Джеймс Болдуин - Комната Джованни
– Ты жил вместе с ним. Неужели тебе трудно сказать точно, убил он или нет?
– Точно? Вот ты живешь со мной. Скажи, могу я убить?
– Ты? Конечно, нет.
– Откуда ты знаешь? Я и сам этого не знаю. Как ты можешь ручаться, что я такой, каким кажусь?
– Потому что… – она наклонилась и поцеловала меня, – я люблю тебя.
– А, я тоже любил Джованни.
– Но не так, как я, – сказала она.
– Я, может, давно уже кого-нибудь убил. Ты меня мало знаешь. Да и откуда тебе знать!
– Что ты раскипятился?
– Будешь кипятиться, если твоего друга обвиняют в убийстве, а он прячется неизвестно где. Еще спрашиваешь! Что мне, по-твоему, рождественские гимны петь?
– Не кричи. Просто я до сих пор не понимала, как много он для тебя значит.
– Он очень славный малый, – выдавил я, – как подумаю о том, что на него свалилось, места себе не нахожу.
Хелла подошла ко мне и легонько положила руку мне на плечо.
– Давай скорее уедем из Парижа, Дэвид. Тебе надо отвлечься от этих мыслей. Не стоит изводиться, будто это случилось по твоей вине. Ты ни в чем не виноват.
– Знаю, что не виноват.
Но звук собственного голоса заставил меня замолчать. Я с ужасом чувствовал, что вот-вот расплачусь.
Полиция не могла поймать Джованни примерно неделю. Когда я смотрел из окна нашего номера на расползающуюся по Парижу темноту, я думал о Джованни: где он теперь прячется, может, сидит под одним из мостов, дрожит от страха, весь продрогший, и не знает, куда податься. Может, думалось, он нашел друзей и спрятался у них. Поразительно, как в таком небольшом, полном полицейских городе, он до сих пор не попался. Иногда я вздрагивал при мысли: а что, если он придет ко мне просить у меня помощи. Или убить меня. Нет, утешался я, он не станет искать моей защиты, он наверняка считает это ниже своего достоинства. Теперь он, конечно, понимал, что об меня не стоит даже марать руки. Я смотрел на Хеллу, взывая о помощи. Каждую ночь старался поглубже запрятать в ее теле сознание своей вины и свой страх. Жажда обладания Хеллой сжигала меня, как лихорадка, и, пожалуй, единственное, что я мог делать – это любить ее в постели.
Джованни, конечно, поймали. Рано на рассвете его нашли на барже, стоящей на приколе у набережной. Газетные трепачи вопили, что он удрал в Аргентину, и все были потрясены известием о том, что он оказался под самым носом у полиции, в центре Парижа. Но эта подкупающая неопытность преступника не внушила людям симпатии к нему. Джованни был преступником и притом жалким и неумелым, совершившим убийство по непонятным причинам. В самом деле, сначала считали, что мотив убийства Гийома – ограбление, но Джованни выгреб из его карманов одну мелочь, не очистил кассу и даже не подозревал о том, что в шкафу у Гийома был другой бумажник, где лежало сто тысяч франков. Джованни так и попался с ворованными деньгами. Он даже не сумел их потратить. Два-три дня он ничего не ел, еле держался на ногах, был бледный, неопрятный. В каждом газетном киоске на обозрение парижан была выставлена его фотография. Молодое, порочное, напуганное, удивленное лицо смотрело с портрета, точно ему самому не верилось, как это он, Джованни, дошел до гильотины. Глядя на него, я понимал, как сильно в нем желание исправить непоправимое, как все в нем восстает перед неотвратимостью расплаты. И всякий раз мне казалось, что Джованни просит у меня помощи. Специальный газетный выпуск сообщал о том, как каялся этот закоренелый убийца, как призывал Господа и, рыдая, твердил, что не хотел совершать преступления. Газета смаковала подробности убийства, делая упор на том, «как» оно было совершено, а не «почему». Истинная причина была слишком страшная, слишком откровенная для газеты и слишком сложная, чтобы Джованни открыл ее.
В Париже я, вероятно, был единственный, кто знал, что Джованни не хотел убивать Гийома, кто сумел вычитать из газетных строк, почему он это сделал. Мне снова вспомнились тот вечер в нашей комнате и его рассказ о том, за что Гийом выкинул его на улицу. Я снова слышал его голос, видел перед собой искаженное гневом лицо и слезы на глазах. Я знал, какой он самолюбивый, знал, как ему нравилось чувствовать себя débrouillard[151] и бросать вызов окружающим, я словно бы видел, с какой развязной самоуверенностью он входит в бар Гийома: Спутавшись с Жаком, он, должно быть, понял, что с любовью покончено навсегда, а раз так, то он может делать с Гийомом все, что ему вздумается. Собственно, это могло произойти и раньше, но ему не хотелось ломать себя, он хотел оставаться самим собой – Джованни. Гийом, конечно, знал (Жак не преминул ему сообщить), что Джованни расстался со своим ami de coeur.[152] Может быть, он со свитой телохранителей даже появлялся пару раз на вечеринках у Жака.
И Гийом, наверняка, знал, как и все завсегдатаи его бара, что Джованни бросил любовник, теперь он свободен, а, стало быть, доступен и готов пуститься во все тяжкие – такое случалось с каждым из этой братии. Представляю, какой праздник был в баре, когда Джованни, самоуверенный и развязный, появился на пороге.
Я так и слышу голоса:
– Alors, tu es revenu,[153] – Гийом смотрит на Джованни с откровенным желанием.
Джованни видит, что Гийом держится с откровенным дружелюбием и понимает, что тот не будет вспоминать о скандале, который учинил в прошлый раз. И все равно Джованни тошнит от его вида, от его запаха, голоса и его жеманства. Он смотрит на Гийома, стараясь не думать о нем, а просто улыбается в ответ, но его тошнит и от улыбки Гийома. А тот, разумеется, ничего не замечает и предлагает Джованни выпить.
– Я думаю, тебе нужен бармен? – спрашивает Джованни.
– Так ты пришел просить работу? А я думал, что твой американец купил тебе нефтяную скважину в Техасе.
– Нет, мой американец… тю-тю, – Джованни развел руками.
Оба смеются.
– Все американцы такие. На них нельзя полагаться, – наставляет Гийом.
– C'est vrai,[154] – отвечает Джованни, допивает коньяк, неуверенно оглядывается вокруг, возможно, даже не чувствуя своей робости, и насвистывает. Гийом уже не может оторвать от него восхищенных глаз, не может совладать со своими руками.
– Приезжай попозже, к закрытию, потолкуем о деле, – наконец говорит он.
Джованни кивает и выходит из бара. Наверное, потом он встречает своих приятелей по ремеслу, болтает с ними, смеется и, чтобы убить время, напивается для храбрости. Ему нестерпимо хочется, чтобы один из этих мальчиков отговорил его идти к Гийому, убедил бы его, что не надо ему отдаваться. Но приятели говорят о том, что Гийом богат, что он старый и глупый педрила, и что, если не теряться, то можно его хорошо подоить.
