Джон Брэйн - Жизнь наверху
— Знаю, что купите, — сказала она. — Если я разрешу. — Она опустилась на колени, взяла у меня полотенце и стала растирать мне ноги. — Да у вас мозоли, — заметила она. — И маленькие пальцы совсем скрючены. Все не как у людей.
Я легонько погладил ее по голове. Раньше я не замечал этого красноватого отлива в ее волосах, которые, вопреки моим предположениям, оказались мягкими и шелковистыми, — крутые завитки под моими пальцами пружинили, словно живые.
Полотенце выпало у Норы из рук, и она обвила меня руками.
— Вы не будете больше грустить, не будете, советник Лэмптон?
— Джо, — поправил я ее.
Я гладил ее затылок, шею, — волосы у нее росли высоко, и пальцам приятно было касаться гладкой кожи, даже более гладкой, чем на лице, куда теперь переместились мои пальцы.
— Вы не будете больше грустить, не будете, Джо? Так смешно было наблюдать за вами на заседании. После вас уже ни на кого не хотелось смотреть. И нельзя сказать, чтобы у остальных лица были уж очень некрасивые или особенно глупые, просто это были безликие люди. А вы — вы потели, вы были так несчастны и все время смотрели на меня. Казалось, вы вот-вот закричите во весь голос: «Я здесь! Почему же ты никак на это не реагируешь?» Вам очень хотелось быть со мной. Такое не часто встретишь.
— Нет на свете человека, которому при виде вас не захотелось бы быть с вами, — сказал я.
Рука ее соскользнула с моей талии. Это была сильная, ловкая рука с продолговатыми, коротко обрезанными ногтями. Сейчас она дрожала.
— Тебе не будет больше грустно, Джо. Тебе никогда больше не будет грустно.
Когда я в половине двенадцатого вернулся домой, Сьюзен спала на диване в гостиной; подле нее на кофейном столике лежала раскрытая книга. Я прошел на кухню и вскипятил чай. Затем поставил на поднос чашку с сахарницей, нарезал лимон и положил на тарелочку несколько шоколадных бисквитов. Проблема решена, с удовлетворением подумал я. Даже если я никогда больше не встречусь с Норой — не в этом суть: главное, что я вернул себе чувство собственного достоинства. Теперь я могу помнить, что Сьюзен любит чай с лимоном и чтобы бисквиты лежали на тарелке кружочком, а не горкой; теперь я могу вести себя так, как будто никогда и не знал об ее измене. Теперь эта измена не казалась мне чем-то таким уж важным; я думал лишь о том, что перед сном Сьюзен любит выпить чаю.
Я поставил поднос на кофейный столик и осторожно приподнял веки Сьюзен.
— Джо! Где ты был?
— Гулял. Я приготовил тебе чаю. — Она улыбнулась.
— Давно ты не готовил мне чаю, Джошик.
— Я прогулялся, голова у меня проветрилась, и дурь прошла.
Я подошел к передвижному бару. У Норы я почти не притронулся к вину, которым она меня угощала, а сейчас мне очень захотелось выпить. При виде Сьюзен, такой бледной по сравнению с Норой, с таким детским восторгом приветствовавшей появление чая, лимона и бисквитов, я почему-то снова почувствовал себя виноватым. Я сел около дивана, прямо на пол.
— Ты, наверно, промок, — сказала Сьюзен.
Я снял ботинки.
— Я зашел было в «Большой западный». Но настроение у меня было препоганое, поэтому я отправился дальше, прошел по Золотой аллее и обратно вернулся через парк.
— Не будем приглашать их к нам, если тебе это так тяжело, — сказала Сьюзен.
— Нет, увертками тут не отделаешься, — возразил я. — Я подумал и решил, что ты права. Сибилла, конечно, заподозрит что-то, если мы и дальше будем их избегать. Но если мы станем время от времени встречаться, ей нечем будет занять свой умишко… — Я зевнул. — Надо будет что-то придумать.
— Джо, поди сюда.
— Что, дорогая?
— Джо, я была очень глупая. Я причинила тебе много горя. Но я постараюсь исправиться. Клянусь тебе, постараюсь.
— Не думай об этом сейчас, — сказал я. — Первые десять лет совместной жизни — самые тяжелые. Я ведь, знаешь сама, тоже не безупречен.
— Поцелуй меня, — попросила она.
Она обвила мою шею руками — руки у нее были очень горячие.
— Ты же знаешь, почему я была такой несносной, — сказала она. — Сегодня как раз этот день.
Я слегка смутился.
— Мне следовало бы это помнить, — сказал я.
— Ни один мужчина не способен это понять.
— Я постараюсь, — пообещал я.
— Просто, Джо, относись ко мне хорошо. И только. Мне даже не надо, чтобы ты понимал, только относись ко мне хорошо.
— Я буду хорошо к тебе относиться, моя дорогая.
— И мы поедем вместе отдыхать, правда? Я как-то совсем к этому не стремилась, а сейчас очень хочу.
— Я тоже, — сказал я. — И я все забыл, честное слово.
Она крепче обхватила меня за шею и, словно ребенок, прижалась ко мне, как прижималась часто Барбара. Я с вожделением посмотрел на бокал с виски, до которого не мог дотянуться. Нет, я ничего не забыл и не забуду. Но теперь в моей жизни появилось нечто такое, что поможет мне пережить эти четыре недели; теперь мне есть что вспоминать и к чему стремиться: расплата началась.
— Я устала, — промолвила Сьюзен. — Я так устала, Джошик.
Мне вспомнилась Нора — ее тело, казалось, дышало блаженством и излучало радость жизни, даже когда она лежала совсем неподвижно, словно пригвожденная, устав от любви, широко раскинув руки и ноги.
— Отдохнешь — и все пройдет, — заметил я. — Нам обоим нужно отдохнуть.
И я снова поцеловал ее.
18
Когда я увидел Марка и Сибиллу, стоявших на пороге, моим первым побуждением было захлопнуть перед ними дверь. За те полтора месяца, что я не видел Марка, он стал для меня чем-то более значительным, чем сама жизнь, превратился в некое олицетворение зла. В глубине души я был уверен, что он вступил в связь со Сьюзен не потому, что она ему нравилась, а из ненависти ко мне, из желания доказать, что класс господ всегда и во всем без труда одерживает верх. Но вот он шагнул из темноты, и при ярком свете я увидел всего лишь человека среднего возраста в белой рубашке, которая от частой стирки приобрела желтоватый оттенок.
— Привет, старина, — сказал он. — Давненько не виделись.
— У нас с вами получились настоящие прятки, — заметил я. — Мы вернулись после отдыха, — вы отправились отдыхать.
Я поцеловал Сибиллу.
— Ну как поживаем, дорогая? Как дети?
— Здоровы и веселы, как и все мы, кроме Марка, — сказала она. — Он подцепил на Майорке страшную пакость: его укусила какая-то дрянь…
— Как это неприятно, — сказал я.
Марк нервно потирал руки.
— Ерунда, — сказал он. — Это был обычный испанский клещ. Но он вызвал к жизни старую хворь.
Старой хворью была тропическая болезнь, которую Марк подхватил в Бирме; он всегда старался хотя бы раз упомянуть о ней в разговоре, подобно тому как люди более простодушные стараются упомянуть о своих наградах. Но сегодня он и в самом деле выглядел неважно: глаза у него были воспаленные, и даже загар не мог скрыть бледности лица.
— Придется последить за собой, старина, — сказал я.
— Я все время ему об этом твержу, — сказала Сибилла. И обняла мужа. — Ему бы следовало лежать, но он ни за что не хотел пропустить день рождения Сьюзен.
И она негодующе посмотрела на меня, словно я собственноручно вытащил Марка из постели.
— Я говорила, что Сьюзен поймет и извинит его, но ему не хотелось ее огорчать…
Я улыбнулся.
— Вот это уже дар от чистого сердца. И мы, право были бы огорчены, если бы Марк не пришел.
— Ради бога, Сибилла, ведь я еще не умираю, — вмешался Марк. — Своими разговорами ты ставишь Джо в идиотское положение.
— Зачем вы так, старина; она ведь только печется о здоровье своего мужа, — заметил я. И провел их в гостиную. — Для этого жены и существуют, не так ли, Сибилла?
Она кинула на меня удивленный взгляд. Я расхохотался.
— Разве не так? Выпейте чего-нибудь, дорогая, и вы сразу почувствуете себя в своей тарелке. Да и Марк тоже. Скажите, чего вам налить, и желание ваше будет тотчас исполнено.
Я окинул взглядом комнату: веселье началось. Всего пять минут тому назад двадцать человек лениво переговаривались, неторопливо потягивали вино, как-то исподтишка накладывали себе пищу на тарелки, словно вся эта еда была предназначена не для них, а сейчас все перепуталось, все пили и ели, и если еще открыто не ухаживали за женой соседа, то уже подумывали об этом.
Я принес Марку и Сибилле два больших стакана виски.
— Вам здесь все знакомы, не так ли? — спросил я.
— Я не знаю вон той кудрявой молодой особы, что стоит у окна, — заметила Сибилла.
Марк посмотрел на Нору. Лицо его на секунду просветлело.
— Ну как же, дорогая, конечно, ты ее знаешь. Мы встречали ее у Браунов. Это Нора Хаксли.
— А у тебя хорошая память, мой дорогой. Очень интересная женщина, не правда ли? Ваш тесть, Джо, по-моему, без ума от нее.
В гостиной стоял шум, и я не мог расслышать, что говорил Норе Браун; ясно было только одно: это ее забавляло. Он взял ее руку и, повернув ладонью вверх, принялся разглядывать, не скрывая удовольствия, какое доставляло ему это занятие. Гул голосов на секунду стих.
