Франсуаза Саган - Смятая постель
Она умолкла, потому что хлопнула входная дверь и в комнату вошла Беатрис, порозовевшая от первых холодов. Тони д'Альбре обрела смелость. У Беатрис были недостатки, но она, слава богу, была практичной женщиной. Ведь она сможет иметь с этих денег большую прибыль, как, впрочем, и Эдуар. Поэтому Тони могла ей довериться.
– Беатрис, – сказала она, – Уолкер предлагает триста тысяч долларов Эдуару за права на экранизацию «Неподвижной бури» с Глендой Джонс в главной роли. Что скажешь?
Беатрис восхищенно присвистнула.
– Мои поздравления! – сказала она. – Мои поздравления, Тони. Триста тысяч долларов! И еще до генеральной репетиции! Недурно. Стоит согласиться, Эдуар.
Он посмотрел сначала на одну, потом на другую и четко произнес:
– Я не соглашусь никогда!.. – повернулся и вышел из комнаты.
Он с силой хлопнул дверью, и удивленная Беатрис, рассмеявшись, села.
– Что это с ним? – спросила она.
Тони пустилась в пространные и путаные объяснения, но чем более пространными они были, тем яснее не становились. Стемнело, но Беатрис забыла включить свет: она задумчиво слушала Тони со странной улыбкой, и та наконец занервничала.
– Ну и что теперь? – сказала она. – То, что тебе нравится его привязанность, я понимаю, но он же ведет себя как идиот, ведь так? Ты же понимаешь, что это идиотизм?
– Конечно, – задумчиво сказала Беатрис, – конечно, я нахожу это абсолютным идиотизмом.
Она закурила сигарету и стала смотреть в сад, предоставив Тони любоваться своим профилем, с выражением лица задумчивым и нежным, и притом совершенно незнакомым.
– Более того, – рассеянно добавила она, – если говорить правду, то роль Пенелопы совсем меня не привлекает…
Тони облегченно вздохнула. Она нашла союзника там, где ожидала найти врага. «Решительно, – подумала она, тряхнув головой, – у этих артистов не все как у людей».
– Не волнуйся, – сказала Беатрис, не глядя на нее и по-прежнему рассеянно, – не волнуйся, я постараюсь его переубедить.
Все так же глядя в сад, она добавила:
– Можешь идти, Тони, дорогу ты знаешь.
И только на улице Тони д'Альбре отдала себе отчет в том, что впервые в жизни ее выставили за дверь.
Оставшись одна, Беатрис выкурила сигарету, потом другую. Она по-прежнему смотрела в сад, теперь совсем темный. Веяло холодом, и она чувствовала запахи города и увядшей резеды. «Надо укрыть цветы от зимних холодов», – подумала она. И позвала Кати, чтобы та помогла ей зажечь лампы. Когда явился Эдуар с охапкой цветов в руках, извиняясь за свой внезапный уход, он увидел спокойную и невозмутимую Беатрис: она, конечно же, ничего не знала. Эдуар не знал, что женщины типа Тони, будучи загнаны в угол, всегда стараются забежать вперед. Он и представить себе не мог, что Тони сама осмелится сообщить Беатрис о своем предательстве и что ее дружба с Беатрис, их старинное женское союзничество покоятся на взаимной жестокости и презрении. Так что он не удивился, когда Беатрис рассеянно посоветовала ему подписать контракт.
– Знаешь, – пробормотала она, раздеваясь, – эта Гленда Джонс с ее кошачьими глазами и лицом интеллектуалки – то, что надо на роль Пенелопы. Это нелегкая роль…
– Ты считаешь? – спросил он.
– Ну да! Во всяком случае, лично я ее сыграть бы не смогла.
– Но ты можешь сыграть все, – удивленно сказал Эдуар.
– Все, что меня привлекает, – да, – согласилась Беатрис. – Но, как ни странно, дорогой, в твоих пьесах мне нравятся только мужские роли.
Эдуар был в недоумении. В действительности Беатрис была права. Его героини были какими-то бесцветными, его больше интересовали мужские роли и по одной простой причине: он думал, что настанет день, когда один из его героев своим ли безумством, своей естественностью или своей странностью будет способен покорить Беатрис вместо него. И вот по ходу дела они говорили все то, что было важно ему, Эдуару, и что он не осмеливался или не мог прямо сказать Беатрис. Странно ли, что женские образы рядом с его многочисленными alter ego казались нематериальными и почти бесцветными. Впрочем, и своего идеального героя, которого он продолжал мысленно создавать, раскованного, мужественного, неотразимого, он все равно не решился бы противопоставить героине типа Беатрис, созданной из плоти и крови. Чтобы решиться, он должен был быть уверен, что знает ее, что она такова, какой он ее видит, что он уверен в своем знании. Вещь нереальная. И, конечно, Беатрис была права. Она хорошо знала свое дело, любила его и, не жалуясь, работала как лошадь. Растроганный, он смотрел на нее.
Беатрис лежала на кровати и читала, облокотившись на руку. Он поставил пластинку с оперной арией и лег рядом с ней. Женский голос поднимался все выше, соединился с тенором, и вместе они были похожи на два плывущих парусника – парусник любви и парусник смерти. Он слушал, и Беатрис, отложив книгу, слушала тоже. Но, когда он повернулся к ней, она положила руку ему на лоб и нежно отстранила.
– Нет, – сказала она, – не сегодня, с твоего позволения, я немного устала.
Эдуар положил голову ей на плечо, удивляясь, что ее отказ не ранил его, как это обычно бывало. В этот вечер она сделала это так нежно, так необычно, почти извиняясь… Да, она была нежна и будто раскаивалась. Но, вспомнив, что за минутами кротости обычно наступало ужасное утро, Эдуар не стал спешить и поздравлять себя с успехом. К тому же сцена с Тони, его собственный гнев вымотали его. Он быстро уснул.
На рассвете, несущем свет и страх, он проснулся оттого, что кто-то тряс его и что-то говорил. Он испугался. Какой еще ад ему уготован? Что случилось и что она собирается ему сказать? Голос Беатрис был властным, руки почти грубыми.
– Я люблю тебя всем сердцем, – сказал этот голос в темноте – спокойный голос, – ты выиграл, я действительно теперь люблю тебя, и никого кроме тебя.
Удивленный, он сел на кровати, стал что-то бормотать, но она приложила палец к его губам.
– Я разбудила тебя, чтобы сообщить тебе эту хорошую новость, а сейчас я умираю – хочу спать. Ничего сейчас не говори и засыпай снова.
И, отвернувшись к окну, Беатрис сразу же заснула, молниеносно, как всегда. С бьющимся сердцем Эдуар еще долго оставался неподвижен, сидя в темноте на кровати. Вот уже пять лет, нет, шесть, он ждет, когда она скажет ему эти слова и именно таким голосом, и наконец это случилось. Потрясающую, нежданную фразу: «Я люблю тебя», которую произнесла его жестокая любовь. Но почему она выбрала именно этот вечер? И этот час? И, самое главное, почему он не чувствует себя ни счастливым, ни торжествующим?
Глава 20
Разумеется, на следующий день Беатрис ни о чем таком не говорила. День был монотонный, бесцветный, и Эдуар в конце концов стал думать, уж не приснились ли ему ее слова, а может быть, Беатрис проговорила их во сне. Эта мысль утешала его и мучила. Только к полуночи, после спектакля и тихого ужина с друзьями, они остались одни. Раздеваясь, они шутили, но, когда Эдуар встал рядом с ней в ванной, она застыла и посмотрела на него в зеркало. «Какой я лохматый», – подумал он, и их двойное отражение показалось ему вдруг нелепым.
