Александр Тарнорудер - Ночь - царство кота
Конечно же, того, кто раньше был почти богом, а потом исчез, сгинул без следа. Впрочем, очень похоже, что Осоркон хорошо позаботился о слухах, ведь кто мог понять, почему он, Юсенеб, уже выиграв великое сраженье, оказался пленен? Кто мог понять, что вмешались иные силы. А из прежних остались в живых, пожалуй, только Осоркон да он сам. Но Осоркон правит Египтом, а он… он обложил бы богатый Египет данью, такой данью, что стонали бы его обитатели, а его собственный народ возрадовался бы и возвеличил бы его еще больше. Теперь же, Юсенеб не мог сдержать горьких слез — проклято его имя и его память, и так страшно в конце вдруг осознать, что злая судьба может играть еще более злые шутки. Он надеялся, что его имя сохранится в памяти его народа, как имя великого воина, если не при жизни, так после смерти, и о нем будут слагать легенды. Какая наивность, и как коротка народная память. Нет, он не хотел быть узнан. Кто знает, может, они накинутся на него и пинками выместят злобу, может, просто убьют, или, потехи ради, кликнут стражу, а может быть, он и получит часть былых почестей, но сквозь зубы, с косыми взглядами исподлобья и с фигой в кармане, что еще больнее.
Юсенеб вернулся на прежнее место и обнаружил за соседним столом двух нищих в лохмотьях, с единственной чашкой какой-то бурды между ними, жадными взглядами, пожиравшими его почти не тронутое изобилие. Он знаком показал им приблизиться и на языке Египта сказал, что они могут съесть все, что пожелают. Сам же он пересел за их стол, взяв лишь кувшин с вином, и с омерзением скинув под стол пустую чашку. Нищие бросились целовать его ноги, потом, как две голодные собаки, накинулись на еду, заглатывая куски целиком. Один из них был изрядно побит, он морщился, так как каждый проглоченный кусок явно доставлял ему страдание, и Юсенеб подумал, что, должно быть, у него отбиты внутренности, и он долго не проживет. Унижение голодного… Хвала Богам, Юсенебу не довелось испить сполна эту чашу, только однажды, после пленения, когда его бросили в трюм галеры, и лишь боги знают, сколько дней они плыли вверх по Нилу в Гераклеополис, он, среди прочих рабов, лишенный еды и питья, впадал в забытье, но ярость поражения не дала ему умереть. Он не мог просто так умереть среди челяди, он выдержал эту давнюю пытку, но воспоминание осталось на всю жизнь. Он видел, как резкие движения этих оборванцев постепенно замедляются, когда глаза еще голодны, а желудок уже взывает о пощаде. Так насыщается после удачной охоты дикий зверь, ошалевший от долгих бесплодных поисков добычи, или голодный кот, вернувшийся домой уставшим от мартовских бдений.
Побитый кончил есть и громко рыгнул, выругался, дернувшись от боли, и, затравленно озираясь, принялся рассказывать своему сотрапезнику странную историю своего вызволения из фараоновых застенков, напирая на то, что, вопреки приказу фараона, ему не дали ни новой одежды, ни денег, а напротив, стража избила его до полусмерти и выбросила за ворота, присвоив и деньги, и одежду. Юсенеб, усмехаясь, лишь слабо покачивал головой и неторопливо, маленькими глотками отхлебывал вино, прислушиваясь к повествованию. Рассказ тем временем принимал интересный оборот. Юсенеб уловил, что Фараон готовит какую-то очередную каверзу, если согласен отдать Гераклеополис врагу, прямо намекая, что боя не будет.
Но не успел он как следует обдумать услышанное, как из-за дверей послышался шум, и в таверну ворвались вооруженные мечами воины фараона. За ними последовал какой-то вельможа, при виде которого побитый затрясся и позеленел. Вельможа, оказавшийся начальником фараоновой стражи, тихо сказал что-то подбежавшему хозяину. Хозяин, пряча взгляд, махнул в их сторону, и побитый вскочил и бросился целовать вельможе башмаки. Но тот лишь с досадой пнул его ногой и направился прямо к Юсенебу. Он всмотрелся в его лицо и произнес лишь одну короткую фразу:
— Следуй за мной, человек.
Юсенебу не оставалось ничего другого, как повиноваться, оставив на столе недопитое вино. Выдали, все-таки, подумал он с досадой.
Они отправились в обратный путь ко дворцу: первым шел начальник стражи, за ним — Юсенеб, а далее, отрезая пути побега, двигались воины. Праздник был в самом разгаре, жертвоприношения давно свершились, и толпа, разогретая дармовым пивом из господских запасов и обильным жертвенным мясом, бесновалась в рамках разрешенного ей безумства. Поистине, заведение соплеменников казалось ему теперь тихой гаванью в безудержном море веселья. Повсюду горели костры, окруженные разодетыми горожанами, музыка вспыхивала тут и там, бросая участников в танцевальный экстаз. Шум, казалось, достиг предела: трещотки, бубны, дудки, кастаньеты — все шло в ход, только бы погромче. По мере приближения дворца Фараона толпа становилась плотнее. Юсенеб оглянулся на спутников и сразу получил чувствительный тычок в спину Стражники сами жаждали порезвиться, но не позволяла служба, и Юсенеб, размышляя о недавнем странном сотрапезнике, понимал, что любой неосторожный жест с его стороны обернется битьем. Они вошли в неприметную дверь в стене и оказались в длинном и узком проходе, едва освещенном редкими коптящими светильниками. Еще одна дверь, и Юсенеб очутился один в тесном каменном мешке, вызвавшем дежа вю.
Юсенеб, нащупав ногой тряпье на полу, уселся и тупо уставился в темноту Лишь слабая полоска колеблющегося света трепетала под дверью. Довольно скоро по гулкому каменному проходу проследовали шаги многих людей, но в растворенную дверь вошел только один.
— Факелы мне! — скомандовал он, и Юсенебу пришлось зажмуриться — в дверь протиснулись еще двое с шипящими просмоленными палками в руках.
Юсенеб узнал голос Осоркона. Конечно, он звучал глуше, но оставалась в нем все та же сила, заставляющая его подданных падать долу. Если это конец, подумал Юсенеб, то будь что будет, он уже отжил свое, он не станет ничего выпрашивать или башмаки лизать.
— А ты все тот же, — проговорил Осоркон после паузы, рассматривая прислонившегося к стене Юсенеба.
— И ты мало изменился, — Юсенеб не мог видеть лицо стоявшего у двери Осоркона из-за слепившего света.
— Стул! — потребовал Осоркон, и тотчас ему была подставлена табуретка.
Некоторое время они смотрели друг на друга, причем это был слишком неравный поединок. Юсенебу полагалось пасть ниц, прятать взгляд перед Фараоном, целовать землю, лепетать положенные слова про жизнь, силу и здоровье, но он не сделал этого. Он все так же сидел, опершись о стену, не говоря ни слова.
— Этот мальчишка, — Осоркон нарушил молчание, и взгляды их встретились, — расскажи мне о нем.
— Что бы ты хотел узнать?
— Не притворяйся! — сверкнул глазами Осоркон, — я знаю, кто он!
— Зачем же ты спрашиваешь, если знаешь?
— Я прикажу бросить тебя в клетку с гиенами!
Юсенеб усмехнулся:
— Что ж, если у гиен нет более подходящей пищи, они съедят и меня, но это никому не доставит удовольствия, в том числе и гиенам. Но может быть, мои соплеменники будут удовлетворены — их проклятия будут услышаны богами.
— Можно придумать смерть и помедленней, если ты будешь упорствовать. Я знаю, что мальчишка посвящен! Он так уверен в себе, что даже не потрудился скрыть это от меня.
— Неужели ты, Великий Осоркон, опасаешься почти еще ребенка? Неужто твои лета пасуют перед шестнадцатью годами? Владыка Египта, и провинциальный сопляк, не нюхавший жизни…
— Полно, Юсенеб, мы оба знаем, о чем идет речь. Я узнал этот взгляд. Это ЕГО глаза, и ты можешь и дальше юлить, сколько тебе вздумается, но ты и сам понимаешь, что если ОН не выдержал испытания, то не выдержит и ЭТОТ!
Осоркон не назвал имени своего брата, видимо, даже после всех этих лет он опасался возмездия.
— Ты всего лишь оправдываешь убийство…
— Нет, Юсенеб! Мы оба хорошо знаем, где правда, а где ложь! Египет вечен, а мы всего лишь слуги богов, и тот, кто идет поперек их воли, должен знать, что дорого заплатит за дерзость.
Ложь, подумал Юсенеб, какая неприкрытая ложь, украшенная красивыми словами. И они оба прекрасно понимают это. Вот только непонятно, зачем Осоркон играет в эту странную игру? Сентиментальность на старости лет или еще одна хитроумная ловушка?
Осоркон принял молчание Юсенеба за согласие:
— Пойдем, будешь моим гостем, пиршество уже закончилось, но для старых друзей всегда что-нибудь найдется.
Такого оборота Юсенеб не ожидал — не хватало только появиться у Фараона на празднике и быть узнанным. Хватит уже позора на его седую голову, как же, «старый друг». Юсенеб снова почел за лучшее ничего не ответить.
— Или тебе приятнее общество гиен?
— Зачем ты хочешь разрушить Гераклеополис?
— Быстро в Бубастисе распространяются слухи. Да кто сказал, что Гераклеополису что-то угрожает? Мы сейчас ни с кем не воюем. Или ты снова хочешь славы, хочешь возглавить войско?
