Патриция Хайсмит - Цена соли
— Я пройдусь, спасибо.
— Я думала, у вас двоих свидание, — сказала Кэрол Терезе.
Тереза увидела, что Ричард замешкался, и подошла вплотную к Кэрол, чтобы ее не было слышно.
— Свидание, но не важное. Я бы лучше осталась с тобой.
Подъехавшее такси остановилось рядом с Кэрол. Она взялась за ручку дверцы.
— Ну, наше с тобой свидание ничуть не важнее, поэтому почему бы тебе сегодня не остаться с Ричардом?
Тереза глянула на Ричарда и поняла, что он это услышал.
— Пока-пока, Тереза, — произнесла Кэрол.
— Спокойной ночи, — крикнул Ричард.
— Спокойной ночи, — отозвалась Тереза и смотрела, как Кэрол захлопнула за собой дверцу такси.
— Ну что? — сказал Ричард.
Тереза повернулась к нему. Она не пойдет на концерт, но она и не сделает ничего ужасного, она понимала это. Ничего такого ужасного — разве что побыстрее пойдет домой и возьмется за работу над декорациями, которые она хотела закончить для Харви ко вторнику. За те несколько секунд, которые понадобились Ричарду, чтобы подойти к ней, она с наполовину мрачной, а наполовину вызывающей обреченностью увидела, чем обернется предстоящий вечер.
— Я все равно не хочу идти на концерт, — сказала она.
К ее удивлению Ричард отступил на шаг и сердито сказал:
— Ну и ладно, не ходи! — и повернулся к ней спиной.
Он зашагал по направлению к Пятьдесят девятой стрит — широко, размашисто, чуть выставив правое плечо вперед, вразнобой помахивая руками, и по его походке она поняла, что он злится. Он исчез из вида мгновенно. Ей тут же вспомнилось, как в прошлый понедельник она получила отказ от Кеттеринга. Она стояла и смотрела в темноту, в которой скрылся Ричард. Она не чувствовала себя сегодня виноватой. Чувство было другим. Она завидовала ему. Завидовала его вере в то, что у него всегда будет какое-то место, дом, работа, и что кто-то всегда о нем позаботится. Она завидовала его отношению к жизни. И почти злилась на него за то, что он относится к жизни именно так.
Глава 13
РИЧАРД сам начал этот разговор.
— Почему она тебе так нравится?
Это было в тот вечер, когда Тереза отменила свидание с ним в призрачной надежде, что Кэрол может к ней заглянуть. Кэрол так и не появилась, зато вместо нее заявился Ричард. Теперь, в пять минут двенадцатого, в большущем кафетерии с розовыми стенами на Лексингтон-авеню, она сама хотела завести этот разговор, но Ричард ее опередил.
— Мне нравится быть с ней, разговаривать с ней. Мне вообще нравятся все, с кем я могу поговорить.
Строчки из письма, которое она написала для Кэрол, но так никогда и не отправила, всплыли в ее голове, словно ответ Ричарду. «Я чувствую, что стою посреди пустыни с раскинутыми в стороны руками, и ты проливаешься на меня дождем».
— Да ты в нее по уши втюрилась, — обиженно провозгласил Ричард так, словно что-то разъяснял.
Тереза глубоко вздохнула. Ну и что, ей просто ответить «да» или попытаться объяснить? И что он поймет из ее объяснения, даже если она потратит на него миллион слов?
— А она знает? Да конечно же знает, — Ричард помрачнел и вытащил сигарету. — Ты не думаешь, что это чертовски глупо? Влюбилась, как школьница.
— Ты не понимаешь, — ответила она. Она чувствовала себя так уверенно.
«Я проведу по твоим волосам и стану мелодией, заплутавшей в верхушках лесных деревьев…»
— А что тут понимать? Это она пусть понимает! Она не должна тебе потакать. Не должна играть с тобой в такие игры. Это нечестно по отношению к тебе.
— Нечестно? Ко мне?
— А что она творит? Забавляется с тобой! А потом в один прекрасный день ты ей надоешь, и она вышвырнет тебя прочь.
«Вышвырнет меня прочь…» — подумала она. Что такое прочь или не прочь? Как можно вышвырнуть чувство? Она рассердилась, но не хотела спорить. И поэтому промолчала.
— Да ты будто во сне!
— У меня сна ни в одном глазу. Никогда не чувствовала себя такой живой.
Она подобрала столовый нож и провела большим пальцем туда-сюда по выступу у основания лезвия.
— Почему бы тебе не оставить меня в покое?
Он нахмурился.
— Оставить тебя в покое?
— Да.
— Ты хочешь сказать, и насчет Европы тоже?
— Да, — ответила она.
— Послушай, Терри, — Ричард поерзал на стуле и наклонился вперед, замешкался, потом вытащил еще одну сигарету, зажег ее, поморщился и бросил спичку на пол. — Ты словно не в себе! Это еще хуже…
— Только потому, что я не хочу с тобой спорить?
— Это еще хуже, чем любовная горячка, потому что это абсолютно неразумно. Разве ты сама не понимаешь?
Нет, она ни словечка не поняла.
— Но у тебя это через неделю пройдет. Я надеюсь. Бог ты мой! — он снова завозился на стуле. — Кому сказать — не поверят, что ты, на минуточку, чуть не распрощалась со мной из-за какой-то глупой влюбленности!
— Я не говорила этого. Так сказал ты, — она снова посмотрела на него, на его застывшее лицо, которое принялось краснеть с середины впалых щек. — А почему я должна хотеть быть с тобой, если все, что ты делаешь, так это споришь об этом?
Он откинулся назад.
— В среду, в следующую субботу ты уже не будешь так чувствовать. Ты не знаешь ее и трех недель.
Она посмотрела в сторону, на стойки с подогревом, мимо которых медленно двигались люди, выбирая то или другое блюдо, потихоньку смещаясь к закругленному краю стойки, где очередь рассеивалась.
— На этом мы можем распрощаться, — сказала она. — Потому что ни ты, ни я никогда не изменимся.
— Тереза, ты похожа на человека, который уже настолько обезумел, что считает себя здравым, как никогда!
— О, да прекрати же!
Веснушчатая рука Ричарда с побелевшими костяшками была неподвижно сжата на столе, словно нарисованная. Как будто он только что с треском прихлопнул какое-то беспомощное, слабенькое возражение.
— Я тебе одно скажу — я думаю, что твоя подруга отлично знает, что она делает. Я считаю, что она совершает преступление против тебя. Я даже подумал, а не сообщить ли о ее поведении куда-нибудь, но проблема в том, что ты уже не ребенок. Хотя ведешь себя, как дитя.
— Зачем ты поднимаешь такой шум? — спросила она. — Ты практически впал в бешенство.
— Зато для тебя это так важно, что ты готова со мной расстаться! Да что ты о ней вообще знаешь?
— А что ты о ней знаешь?
— А она к тебе никогда не приставала?
— Господи! — воскликнула Тереза. Она чувствовала себя так, словно говорила это уже десяток раз. Это подытоживало все, всю ее несвободу — тогда, здесь и сейчас. — Ты не понимаешь.
