Евгения Кайдалова - Ребенок
В какую неповторимую и радостную мозаику складывались день за днем все эти ани, оксаны, миши и денисы! Начиная с сегодняшнего вечера я буду видеть перед собой голые стены…
Наверное, на выходных можно было бы съездить к старым друзьям в гости, но это будет лишь краткий прорыв в прошлое, самоволка в потерянный рай. К тому же… Я представила себе, как я медленно, с натугой несу свой живот до троллейбуса, сорок минут жду, изнывая от скуки, затем, задыхаясь, спускаюсь в метро, полчаса обливаюсь потом и еле выдерживаю обхватившие голову тиски… Снова автобус, двести метров пешком с шевелящимся в животе грузом и начавшей разламываться спиной… Вот я стучусь к кому-нибудь в комнату, а этого человека нет. Я стучусь ко второму, к третьему, но кто же будет сиднем сидеть дома в выходной день? А на обратной дороге мой живот станет вдвое тяжелее и спина разболится вдвойне… Колоссальные московские расстояния, которых я и не замечала, пока не начала преодолевать их вместе с ребенком!
Я включила телевизор, но лишь разбередила свои раны: первая же программа, на которую я наткнулась, была посвящена Дню первокурсника. Пока камера скользила по веселящейся толпе, я жадно вглядывалась – не увижу ли кого-нибудь из своих? Разумеется, я их не увидела.
Я посмотрела на телефон. Я знала всего один московский номер, который могла бы набрать, и мне было до того тошно от одиночества, что я едва не позвонила Антону. Я долго сидела в нерешительности, держа одну руку на трубке и положив вторую на живот. Тот жил не зависящей от меня жизнью: его перекашивало то в одну, то в другую сторону, время от времени одна из стенок вдруг выпячивалась, должно быть, ребенок упирался в нее локтем или коленом. Иногда мне казалось, что я нащупываю голову – комок под рукой был большим и твердым… Что я скажу Антону, если сейчас наберу его номер? «Привет!» – «Привет». (Надеюсь, он меня узнает!) – «А знаешь, я не уехала домой. Сижу в чужой квартире где-то у черта на куличках и держу в животе нашего ребенка, он уже совсем большой. Такой большой, что занял собой чуть ли не всю мою жизнь». – «Ты сделала свой выбор, я тебя предупреждал». – «Да, предупреждал, не спорю… Но у меня не было другого выхода». – «Выход всегда есть, ты просто не захотела им воспользоваться». – «Нет, этот выход был слишком узким: я могла пройти в него только одна, ребенок бы не прошел». – «Я предлагал тебе еще один выход». – «Да, но чтобы протиснуться в него, пришлось бы раздавить чувство собственного достоинства. Как может жить полураздавленный человек?» – «Не слишком ли многого ты хочешь от жизни?»
На этом я оборвала диалог в бешенстве от того, что даже в моих мыслях позиция Антона все время оказывалась правильнее моей. При этом я твердо знала, что он не прав, но не смогла бы доказать ему это словами…
Мне неожиданно пришло в голову позвонить маме. Правда, от раза к разу мне становилось все труднее с ней разговаривать – настолько ее от меня закрывала возведенная мной же стена лжи. В таком состоянии, в котором была сейчас я, хочется одного – выговориться близкому человеку, но именно этого я и не могла сделать! Однако, раскручивая телефонный диск в сторону Пятигорска, я все же надеялась на облегчение.
– Мама…
– Доченька, как хорошо, что ты позвонила сегодня!
– Что-нибудь случилось?
– Ничего плохого, просто я переезжаю к Вадиму Дмитриевичу.
Этот человек с красивым именем-отчеством и был писатель-диссидент.
– Я уже хотела оставлять свой новый телефон жильцам.
– Каким жильцам?
– Да я подумала: чем квартире пустовать, лучше сдам кому-нибудь – как раз бархатный сезон начался. А ты, когда приедешь, остановишься у нас с Вадимом Дмитриевичем – там две большие комнаты…
Секунду я колебалась: а если рассказать? Тогда, конечно, жильцы будут отменены, в квартиру въеду я со своим животом, а мама героически покончит с личной жизнью и бросит все силы на мой фронт. Ради меня она сумеет заработать деньги при любом политическом режиме и в любой стране, даже той, что рушится на глазах. Теперь она и не подумает отвергнуть место уборщицы в кооперативном кафе. Она с готовностью превратится в посудомойку и прачку, вместо того чтобы хоть на закате лет побыть чьей-то музой…
– Пока что я не могу приехать, – заговорила я приглушенно, не в силах одолеть завладевшую горлом боль. – Столько работы, что просто невозможно…
Я все-таки задохнулась от кома, застрявшего в гортани, и не смогла довести предложение до конца.
– И слава Богу, что есть работа! – как всегда, от души радовалась мама. – А что у нас творится…
Несколько минут я выслушивала горькие новости о том, как плохо стало с работой в моем родном городе и как от этого пострадали знакомые мне тети нины и дяди пети. Я с трудом удерживала трубку возле уха, едва не подвывая от безнадежной тоски: неужели мне так и не удастся излить кому-нибудь душу?!
– Мама…
– Что, доченька?
Мамин голос напрягся: видимо, она почувствовала, что со мной что-то не так.
– Я просто хотела сказать… слава Богу, что у тебя так все устроилось.
– Не говори, я и сама до сих пор не верю, что у меня все так хорошо. А вот с тобой все в порядке?
«Быть или не быть? Тварь я дрожащая перед жизнью или же имею право называться человеком?»
– Я… плохо сдала сессию.
С той стороны трубки мне ответили неудивленным вздохом:
– Я как чувствовала! Думала: заработаешься – и привет учеба… Тебя не отчисляют?
– Нет пока что. Но придется взять академический отпуск.
Мама начала высказывать мне все печальные, разумные и порицающие слова, которые только можно было сказать по такому поводу. Воспринимая их краем сознания, я чувствовала только одно: сейчас я положу трубку – и захлопну перед собой еще одну дверь.
– Мама…
– Ну что «мама»? Как только можно было это допустить?
– Не знаю… – прошептала я.
Придя вечером на кухню попить чайку, я вспугнула со стола целое стадо тараканов. И откуда они только берутся, если я безжалостно травлю каждую попавшуюся мне под руку особь?! Я всхлипнула, чувствуя одновременно ненависть к этим коричневым тварям и боль от поражения в нашей затянувшейся войне. С чувством человека, который бросается под танк с гранатой, я схватила антитараканий спрей и начала яростно распылять его по всем щелям и углам, едва не задыхаясь от омерзительно подслащенного запаха отравы. Надо хоть как-то пробить брешь в навалившейся на меня непроглядной действительности! Я накрыла смертоносным облаком полки с посудой, я обрызгивала даже пазы, по которым двигались дверцы полок, и вдруг именно из них на меня посыпались тараканы. Настоящий тараканий дождь! Они падали мне на руки и на плечи, на лицо, несколько насекомых предсмертно бились в моих волосах. На полу лежал ровный слой коричневых трупиков. Именно на него-то меня и вырвало секундой спустя.
