Александр Кузнецов - Два пера горной индейки
Почему так случается?! И даже между близкими людьми. Ломают семью, бросают детей, не могут понять друг друга. А мы ведь мужчины. Конечно, лучше всего было бы нам разойтись. Но куда уйдешь?! Работа моя не окончена, метеослужбу тоже не бросишь. И потом, позор...
Когда я обнаружил его жульничество с наблюдениями, моему терпению пришел конец. Меня просто затрясло. Я подбивал показания за декаду и наткнулся на это мошенничество, на этот ненужный обман. Он как раз вошел с улицы и начал снимать ватник.
— Скотина ленивая, сволочь, пьяница! — закричал я на него.
В первый момент он растерялся от неожиданности, и ватник так и остался у него на одном плече. Потом побагровел, глаза прищурились.
— Ты чего орешь, сука? — проговорил он медленно сквозь зубы. — В морду тебе дать?!
— Ты не наблюдал вчера, это и ежу ясно!
— Ну и что?
— А то, что я не намерен скрывать эту подлость и сегодня же сообщу об этом Покровскому.
— Вот как?! Покровскому? — Он сбросил ватник и шапку на пол. — А если я сейчас придавлю тебя как вошь?!
И он пошел на меня. Я вскочил, а он схватил меня за куртку на груди, приподнял и швырнул в угол. Я больно ударился головой о печку. В глазах потемнело. Под руку мне попался топор. Сжав его в руке, я поднялся, и мы встали друг против друга, как две собаки, готовые по первому движению противника вцепиться в горло. Я ждал, когда он меня ударит, а он сказал:
— Брось топор, паскуда!
Если бы он меня ударил, я бы зарубил его топором. Ведь он сильнее меня в два раза. А потом, я весь трясся.
— Брось топор, говорю! — В голосе его звучала угроза, но она уже была не страшна. Момент, когда я, не отдавая себе отчета, мог ударить его топором, уже прошел.
Но он может еще повториться... Зловещая тишина, это напряженное молчание могут лопнуть в один прекрасный день, как детский шар.
Он уже пытается нарушить тишину, поймать какую-нибудь музыку. Но вряд ли сейчас он что-нибудь найдет.
— ...что делать с отарой Азимова Джапара? Осталась беспризорной. Принять некому. В Заготскоте люди...
— ...зернофураж пятнадцать тонн, зерноотходов — двадцать...
— ...вполне достаточно. В понедельник я не работаю. Вот вы мне скажите, правильно я приняла...
Шум, визг, трескотня.
— ...подписал Бардаралиев. Бар-да-ра-ли-ев...
Зря только питание сажает. В это время редко удается поймать что-нибудь...
— ...РТБС, РТБИ, РТБК прогноз погоды на шестнадцатое. Небольшая облачность без осадков. Ветер умеренный. Во второй половине дня...
— ...Архип 5248. Практически по ярлыку 5240. Просим уточнить...
Щелчок выключателя, писки морзянки прекращаются. Мир незнакомых людей, чужих забот и волнений погас. Опять приходит тишина. Он встает, идет к полке, берет книгу. Снова Брянцев, в который уже раз! Я вдруг вспомнил нашу радость и смех, когда мы без конца поднимали стаканы и кричали: «С приездом!» А это означало: «За то, что мы с тобой живы! За то, что нам с тобою так повезло! Плевать на обмороженные ноги! Мы живы, и это главное!»
В каньон Асбирс-чайир сходятся с обеих сторон крутые склоны и обрываются скальными стенами. Здесь все лето лежит снег лавин и летят камни. Летят весь день почти без перерыва. Чем выше, тем склоны над каньоном становятся положе, а у самых гребней пасутся козлы. На южных освещенных склонах снег испаряется под солнцем за полдня, обнажая ковер альпийского луга. Эти пастбища видны с порога нашего дома, и мы хорошо знаем стадо ущелья Илбирс-чайир. Вожаком у них огромный однорогий козел. Много раз мы рассматривали его в бинокль; но как ни старались, подойти к нему на выстрел пока не удавалось. В тот день мы проводили снегосъемку на леднике Ак-сай и подошли к пастбищу с обратной стороны, из-за гребня. Осторожно ступая, чтобы ни один камень не вырвался из-под ноги и не загремел по скалам и осыпи, мы вышли к гребню в полдень. К этому времени козлы могли уже уйти с луга, чтобы полежать в скалах. Мы посидели, отдышались. Потом, на некотором расстоянии друг от друга, одновременно вылезли на гребень и, не поднимая голов в зеленых капюшонах штормовок, заглянули вниз. Козлы были рядом. Мохнатые, крупные рогачи. Они растянулись вдоль всего склона и паслись небольшими группками по три-четыре. Самки были подальше, у скал. Всего в стаде голов сорок. Выше всех и ближе к нам стоял однорогий. Я должен был стрелять по левым, но не удержался, медленно выдвинул ружье, положил стволы на камень, но прицелиться по вожаку не успел. Однорогий сделал прыжок, остановился как вкопанный и пронзительно свистнул. В тот же миг раздался винтовочный выстрел, и он рухнул на передние ноги. Потом с трудом поднялся и, собирая последние силы, прыгнул что есть мочи последним рывком вниз, покатился по снегу. Все стадо снялось и, разделившись на две части, стало уходить на скалы. Я успел выстрелить, но промахнулся. Винтовка стреляла еще четыре раза, но ни один козел не упал. Убитого вожака нигде не было видно. Мы сошлись на гребне и закурили.
— Что же ты? — спросил он.
— Хотел однорога застрелить, да ты перехватил.
— Он мой был, с моей стороны. Долго он нас водил...
— Пойдем посмотрим, — не терпелось мне.
— Килограммов полтораста, не меньше. Как бык. Под лопатку попал.
Он не сомневался, что козел лежит за перегибом. Козел действительно был там. Единственный метровой длины рог держал его на снегу, словно якорь. Второй рог — толстый и короткий обрубок — поднимался надо лбом сантиметров на десять.
— Сломал небось в молодости, — предположил он.
— Вряд ли, скорее всего, пулей отшибли, поэтому и ученый был.
Решили спускать козла по снежному кулуару в Илбирс-чайир, а там сбросить со скал. По снегу каньона его будет легче тащить, чем по моренам и осыпям. Козел был тяжелый, но кулуар становился все круче и круче, так что в конце концов он один вез козла за рог, а я еле успевал сзади. Вдруг раздался характерный звук срывающейся лавины — хруст и нарастающее шипение, переходящее в грохот. Кулуар, словно молния, перерезала извилистая линия отрыва снежного пласта. Машинально я бросился на скалы и вцепился в них, прижался всем телом. Линия отрыва лавины прошла ниже меня, как раз между нами. Лавины набирают скорость быстро. Сбитый уходящим из-под ног склоном, он вначале барахтался на поверхности, стараясь выкатиться на сторону, но через секунду исчез под снегом. Грохот утих, и я остался один. Если его не разбило о скалы, то при отвесном падении в каньон похоронило под мощным снежным конусом. Поворот кулуара мешал просмотреть его до конца. Я сел на снег. Хотелось пить. Мысль работала лихорадочно. Надо спускаться. Лавина здесь больше не пойдет. Веревка в моем рюкзаке, молоток и крючья у него. Заложу веревку за выступ, как-нибудь спущусь. Светлых еще часа три-четыре, надо спешить. Громко кричу, зову его, но, когда эхо затихает в скалах, в ответ на мои призывы слышу только журчание воды где-то в скалах. Начинает идти мелкий снежок, горы накрыты пеленой тумана. Сюда туман еще не спустился, но скоро будет и здесь. Придерживаясь скал, осторожно иду вниз. Ноги дрожат. От поворота кулуара до каньона осталось метров четыреста. Его нигде не видно. Попадаю на участок льда. Приходится обходить его по скалам. Кулуар все круче. Скалы черепичного строения и сильно разрушены. Из-под руки у меня вырывается камень, сразу бросает в пот. Смотрю вверх. Наверх легче. Но идти надо вниз. Случай этот будет разбираться всякими комиссиями, следователями. Скажут, почему пошел вверх, не убедился, что он погиб, и не сделал все, что мог? А может быть, он действительно жив? Вряд ли... Кричу опять и опять. Ответа нет. Уж лучше один, чем двое. Если я теперь сорвусь, так никто и не найдет нас, не узнает, что произошло. Разве собаки отыщут? Они привязаны. Ит еще может перегрызть веревку, а Аю-то на цепи. Так и подохнет с голода. Нет, надо идти вниз. Даже если я его не найду, по каньону дойду домой до темноты, до связи. Но двигаться опасно. Стена, с которой отвесно вниз прыгнула лавина, угадывается уже метрах в ста подо мной. Попадается трудный участок скал, и я достаю веревку — сорокаметровый репшнур из капрона толщиной в мизинец. Спускаюсь по двойной веревке и вытягиваю ее. И в этот момент слышу его голос. Он зовет меня. Голос доносится с противоположной стороны кулуара. Ору что есть мочи, он слабо, еле слышно, отвечает. Нет, это мне не показалось, он совсем рядом.
— Я иду! Я здесь! — Страха как не бывало. Опираясь прикладом о склон, словно штычком ледоруба, быстро перехожу по выступающим камням лед кулуара.
— Где ты? — изо всех сил кричу я.
— Иди сюда. Я здесь, — раздается совсем рядом.
Он сидит за выступом скалы, оперевшись о нее спиной. Лицо в ссадинах, лоб рассечен, и с него на глаз стекает струйка крови. Сидит не шевелясь.
— Что у тебя?
— Все нормально. Боком немного ударился. Спина еще и локоть, — отвечает он вяло, без всякого выражения.
— Что ж ты не отвечал, когда я тебе кричал?
— Не мог, голоса не было.
— Ну-ка, подними руки, — начинаю я тормошить его. — Согни в локтях. Так, хорошо... Можешь встать?
