Ион Деген - Наследники Асклепия
Видными израильскими врачами стали кандидаты медицинских наук терапевт Ада Мальчик, невропатолог Борис Дубнов, гинеколог Владимир Цвеер.
Не могу не упомянуть сейчас уже кажущуюся забавной историю отличной монографии Бориса Дубнова о дискогенных радикулитах. Монографии была предпослана фраза: «Светлой памяти моего отца доктора Льва Фридмановича Дубнова посвящаю». Посвящение выбросили. Используя протекцию моих пациентов, работавших в ЦК компартии Украины, не без труда удалось восстановить посвящение. Но в издательстве не понравилось имя Лев Фридманович. Решили сократить — Л.Ф. Дубнов. Так ведь не прочитывалась еврейская национальность автора. Используя моих пациентов уже в издательстве, я добился того, что при первой верстке посвящение появилось в первоначальном виде на отдельной странице. Красиво, ничего не скажешь. Но оказалось, что это ловкий трюк. Один из редакционных работников, умоляя меня не упоминать его имени, предупредил, что при окончательной верстке или брошюровке «случайно» потеряют лист с посвящением. Позже выяснилось, что этот подлый план был известен моим благодарным пациентам из ЦК. Трудно передать, каких усилий стоило, чтобы посвящение поместили на спуске первой страницы. Надо ли удивляться тому, что Борис Дубнов не стал защищать докторскую диссертацию, а при первой же возможности, преодолев невероятные трудности, уехал в Израиль.
И еще один наш однокурсник, профессор Борис Фихте живет в Израиле. Зная его нелюдимый характер, я думаю, что он, человек очень талантливый, не стал бы хорошим врачом. Но поступив в медицинский институт, Борис и не собирался стать врачом. Он видел себя «охотником за микробами», а микроорганизмам нет дела до нелюдимого характера исследователя. Микробиолог профессор Борис Фихте вписал в науку свое имя.
Зато одарили пациентов своим теплом гинекологи Сима Барак и Рива Юкелис, окулист Фрида Бательман, общие врачи Дора Брендер, Буся Гольдштейн, Ада Керцман, Шева Шойхет, психиатр Инна Гольденберг-Фурман. Вместе со мной и Мишей Волошиным в детском садике была нынешний педиатр Туня Визенталь. Только что мы отпраздновали семидесятилетие эндокринолога Иры Блувштейн. Семидесятилетие! А ведь это самые молодые из нашего выпуска, девочки, которые пришли в институт сразу после окончания десятого класса — Фаина Айзенберг, Лиза Барская, Этя Бидно, Ида Зборовская, Нюся Ланглейбен, Сара Рохленко, Маня Салитерник, Клава Сказинецкая. И «мальчик» — Давид Кастин. Нет среди них ни одного, о котором при самых строгих требованиях скажешь: всего лишь посредственный врач.
Вероятно, это естественно, что я перечислил моих однокурсников, с которыми общаюсь в Израиле. Но ведь не прерывается связь с живущим в Лос-Анжелесе отличным профессором-проктологом Семеном Файном, в студенческую пору скрипачом и руководителем нашего курсового джаз-оркестра, с таллиннским профессором Натаном Эльштейном, до недавнего времени главным терапевтом Эстонии. Стоп! Натан ведь тоже был в джазе — аккордеонистом. Широкую популярность профессор Эльштейн приобрел не только благодаря капитальным монографиям и многочисленным статьям по гастроэнтерологии и другим вопросам терапии, но также благодаря блестящим книгам по деонтологии и отличной, талантливой публицистике. Его научные книги и статьи читаются как занимательные литературные произведения, а блестящая публицистика снискала премию Союза журналистов — Золотое перо. Меня радует каждое его письмо.
Говоря о письмах, я подумал о своеобразном подвиге моего земляка, друга и однокурсника Давида Немировского, который, презрев подвергавшие его опасности, в течение двадцати двух лет не прерывал связи со мной «врагом народа» как величали меня самые независимые и самые правдивые средства массовой информации.
Разносторонне талантливые люди.
К сожалению, ничего не могу сообщить о судьбе наших однокурсников профессора-хирурга Виктора Гервазиева, профессора-терапевта Зины Зиминой, интеллигентнейшей кандидата медицинских наук Гали Масюты (в девичестве Редько). Всех нас здесь опечалила весть о смерти замечательного человека профессора Георгия Попова и генерал-лейтенанта медицинской службы Павлика Мунтянова. Однокурсники.
Четырнадцать докторов медицинских наук и более двадцати кандидатов — выпускники одного курса! Это только известные мне. Но ведь больше двадцати двух лет у меня нет сведений об очень многих весьма перспективных врачах нашего выпуска. И еще один показатель: в пору, когда в Советском Союзе процветал государственный антисемитизм, из четырнадцати докторов медицинских наук восемь были евреями вопреки, наперекор невероятным трудностям и подавлениям.
Необычный курс, подаривший людям преимущественно отличных медиков!
* * *P.S. (декабрь 2001 г.). Недавно я прочитал книгу Бориса Хандроса «Местечко, которого нет». В книге описано, как доктор Константин Иванович Стукаленко, рискуя жизнью, во время оккупации местечка Озаринцы спасал жизнь евреев. На нашем курсе учился красивый скромный парень Сева Стукаленко. Фронтовик. Я написал письмо автору книги, спросил, имеет ли какое-нибудь отношение Сева Стукаленко к описанному им герою. Борис Хандрос, один из спасённых евреев местечка Озаринцы, ответил, что Всеволод Константинович Стукаленко — сын его героя и сам герой. Во время оккупации он, к тому времени окончивший первый курс медицинского института, принимал самое непосредственное участие во всех действиях своего отца. Естественно (хотя по человеческому разумению это абсолютно противоестественно), что в студенческую пору у нас не было ни малейшего представления о героизме нашего однокурсника. Его избыточная скромность, даже некоторая замкнутость, всего лишь черта характера. Так мы считали, не догадываясь о боязни Севы, что вспомнят о его пребывании на оккупированной территории. Симптом Лёши Гурина. Из ответа Севы на моё письмо приятно было узнать, что он был терапевтом высшей категории.
Ещё один постскриптум — январь 2005 года. Книга всё ещё не опубликована. За это время в лучший мир ушли Женя Якир, Клава Сказенецкая, Мэир Эльфонд, Иосиф Таубер, Леонид Блувштейн. Благословенна их память. Больно писать об этом.
А всё-таки она вертится!
После спора с доктором Юлием Нудельманом я видел, к превеликому сожалению, немало случаев, описанием которых он мог бы пополнить свою неприемлемую мною книгу. Но во сколько больше раз я видел случаи великолепной самоотверженной работы врачей. Сколько спасенных жизней в состояниях, которые не просто казались безнадежными, а действительно были такими.
