Бен Хетч - Знаменитый газонокосильщик
В Обществе гуманитарной помощи мне тоже отказали, объяснив это тем, что у меня нет необходимых навыков. Я настолько бездарен, что не могу разгребать даже речной ил!
Воскресенье, 18 апреляЯ по-прежнему вспоминаю маму. Это даже не воспоминания, а объемные картинки с цветом, вкусом и запахом. Маленький Чарли завороженно смотрит, как я играю в шарики на ковре в коридоре. Считая, что я этого не вижу, он запихивает один из шариков себе в рот, катает его между щек и случайно глотает. После чего тут же запихивает себе в рот следующий, полагая, что таким образом ему удастся скрыть происшедшее. Однако машинально глотает и этот. Я иду жаловаться маме, и она говорит: «Чарли! Прекрати поедать шарики Джея». После этого все тщательнейшим образом изучают стул Чарли, пока наконец из него не выходят шарики вместе с моим солдатиком из набора «Ваффен-СС».
Сейчас я даже не могу в это поверить, однако, когда мама впервые нащупала у себя уплотнение, никто из нас не отнесся к этому серьезно. Помню, как она лежала на полу на кухне, а Чарли перегонял его из стороны в сторону, словно это была новая игра. Уплотнение погружалось внутрь, а затем всплывало наверх, как пузырек воздуха. «Вот он! Вот он! Я его поймал!» — кричал Чарли, загоняя его вглубь.
Потом другая сцена — мама в больнице, ей приносят протеиновый напиток, который она принимает два раза в день, так как уже не может есть. Мы все смотрим, как она втягивает в себя по четверть ложечки, каждый раз собираясь с силами, словно она тяжеловес, готовящийся поднять штангу с добавочными десятью килограммами, и каждый раз все заканчивается слезами, потому что она больше не может. Мы, сидя вокруг ее постели, ведем искусственно-оживленное обсуждение «Обитателей Ист-Энда», чтобы заставить ее съесть еще. «А ты что думаешь о Бьянке и Рики, папа? По-моему, она ему не подходит. Мама, а ты что думаешь о Бьянке и Рики?» «Эта Бьянка очень симпатичная», — включается мама, вытирая слезы и снова беря ложку — все облегченно переглядываются.
Я не знаю, что произошло. Но все, что я чувствую, — мама, папа, Шон, работа, Джемма — вдруг превратилось в какие-то шарики, которые, сталкиваясь, катаются в моей голове, как по бильярдному столу. И сколько я ни пытаюсь загнать их в лузу, они выскакивают обратно. Так что количество шаров никак не убывает. После каждого удара шар отфутболивается обратно, и скоро у меня уже не будет сил на то, чтобы перемещать кий.
10 часов вечера.
Сегодня снова сообщают о том, что французы отказываются закупать английскую говядину, и это сообщение сопровождается старыми кадрами, на которых изображены коровы, умирающие на полях от бешенства. Однако когда я говорю папе о том, что, возможно, я им тоже заразился, тот приходит в бешеную ярость и обвиняет меня в симуляции: «Сначала у тебя был рак желудка, потом ты прочитал об опухолях мозга и начал изображать из себя умирающего. Возможно, ты действительно болен, но изволь держать себя в руках».
Я говорю, что ему просто наплевать и что, конечно, я могу держать все при себе, чтобы он спокойно мог смотреть своего «Дикого ангела».
— Потому что все дело только в том, что ты хочешь смотреть кино, а я тебе мешаю. Возможно, когда я ослепну и не смогу стоять, мы вернемся к этому разговору.
4 апреля: Маму снова отправили в больницу. Она настолько ослабла, что уже не может встать без посторонней помощи, а поднимать ее с дивана очень тяжело. Ей колют стероиды, чтобы вызвать аппетит. В течение последних двух недель она ежедневно съедает такое количество пищи, которое равно одному тосту. Сердце разрывается, когда я слышу ее голос. Она не может произнести даже три слова, чтобы не закашляться, после чего ей требуется целая минута, чтобы прийти в себя. Она говорит только о своей болезни, в основном о ногах, от которых остались одни кости, покрытые тусклыми красными и бледно-серыми пятнами, как туши в витринах мясных магазинов.
Иногда она переходит на доверительный тон и начинает говорить таким тихим шепотом, словно сама не желает себя слышать: «Я так ослабла, Джей, так ослабла». И тогда в ее голосе звучит такое отчаяние, что у меня дыхание перехватывает.
Глаза у нее теперь постоянно на мокром месте. И когда она плачет, все еще ничего, хуже, когда она пытается сдержать слезы, — она шумно вдыхает, задерживает дыхание и произносит с фальшивым оптимизмом: «Ну сколько можно хныкать. Как твои дела? Что в школе, Джей?»
Больше всего она боится, что метастазы захватят печень, но, вероятно, это уже произошло. Она говорит об этом только тогда, когда папа выходит из палаты, да и то ей не удается произнести всю фразу целиком, не срываясь: «Боюсь, опухоль… захватила… печень».
В такие моменты я начинаю вести себя как робот. Я жду, когда она успокоится, и отвечаю: «Это никому не известно, мама. Возможно, все это из-за лекарств. Вот когда тебе сделают новый коктейль, ты снова начнешь есть. Если бы дело было в печени, врач наверняка уже сообщил бы об этом. Подожди, что он скажет. Ты просто должна заставить себя есть. Во всем виноват этот несчастный грипп».
Понедельник, 19 апреля
После третьего собеседования мне предлагают работу в фирме «Гордер и Скук». Папа делает вид, что очень разочарован тем, что ему не удастся превратить мою комнату в гостевую спальню, но на самом деле он доволен. Теоретически я тоже должен быть доволен, но почему-то никакого счастья не испытываю. У меня такое ощущение, что я на ощупь иду по темному переулку, который заканчивается тупиком. Я чувствую, как на меня наезжает грузовик, извещающий сиреной о своем приближении, но мне все равно, потому что бежать некуда. Грузовик все ближе и ближе, я пытаюсь вскарабкаться по гладкой стене, цепляюсь за углы, но у меня ничего не получается. Узнал у миссис Дрейкот новый телефон Джеммы в Шеффилде и позвонил сообщить ей о том, что устроился на работу, но с последней нашей встречи она ведет себя отчужденно. Я надеялся, что она мне посочувствует. Но она говорит, что очень рада, и это приводит меня в бешенство.
— Просто теперь у тебя будут деньги и ты сможешь приезжать ко мне в гости, — объясняет она.
— Ах это я должен приезжать к тебе в гости?
Она говорит, чтобы я не дурил и что она не имела в виду ничего обидного.
— Я не дурю и прекрасно понимаю, что ты имела в виду, — огрызаюсь я.
Я уже не в состоянии держать себя в руках. Я снова вспоминаю Рода, представляю себе, как Джемма все больше от меня отдаляется, и думаю о том, что, возможно, его кадык не такой уж острый. Я представляю себе, как они надо мной смеются и как Джемма рассказывает ему об одном идиоте, с которым она встречалась последний год — «Ну все, Джемма, хватит, а то я сейчас лопну от смеха. Ха-ха-ха, ушам своим не верю! Неужели даже приходской журнал отверг его писанину?!».
— Ты считаешь меня неудачником, — ни с того ни с сего заявляю я. — Никчемным человеком. Вы с Родом потешаетесь надо мной. Тебя не волнуют мои чувства. Ты даже не представляешь себе, что такое мечтать стать писателем и повсюду получать отказы!
— Я не понимаю, о чем ты. Я вовсе не потешаюсь над тобой с Родом, — говорит Джемма. — Я даже не говорила с ним. Я же рассказывала тебе о его кадыке. Мне казалось, что мы с этим разобрались, и я вовсе не считаю тебя неудачником. Мне понравился твой рассказ про ванны. По-моему, это было очень смешно.
— А откуда мне знать, что у него действительно острый кадык? Я что, должен верить тебе на слово? — Меня уже несет по кочкам, и я не могу остановиться. Это как игра в бирюльки — все переживания свалены в одну кучу и невозможно вытащить какое-нибудь одно, не затронув остальные. — Вполне возможно, что у него совершенно нормальный кадык. Да и вообще, почему это должно тебя волновать? Может, тебе нравятся мужчины с острыми кадыками.
Некоторое время в трубке висит напряженная тишина, а потом Джемма разражается хохотом. На самом деле мне тоже смешно, и я бы рад посмеяться, но мне мешает это сделать суп, бултыхающийся в голове. Я понимаю, насколько глупо устраивать скандал из-за кадыка Рода, которого я даже никогда не видел. Но не могу рассмеяться. Я снова начинаю себе представлять, как она рассказывает Роду о нашей ссоре и тот катается со смеху и чувствует себя страшно крутым из-за того, что кто-то может поссориться из-за его кадыка.
— Вот видишь, ты снова надо мной смеешься, — заявляю я. — Ха-ха-ха, как смешно — писатель-неудачник, которого отказывается печатать даже приходской журнал. Могу поспорить. Род просто визжал от этой истории. Почему бы тебе не рассказать ему еще и о «Звезде щеголя»? Пусть развлечется на полную катушку.
Ты точно так же, как и все, считаешь меня неудачником. Желаю тебе приятно провести время в Шеффилде, Джем. Я к тебе не приеду. И ты тоже можешь ко мне не приезжать — и так понятно, что тебе на меня наплевать. Прощай и передай от меня наилучшие пожелания Роду, а также его выступающей части тела. И на всякий случай запомни — ты права: я действительно неудачник.
