Юрий Слепухин - Джоанна Аларика
— Законы! Я плевал на эти законы, мой сублейтенант, — неожиданно резко прервал его Никастро. — После того, что мы видели в Агуа-Калиентэ… Помните ту учительницу?
— Помню. И все-таки это не основание, ребята. Пленного всегда можно расстрелять, если он окажется преступником. Верно?
Он обвел взглядом лица товарищей, они были непроницаемы. Ему вдруг представился совершенно бесцельным этот разговор и стало немного стыдно за свой поучающий тон. Черт возьми, подумаешь, учитель! Когда у человека палец на спусковом крючке и он видит перед собой врага — наемника, убийцу, пришедшего сюда грабить и насиловать, — попробуй внуши ему правила рыцарского поведения с противником…
— Одним словом, всякий солдат моего взвода, уличенный в самовольной расправе, будет немедленно передан в руки полевой жандармерии, — сказал он, ставя точку на этом вопросе. — А теперь предлагаю поспать по очереди.
— Вы ложитесь, мы пока посидим, покурим, ответил за всех Муньос.
— Давайте так, — согласился Мигель. — Разбудите в случае чего.
Не заставляя себя упрашивать, он растянулся на краю брезента, сняв каску и устроив над головой навес из большого бананового листа. Пахло свежесорванной зеленью, сыростью болота и гарью, неподвижный зной обволакивал тело липким сиропом. Мигель закрыл глаза и стал думать о том, о чем думал всякий раз, когда передышка позволяла забыть о войне.
Трое солдат переговаривались тихими голосами, лениво и словно нехотя. В такую жару лень произнести лишнее слово. Уже засыпая, Мигель вспомнил губы Джоанны, ее нежные и сильные руки, соленый вкус слез на ее щеках, вспоминал те короткие часы в комнатке «Кариббиэн Блю» — свежесть ночного ветра с гор и неистовый звон цикад. Потом он увидел ее своими глазами и совершенно не удивился, хотя она вошла сюда, в завал, не остановленная часовыми, вошла такая, как шесть лет назад: загорелый подросток чуточку надменного вида, в синей форме столичного колледжа и шапочке пирожком. И глаза ее были такие же, как тогда, серые и очень строгие, и точно так же падали из-под синей шапочки ее волосы — гладкой, чуть изгибающейся волной цвета спелого маиса. «Меня зовут Монсон, Джоанна Аларика Монсон, и я давно хотела познакомиться с вами, сеньор Асеведо…» Девочка по имени Джоанна Аларика перешагнула через лежащий на обгорелом брезенте ручной пулемет и опустилась возле Мигеля, положив ему на глаза легкую прохладную руку; и завал, в котором они остались вдвоем, качнулся и поплыл в призрачную страну.
Когда его разбудили, уже вечерело. Стало немного свежее, и небо в просветах густой листвы уже не казалось твердой ультрамариновой эмалью, — оно слегка поблекло, приобрело зеленоватый оттенок и ту удивительную глубину и прозрачность, которая в ясные дни отличает предвечернее небо в тропиках. Мигель крепко потер лицо ладонями, сгоняя остатки сна, потом посмотрел на часы и сел, поправив съехавшую на живот пистолетную кобуру.
— Все было спокойно?
— Так точно, мой сублейтенант. Разбудили вас потому, что думали, может, уже идти пора…
— Да, пожалуй… — Мигель зевнул и еще раз посмотрел на часы. — Все-таки я почти пять часов отхрапел, скажите на милость. Из вас-то спал хоть кто-нибудь?
— Так точно, спали по очереди.
Они еще раз пустили по кругу фляжку с остатками трофейного рома, потом закурили.
— Значит, говорите, все было спокойно? И самолеты не летали?
— Никак нет, мой сублейтенант, ни одного не было.
— Интересно… А знаете, ребята, похоже на то, что войне скоро крышка.
— Пора бы уж, — вздохнул Муньос, — десятый день воюем, шутка сказать.
— Да, похоже, что дело идет к концу. Что-то они после Гуалана угомонились… А помните, как перли первые дни? Атака за атакой..
— Увидели, что нас голыми руками не взять, — сказал Никастро.
— Голыми… В том-то и дело, что руки у них были далеко не голые, а взять не взяли, — возразил Мигель. — Скажешь тоже, «голыми руками»! Одна авиация чего стоит…
— Нам бы такую! Мы бы показали этим сволочам «освободительную войну»!
— Ого, и еще как!
— Ну ладно, давайте трогаться.
Четверо подобрали оружие, рассовали по карманам гранаты и вышли из завала. Мигель еще раз посмотрел в бинокль на место утреннего боя: догоревший вездеход чернел грудой дымящегося металла, все так же висел на лианах труп инсургента в шляпе; вместе с чадным дымком оттуда уже явственно тянуло тлением.
— Завоняли сеньоры «освободители», — подмигнул Годой, потянув носом. — Да, погодка их встретила жаркая. «Посетите Гватемалу — страну вечной весны, рай туристов!» Ну, эти туристы останутся здесь надолго, видно, рай пришелся им здорово по душе…
— Идемте, — сказал Мигель. — Пошли по полотну до будки. Каски, черт возьми, сколько раз говорить одно и то же!
Обязательное ношение каски в зоне боев было разумной мерой, если учитывать особенности этой чащобной войны, где не было никакой линии фронта и где каждую минуту можно было угодить на чей-то прицел; но жара делала ее малоприятной. Солдаты, ворча, нацепили тяжелые стальные шлемы американского образца и неторопливо зашагали по шпалам.
Уже в сумерках они дошли до будки весовщика, покурили, сидя на платформе весов, где раньше взвешивались вывозимые с плантации бананы, обсудили дальнейший маршрут. Можно было идти напрямик, просекой, или по полотну, делая лишний крюк.
— Идемте лучше по рельсам, мой сублейтенант, — сказал Никастро, — чуть дальше, зато воздуха больше и идти удобнее. Спешить-то все равно некуда.
— Все равно, — ответил Мигель, — можно и так. В просеке и в самом деле будет жарко.
Прошли по полотну еще километра три. Вокруг уже была душная тропическая ночь, перенасыщенная запахами, призрачно озаренная звездами, звенящая миллионами голосов очнувшихся от дневной спячки насекомых. Четверо шли растянувшись, впереди Годой, за ним Никастро и Муньос, Мигель замыкал шествие. Постепенно он отстал от солдат и почти потерял их из виду. Заблудиться было негде — шли по рельсам, — а побыть совсем одному в такую ночь было приятно.
Он шел, положив руки на висящий поперек груди автомат, и думал о том, удастся ли этой ночью связаться с девятым полевым по телефону. Знакомый связист обещал ему устроить это, улучив часок, когда линии будут не очень перегружены. Только бы услышать в трубке ее голос, только бы узнать, что у нее все в порядке…
В первый момент он даже не успел испугаться — короткая желтая вспышка озарила мрак и мгновенно сгустила его в непроглядную черноту, погасив звезды. Мигель инстинктивно бросился плашмя между рельсов, и над ним тяжкой волной прокатился громовой удар — оттуда, спереди, где были остальные ребята. Лишь секунду спустя его мозг воспринял сознание катастрофы.
— Эй, что случилось? — закричал он, подняв голову и пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте. — Муньос, Никастро-о!
Никто не отозвался. Поняв, что случилось что-то страшное, Мигель вскочил и бросился вперед, спотыкаясь на шпалах, на бегу срывая через голову автомат.
Муньос был жив. Почти налетев на него с разбегу, Мигель упал на колени, ощупывая раненого трясущимися руками.
— Это вы, Муньос? — спросил он одним дыханием. — Вы живы? Что случилось?..
— Мина… — с трудом ответил тот. — Хуан наступил, он шел первым… Полотно заминировано, я этого и боялся… Посмотрите других, может…
Потеряв голову, Мигель рванул из кармана электрический фонарик и стал осматривать раненого, не заботясь о безопасности.
— Посмотрите других, — снова прохрипел Муньос, — у меня ничего, я сам… Дайте пакет…
Мигель отдал ему перевязочный пакет и бросился по полотну, обшаривая землю лучом фонарика. В нескольких шагах впереди он нашел труп Никастро, а еще дальше — все, что осталось от Годоя. Осталось совсем немного. Оцепенев в ужасе, Мигель смотрел на это немногое, потом фонарик выпал из его руки и погас, а сам он отошел в сторону и схватился за ствол дерева, согнувшись и сотрясаясь от мучительных спазм в желудке.
Приступ тошноты обессилил его. Вернувшись к Муньосу, он помог ему перевязать раны и сел рядом.
— Сейчас пойдем, — сказал он. — Курить хотите?
Тот отрицательно мотнул головой, видимо с трудом удерживаясь от стонов.
— Сейчас пойдем, — тупо повторил Мигель, с жадностью затягиваясь дымом. — Сейчас пойдем…
— Не по полотну, мой сублейтенант, — очень тихо сказал раненый. — Здесь минировано.
— Ну, понятно. Я вас потащу напрямик. Хорошо, здесь нет уже таких зарослей… Через полчаса выйдем к передовым постам.
Эти полчаса прошли, потом другие и третьи. Мигель потерял счет времени и счет остановкам, когда он укладывал на землю Муньоса, сам валился рядом, хватая воздух обугленным от жажды ртом, и потом заставлял себя подниматься снова и взваливать на спину бесчувственное тело раненого, которое с каждым разом становилось все тяжелее, и идти вперед, задыхаясь от усталости, обливаясь потом, по щиколотку увязая в топкой почве низины… Сначала он думал о своей ответственности за случившееся, потом просто считал шаги, потом сбился и вообще перестал что-либо соображать. Шел, отдыхал и снова шел без единой мысли в голове, уже не разбираясь в светящихся цифрах, буквах и точках на пляшущем перед глазами циферблате компаса.
