Захар Прилепин - Восьмёрка
В машине было тепло, бубнило радио, минуты три они ехали молча, Новиков иногда жмурился, ничего не понимая.
— Зачем актрису напугал? — спросил опер. По голосу было слышно, что он улыбается.
— Какую актрису? — быстро переспросил Новиков.
— А вот в том дворе, куда тебя опять зачем-то занесло. Зачем ты ей орал, что она старая и слепая блядь?
Новиков не нашёлся, что ответить, вспомнив свою недавнюю выходку.
— На самом деле на вас указала жена дворника, — рассказал опер, голос его был ироничен и незлобен. — Совсем, кстати, не слепая. Тупая только. Сто пятьдесят килограммов веса, сидит у окна целыми днями… И она же нам сигнализировала, что ты приходил дважды. Один раз с этим твоим Алексеем, когда вы в какого-то крашеного чайником кидали… А потом без Алексея — когда ты актрису напугал. Так и будешь теперь в этот двор ходить, как, это… в музей? — опер снова посмотрел на Новикова в зеркало заднего вида, и глаза его были смешливы.
Новиков сидел молча, дыша через нос.
— На административочку потянет твоё деяние, — вдруг посерьёзнел опер. — Штраф вполне можно оформить или сутки. Хотя, если с умом, то можно и на «хулиганку» раскрутить. Статья за хулиганство, знаешь?
Новиков не отвечал.
— Хотя откуда тебе знать, — закончил опер серьёзно. — Ты ж не хулиганил ни разу в жизни.
Путь был недолгим, они остановились возле каменного, невысокого пристроя к гостинице.
Некоторое время сидели молча, опер будто забыл про Новикова. Потом очнулся.
— Вылезай, что ли, — сказал. — Пойдём, чего покажу.
Через минуту они спустились по ступенечкам куда-то вниз. В маленьком и тёплом фойе сидела женщина, вскинувшая подобострастный и приветливый взгляд на опера.
— Привет, Макаровна, — сказал опер.
— Приехали? — ответила Макаровна ласково. — А вас там ждут уже.
Прошли коридорчиком, и только тут, по запаху и шуму воды откуда-то из помещений, Новиков догадался, что они в сауне.
Опер раскрыл дверь и, сделав короткий жест рукой, пригласил Новикова внутрь.
За большим столом сидело четыре девушки. Три в простынях, одна мокрая и голая.
Стол был обильно накрыт хоть и недорогой, зато пахучей снедью. Высилось несколько бутылок шампанского, оттаивала водка, сбоку неприветливо стоял одинокий коньяк. Девки с замечательным аппетитом ели селёдку и утонувшие в майонезе салаты, причём одновременно все четверо курили.
Кто-то с грохотом и визгом бросился в бассейн.
Новиков скосил взгляд в соседнюю комнату и увидел, что, да, ещё одна девка, тоже без всего, плещется в воде. Груди её плавали на поверхности воды так обильно и наглядно, словно находились отдельно от тела. На краю бассейна стояла бутылка пива, пуская пену.
Никто приходу опера особенно не обрадовался, хотя его явно все узнали.
— С четырёх утра ждём, бес, — сказала оперу та, что сидела за столом голая.
— Сиди и не пизди, — сказал опер недовольно. — Выспишься, чего тебе делать ещё. Насосаться и спать. Как, бля, комар.
Одна из девок в простынях хохотнула — она, судя по всему, была самой пьяной.
— Какой с четырёх? — начала негромко выговаривать голой и недовольной третья девка. — Китайцы эти были до пяти… пока их не спеленали, — тут она посмеялась каким-то своим воспоминаниям.
— Корейцы, — поправила четвёртая, зевая так огромно, что в рот ей вполне вошло бы донышко бутылки из-под шампанского.
— В общем, вот — дорогой гость, — сказал опер, обращаясь сразу ко всем. — Оставляю вам его. Чтоб он ближайшие три часа чувствовал… полную радость жизни. Чтоб всё ему как в первый раз.
Пьяная опять хохотнула.
— Может, ты Лёхе тоже позвонишь? — спросил опер у Новикова совсем по-свойски.
— Зачем? — спросил Новиков.
— Чего зачем? — удивился опер. — Затем. Девки все чистые, отдыхай. И позвони другу-то, не жадничай.
С тем опер развернулся и двинул к выходу.
Новиков вышел вслед за ним через минуту.
Опер о чём-то тёр с Макаровной. На Новикова воззрился удивлённо. Макаровна тактично стала рассматривать бортовой журнал сауны.
— За тапочками, что ли? — спросил опер.
— Ой, тапочки-то я и забыла, — сказала Макаровна. — Сейчас выдам. И халатик, и полотенце. А венички я занесла уже.
— Мне не нужно, — сказал Новиков и поспешил прочь.
Опер нагнал его на улице.
— Ты, правда, что ли, голубня? — спросил он раздражённо. — Я ж тебя отблагодарить хотел.
— Идиот, — ответил Новиков. — Ты просто, я не знаю… — Новиков обернулся к оперу. — Ты просто… Я не знаю, кто ты такой вообще!
Он решительно отправился в сторону своего дома, опер за ним, секунд десять они шли быстро и молча.
— Зато я знаю, кто ты такой, — вдруг сказал опер. — Ты — мокрица. Такие как ты — вы не воюете, у таких, как ты, нет рук, вы ни черта не умеете делать, даже вон пять девок пропесочить пугаетесь… Вы живёте с мамками, вы сидите у всех на шее. Избили тебя? Ты погляди, какая беда. Конец света настал! Ты знаешь, как меня били в армии… ты не служил ведь? Я ж знаю, что не служил. Вас туда не загонишь, мокриц. Поэтому вы хлипкие такие. Хлипкие, скользкие, склизкие. А бить — это нормально, понял?
— Давай я тебе въебу? — спросил Новиков, останавливаясь.
— Куда? — тут же отозвался опер. — В челюсть? Или, хочешь, в живот? Или вот так вот, кулаком по голове, — он изобразил как. Он издевался.
Новиков отвернулся и снова пошёл. Он никогда бы не смог ударить опера. Он мог только спросить про это.
— Чего ты там сидел плакал тогда в коридоре? — быстро спрашивал опер. — Когда допрашивали твоего Лёху? Чего ты не ворвался и всех не сломал? За друга не вступился? А?
Новиков прибавил шагу, опер тоже.
— Чего ты на меня не бросился, в конце концов? — спросил опер. — Ты ж без наручников был? Ну? А я тебе уже сказал почему. Потому что ты такой. Я даже не знаю, зачем таких, как ты, плодят. Вы породу портите, нация от вас гниёт.
— А от вас? — спросил Новиков.
— У меня понятия, — сказал опер. — Воры уже не живут по своим понятиям, а я — живу. Я не бью людей в наручниках. Никогда. Я не шью дела и не сажаю невинных. Виноватых сажаю. Я называю своё имя всем подозреваемым, любой мрази. Меня любой может найти — я хожу пешком по городу. Меня всякий обиженный может попытаться выловить и сломать. Но только вот хер им.
Опер действительно согнул правую руку, обрубил её левой — и показал.
— А вот я бы тебя сломал, — сказал опер с некоторым лиризмом в голосе. — Ещё минут пятнадцать и сломал бы. Но я почувствовал, что действительно не ты. Пожалел тебя. А то бы доломал. И поехал бы ты на зону.
— Мне тебя поблагодарить? — спросил Новиков, приостанавливаясь.
