Юлия Кова - Аватар
Самойлова мягко отстранилась и покачала головой:
– Прости, Митя. Но лгать я не буду.
Кузнецов вздрогнул. Отпустив женщину, он отвернулся от неё.
– Ну и тряпка ты, Ира, – грустно заявил Кузнецов. – Впрочем, нет, я рад, что в конце концов мы докопались до истины. Вероятно, ты поэтому всегда была близка с моим отцом, потому что он его опекал, этого твоего Андрея? Или ты уже тогда хотела быть с ним? Или ты – о господи, прости меня! – или ты поэтому поддалась моим уговорам и в первый раз переспала со мной? Ты что, его ревность пыталась вызвать? Или ты так пыталась противостоять ему? – Кузнецов побледнел.
– Митя, не надо, – женщина отвернулась.
– «Не надо»? – горько переспросил Кузнецов. – Ир, а как надо?.. Возможно, незнание правды и делает жизнь проще. Но я больше не хочу ходить впотьмах. Итак, скажи мне, как ты к нему относишься? Тебя что, так тянет к нему? Но – нет, я же видел своими собственными глазами: несмотря ни на что, ты всегда отталкивала его – ты всегда меня выбирала. Ведь тебе не нужны отношения, если в них нет ни сердца, ни души. И я хорошо знаю, что ты никогда и никому не доставалась без боя. И я больше чем уверен, что позавчера, когда у вас всё это произошло, то ты и до последнего ему не давалась... Так что же такого он сделал с тобой, чтобы за один день украсть всю твою жизнь?.. Он же тебя бросил! Он тебя растоптал, а ты хочешь помочь ему? Из-за чего, Ира? Объясни мне, я не понимаю.
– Митя, – помедлив, тихо сказала женщина, – это всё трудно. Просто я.… я его чувствую, понимаешь? Так было всегда, с самого первого дня, как он пришёл в мой дом. Тогда я испугалась. Я почему-то сразу поняла, что он меня сильнее... Даже когда он был маленьким, в нём всё равно было то самое особое, свойственное только хищникам, терпение.
– Кому? – презрительно хмыкнул Кузнецов. Женщина криво улыбнулась:
– Хищникам, – повторила она. – Знаешь, я никогда не видела, как волк загоняет жертву, но мне почему-то кажется, что именно так, как охотятся эти звери, так и он вёл себя со мной. Словно что-то знал обо мне. Словно имел на меня право... А теперь он не просто Серый Волк Андрей, а одиночка, который будет умирать один, но никогда и ни у кого не попросит помощи. А руку, протянутую ему, он искусает до крови. Но самое ужасное заключается в том, что он ввяжется в бой за Еву. И мне плохо становится при одной мысли о том, что завтра мне позвонит твой папа, и скажет, что Андрея больше нет... что он умер. Шесть лет назад это почти произошло. – Самойлова побледнела. – Пожалуйста, Митя, сделай то, что я тебя прошу. Мне больше не к кому обратиться, – и Самойлова выполнила запрещённый приём: улыбнулась и склонила к плечу голову. Кузнецов жадно сглотнул. Потом, прийдя в себя, выпалил короткое, ёмкое ругательство, которое графоманы неустанно прививают к древу своего творчества, смерил женщину мрачным взглядом и отвернулся от неё.
Стоя напротив окна, Кузнецов сунул руки в брючные карманы костюма и теперь смотрел на Москву, простиравшуюся у его ног, как влюбленная женщина: на, бери и пользуйся. Так склонялись перед ним многие, даже сама судьба. Но только не его Ира. Полная достоинства, умная, выдержанная, внешне холодная, Ира Самойлова горела своим собственным, ровным пламенем, которое так манило к себе и до которого никто так и не мог дотянуться. И Самойлова действительно никогда и ни о чём не просила его. А вот сейчас пришла к нему, чтобы молить его прийти на выручку. И к кому? К его сопернику? К мужчине, её обидевшему? Гнев на вора, укравшего его женщину, не принесшая ему счастья любовь, ненависть к извечному противнику сплелись в тугой хлыст ревности. Занеся руку с плетью, оскорблённое самолюбие ударило Кузнецова по лицу. На язык шли непрощаемые слова, разъярённая плоть требовала немедленного удовлетворения, но это была бы месть, недостойная его. Кузнецов стиснул зубы и закрыл глаза, беря под контроль свои чувства. У него получилось.
– Ир, скажи, а если я откажусь тебе помогать, то ты не простишь мне, и я тебя потеряю, так? – безжизненным голосом спросил Кузнецов. – А если я заставлю тебя унижаться, то ты и на это пойдёшь, но потом ты меня возненавидишь, и я навсегда тебя потеряю? А если этот мальчишка, этот твой Андрей вернётся живым и здоровым и придёт за тобой, то я тоже тебя потеряю? Получается, что бы я ни выбрал, я всё равно тебя потеряю... Ир, скажи честно, а был ли вообще такой день, когда ты мне принадлежала? Ты хоть когда-нибудь любила меня?
Кузнецов услышал лёгкие, знакомые с детства шаги, и почувствовал, как женщина, встав позади него, доверчиво прижалась к нему и обняла его. Он ощутил дразнящее тепло её тела, каждый его знакомый изгиб, и закусил губы. Шесть лет назад эта женщина перестала быть его собственностью и свела их любовные отношения на нет. Зато она по-прежнему ему верила, и он был благодарен ей даже за эту малость. Всё ещё глядя в окно, Кузнецов нашёл руку Самойловой и поднёс её пальцы к губам:
– Ир, знаешь, о чем я жалею?
– О том, что ты до сих пор меня любишь? – без тени улыбки спросила она.
– Балда ты... Я, Ир, жалею, что я не сделал того, что сделать хотел и сделать мог. В тот день, в то самое проклятое воскресенье, когда я приехал к тебе за своим котом, поднимись я к тебе тогда – и всё было бы по-другому. Ты никуда бы от меня не ушла. И не было бы никакого Андрея. Но я упустил свой шанс. А он этот шанс подобрал.
– Митя, а что ты хотел сделать? – Самойлова потёрлась щекой о надёжное плечо мужчины, который всегда был рядом с ней.
– Я? – горько усмехнулся Кузнецов. – А это неважно. Уже. – Кузнецов разжал руку и отпустил тёплые золотистые пальцы.
– Митя... – позвала Ира.
– Что тебе, зайка моя? – грустно спросил Кузнецов.
– У меня нет никого ближе тебя. И никогда не было.
– Да-да. Точно. Всё именно так, – кивнул Кузнецов и, потянув женщину за руку, поставил её перед собой. – Ир, скажи: он правда стоит твоей помощи?
– Да, – без тени размышлений кивнула женщина.
– Понятно... А еще скажи: ты простишь его? Обратно его примешь?
– Прощу – да, – ответила Самойлова. – Но это будет потом, когда мне больше не будет больно... Прощать людей – это как писать хорошие стихи. Знаешь, у Моэма есть один роман, который я очень люблю. Это – «Театр». В этом романе один из героев говорит, что хорошая поэзия проистекает только из тех чувств, которые понимаешь, когда они далеко позади, и ты становишься безмятежен. А мне до безмятежности ещё очень далеко... Что касается того, приму ли я его обратно... Нет, этого никогда не произойдёт. Видишь ли, – помедлив, призналась Самойлова и невольно щёлкнула браслетом от своих наручных «Michael Kors», – я теперь знаю, что если я поддамся ему, то он перекроит меня на свой лад, превратит меня в эту свою... вторую Наташу. Которая стоит перед закрытой дверью и покорно ждёт, когда дверь откроется, и он позволит ей войти. А с таким отношением к себе я никогда не смирюсь. Для меня это невозможно.
