Виктор Пелевин - Ампир «В»
Я понял, что мы приближаемся к дому Энлиля Маратовича, когда вокруг замелькали сосны. Мы снизили скорость. Под колесами стукнул «лежачий полицейский», потом еще один; мы проехали открытый шлагбаум, которого я не заметил в прошлый раз, и затормозили у ворот в высоком заборе. Забор я помнил, а проходную тоже не рассмотрел.
Это было мощное сооружение из кирпича трех оттенков желтого – цвета складывались в замысловатый, но ненавязчивый орнамент. Так мог бы выглядеть черный ход Вавилона, подумал я. Створки ворот, сделанные из похожего на танковую броню металла, медленно открылись, и мы въехали внутрь.
Дорога вела к спуску в подземный гараж, откуда мы поднялись в прошлый раз. Но сейчас мы свернули в боковую аллею, проехали мимо почетного караула старых сосен и оказались на открытом пространстве, заставленном припаркованными автомобилями (у нескольких были мигалки на крыше). Машина остановилась; шофер вылез наружу и открыл дверь.
Дома в обычном понимании слова я не увидел. Впереди было несколько несимметричных белых плоскостей, поднимающихся прямо из земли. В ближайшей к нам плоскости была входная дверь – к ней вела широкая каменная лестница. Сбоку от лестницы был устроен красивый и необычный водопад.
Это был как бы кусочек реки: вода сбегала вниз по широким уступам и исчезала в бетонной щели. В потоке стояли разноцветные лодки из камня, в каждой из которых сидел каменный кавалер и каменная дама с веером. Кажется, это была старинная китайская скульптура – краска оставалась только на лодках и почти совсем слезла с кавалеров и дам. Я заметил, что кавалеры были двух типов. У первого было серьезное сосредоточенное лицо; в руках он держал весло и занимался греблей. Второй, подняв лицо к небу, широко улыбался, а в руках у него была лютня: видимо, он догадался, что от гребли не будет особого толку в связи с характером переправы. Дамы во всех лодках были одинаковыми – напряженно-важными; различался только фасон каменной прически и форма веера в руке. «Переправа, переправа, – вспомнил я старинные строки, – кому память, кому слава, кому темная вода…» Поэт, конечно, немного лукавил, но ведь иначе в то время не напечатали бы.
Мы с Митрой пошли вверх по лестнице.
– У Энлиля необычный дом, – сказал Митра. – Это, по сути, большая многоуровневая землянка с прозрачными потолками.
– Зачем он такой построил?
Митра усмехнулся.
– Говорит, когда люди за стеной, неспокойно. А когда там землица, лучше спишь… Традиционалист.
Как только мы приблизились к двери, она открылась. Миновав ливрейного лакея (я видел такого впервые в жизни), мы прошли по изгибающемуся коридору и оказались в большом круглом зале.
Зал был очень красив. В нем было много воздуха и света, который проходил через прозрачные сегменты потолка и падал на пол, выложенный плитами со сложным геометрическим узором. Обстановка была выдержана в классическом стиле: на стенах висели картины и гобелены; между ними стояли бюсты античных философов и императоров – я узнал Сократа, Цезаря, Марка Аврелия и Тиберия. Судя по паре отколотых носов, это были оригиналы.
Меня удивил камин в одной из стен – несмотря на свои внушительные размеры, он явно был мал, чтобы согреть это просторное помещение. Это была или ошибка архитектора, или какой-нибудь модный изыск – например, врата ада. Возле камина полукругом стояло несколько зачехленных кресел. У противоположной стены зала помещалась небольшая эстрада. А в центре стояли накрытые для фуршета столы.
Я увидел Энлиля Маратовича, Бальдра, Локи и Иегову. Остальных я не знал. Особо сильное впечатление произвел на меня огромный рыжеволосый мужчина, стоявший рядом с Энлилем Маратовичем. Вид у него был решительный и грозный. Для вампира, впрочем, он был слишком румян.
Бальдр, Иегова и Локи ограничились кивками головы издалека. Энлиль Маратович подошел пожать мне руку. Следом мне протянул руку рыжеволосый гигант – и задержал мою ладонь в своей.
– Мардук, – сказал он.
– Мардук Семенович, – поправил Энлиль Маратович и со значением поднял бровь. Я понял, что к рыжему следует относиться с таким же почтением, как к нему самому.
– Эх, – вздохнул рыжий, тряся мою руку и внимательно глядя в глаза, – что же вы такое делаете с нами, молодежь…
– А что мы делаем? – спросил я.
– В могилу гоните, – сказал рыжий горько. – Приходит смена, пора освобождать площадку…
– Брось, Мардук, – засмеялся Энлиль Маратович. – Тебе до могилы еще сосать и сосать. Вот меня молодняк туда толкает конкретно. Я уже половины слов не понимаю, какие они говорят.
Рыжеволосый гигант отпустил наконец мою руку.
– Тебя, Энлиль, в могилу никто никогда не столкнет, – сказал он. – Потому что ты в нее переехал еще при жизни, хе-хе. И все мы в ней сейчас находимся. Предусмотрительный, черт. Ну что, начинаем?
Энлиль Маратович кивнул.
– Тогда запускаю халдеев, – сказал Мардук Семенович. – У вас пять минут на подготовку.
Он повернулся и пошел к дверям.
Я вопросительно посмотрел на Энлиля Маратовича.
– Маленькая торжественная часть, – сказал тот. – Кто такие халдеи, Митра объяснил?
– Да.
– Ну вот и хорошо.
Он взял меня за локоть и повел к сцене с микрофоном.
– У твоего сегодняшнего выступления будет две части, – сказал он. – Сначала тебе надо поприветствовать наших халдейских друзей.
– А что мне говорить?
– Что хочешь. Ты вампир. Мир принадлежит тебе.
Видимо, на моем лице не отразилось особого энтузиазма по этому поводу. Энлиль Маратович сжалился.
– Ну скажи, что ты рад их обществу. Намекни на историческую преемственность и связь времен, только туманно, чтобы чего не ляпнуть. На самом деле совершенно неважно, что ты скажешь. Важно, что ты потом сделаешь.
– А что мне надо сделать?
– Тебе надо будет укусить одного из халдеев. И показать остальным, что ты проник в его душу. Вот эта часть действительно ответственная. Они должны заново убедиться, что ничего не могут от нас скрыть.
– Кого мне кусать?
– Халдеи выберут сами.
– А когда? Прямо сейчас?
– Нет. Потом, ночью. Это традиционный номер в нашем капустнике. Вроде бы такая шутка. Но в действительности самая серьезная часть вечера.
– А халдей будет готов к тому, что я его укушу?
– Это тоже не должно тебя заботить. Главное, чтобы готов был ты.
Слова Энлиля Маратовича намекали на незнакомое мне состояние духа – гордое, уверенное, безразличное. Так, наверно, должен был чувствовать себя ницшеанский сверхчеловек. Мне стало стыдно, что я не соответствую этому высокому образцу и на каждом шагу задаю вопросы, как первоклассник.
Мы поднялись на сцену. Это была маленькая площадка, годная, чтобы разместить какое-нибудь трио виртуозов или микроскопический джаз-банд. На ней стоял микрофон, два софита и черные коробки динамиков. На стене висела темная плита, которую я издалека принял за часть музыкального оборудования.
