преподавать французский… и креольский. Да-да, креольский… им страсть как хотелось профессора, который будет преподавать креольский… «язык народа»… наверное, процентов восемьдесят пять его соплеменников говорили на креольском, и только на нем. Остальные говорили на официальном государственном французском, и лишь немногие из этих счастливых пятнадцати процентов говорили на мешанине из креольского с французским. Лантье взял за правило, чтобы в доме все говорили только по-французски. Для Жислен это стало второй натурой. Но вот ее брата Филиппа, хотя ему всего пятнадцать, уже тронула зараза. Он довольно неплохо изъясняется по-французски, пока разговор не выходит за пределы кругозора одиннадцатидвенадцатилетнего ребенка. А дальше переходит на язык, не многим лучше «черного английского», а именно на креольский. И где он только ему научился? Только не дома, это точно… Креольский – язык для первобытных! Уж тут двух мнений быть не может! В нем даже не спрягаются глаголы. Не «я давал, я даю, я буду давать, должен давать, дал, дам…» По-креольски есть только m ba, вот и все формы этого глагола. «Даю, даю, даю»… А время и модальность ты сам выводишь из контекста. Преподавать креольский в университете – это или «показные траты», по определению Веблена, или одна из бесконечных уродливых гримас так называемой политкорректности. Все равно что включать в программу курс выродившегося майанского диалекта, на котором говорят высоко в горах Гватемалы, и нанимать преподавателей.
Все эти мысли в одно мгновение проносятся в голове Лантье.
И вот он уже смотрит в лицо Жислен. Улыбается… стараясь не показать, что пытается… объективно… оценить ее черты. Кожа у нее белее, чем у большинства белых людей. Едва Жислен начала вообще понимать слова, Луизетта стала рассказывать ей о солнечных днях. Прямые солнечные лучи вредны для твоей кожи. Боже упаси принимать солнечные ванны. Даже просто выходить на солнце – уже слишком большой риск. Нужно прятать лицо под широкими соломенными шляпами. Еще лучше зонтик. Правда, детишкам не очень-то удобно справляться с зонтиками. Но все же если на улице солнце, то хотя бы соломенная шляпка нужна обязательно. Ей всегда нужно помнить, что у нее красивая, но нежная кожа, которая легко сгорает, и всячески избегать солнечных ожогов. Но Жислен во всем разобралась очень быстро. Дело совсем не в ожогах… дело в загаре. На солнце кожа, как у нее, чудесная кожа белее белого, потемнеет только так! Оглянуться не успеешь, превратишься в нега… и все дела. Волосы у нее были чернее черного, но, слава богу без намека на кудри. Может, немного жестковаты, зато прямые. О губах Жислен Луизетта говорить не любила: они ближе скорее к цвету чая, чем к алому. Но все равно прелестные губы. И нос идеальной формы. Ну… эта жирноватая волокнистая ткань, что покрывает крыльные хрящи и дает эти круглые небольшие всхолмия по бокам носа, над ноздрями – о, крыльные хрящи, определенно! Лантье знает предмет не хуже любого анатома. Уж можете ему поверить! У Жислен эти хрящи раздаются чуть шире, чем нужно, но не так широко, чтобы она не выглядела белой. Хотя подбородок не помешал бы покрупнее, а челюсть поквадратнее – уравновесить эти небольшие круглые всхолмия. Глаза у Жислен антрацитово-черные, но большие и искристые. Искристость эта, конечно, по большей части от характера. Жислен – счастливая девушка. Луизетта воспитала ее смелой и уверенной в себе.
:::::: Эх, Луизетта! Думаю о тебе и вот-вот расплачусь! Сколько таких минут у меня каждый день! Не потому ли я так обожаю Жислен – глядя на нее, вижу тебя? Хотя нет, ведь я любил ее не меньше и пока ты была с нами. Мужчина не начинает жить, пока не родит первого ребенка. Встречаешь собственную душу в глазах другого человека и любишь его пуще себя, и это возвышающее чувство!:::::: Жислен выросла с той верой в себя, какая бывает, если родители проводят с ребенком много времени – по-настоящему много. Может, кто-то скажет, что девушка вроде Жислен, крепко привязанная к семье, должна, поступив в колледж, поскорее понять, что в жизни ей предстоит постоянно сталкиваться с незнакомыми ситуациями и самой разбираться, как быть. Лантье не согласен. Весь этот треп про «ситуации», «разбираться», незнакомое то да незнакомое это – пустая болтовня. Псевдопсихологические сотрясания воздуха. Для него главное, что кампус Университета Майами находится в двадцати минутах ходу от их дома. В любом другом университете Жислен будет «девочкой-гаитянкой». Да, это выяснится, но здесь она хотя бы не просто «та гаитяночка, с которой мы живем в комнате» и вообще избежала той ловушки, когда «признавая себя кем-то, ты, очевидно, не можешь быть кем-то иным». Здесь она может быть тем, кто она есть и кем стала. Жислен – очаровательная молодая женщина… В тот самый момент, когда эти слова звучат в его голове, Лантье понимает, что поместил дочь во второй сорт. Она не так прекрасна, как североевропейские блондинки: эстонки, латышки, норвежки или русские, и ее никто не примет за латинскую красавицу, хотя есть в ее чертах что-то и от латины. Нет, Жислен – та, кто она есть. Самый облик ее, сидящей на этом жалком стульчике с такой царственной осанкой – Луизетта! ты постаралась, чтобы Жислен и Филипп приобрели правильную осанку в том возрасте, пока не начали сомневаться, что это вообще нужно! Лантье хочется встать со своего вертящегося кресла, сработанного безымянным французом, шагнуть к Жислен и немедля обнять ее. «Саус-Бич фонд»! Так здорово, что даже не верится.
