Александр Кулешов - Тупик
Я молчу.
— Мы что, — Гудрун повышает голос, — пьем на эти деньги, покупаем себе меха, бриллианты, машины, виллы?! — Она почти кричит. — Посмотри, в чем мы ходим! В тряпье! Мы ездим на угнанных машинах! Мы живем в мансардах! Мы питаемся в дешевых харчевнях! Мы живем не богатствами, а идеалами! Во имя идеалов мы уничтожаем наших врагов! Во имя идеалов ты казнил того, кто был когда-то…
В ту же минуту я изо всех сил ударяю ее по лицу, кровь из ее разбитой губы брызжет мне на рубашку, и я ухожу в ванную сменить ее.
Вскоре туда приходит Гудрун, она долго моет лицо, прикладывает какие-то примочки. Потом возвращается ко мне в комнату, ложится рядом на диван и целует меня. (Может быть, ее надо все время бить, тогда она станет вести себя спокойней?)
— Не сердись, — шепчет, — я больше не буду (смотрите, какая маленькая раскаявшаяся девочка — ей бы бантик в косички!). Сейчас не время ссориться.
— А когда время? — спрашиваю.
Она долго молчит, потом говорит мечтательно (такой я ее вижу впервые, а уж то, что она говорит, я тем более впервые слышу).
— Сейчас бы полежать где-нибудь на теплом песке у моря. Где-нибудь на Гавайях, где пальмы, цветы… Ты хотел бы побывать на Гавайях?
Я не сразу прихожу в себя от услышанного.
— На Гавайях? Не знаю. Когда-нибудь, может быть. Это не для таких, как мы, Гудрун. Это в другом измерении.
— Ты прав, — соглашается она печально, — наше место здесь, на переднем крае борьбы. — Голос ее крепнет (ну вот, это снова Гудрун, какой я ее знаю). — Наша судьба в сраженье. Отдохнут другие, те, кому мы проложим дорогу.
Я бормочу:
— На кладбище они отдохнут.
Она поворачивается и удивленно смотрит на меня.
— Что с тобой, Ар, ты очень изменился после… — Она вовремя замолкает, вспомнив про разбитые губы.
— Ну, изменился! — взрываюсь. — Школу, которую мы с тобой прошли, не забудешь…
— Ты прав, — неожиданно тихо говорит она, — мы вообще ничего не можем забывать, Ар. У нас ведь только и есть прошлое. Будущего нет.
— Как же так, — усмехаюсь, — сражаемся ради будущего, а у самих его нет?
— Ты прекрасно меня понимаешь, Ар, мы с тобой до этого, да и ни до какого другого будущего не доживем.
— Так для кого готовим?
Она молчит, потом говорит:
— Знаешь, Ар, мне иногда кажется, что ни для кого. Во всяком случае, в «нашем» будущем никто не будет жить. Может быть, в другом каком-нибудь, которое готовят другие…
Я внимательно разглядываю Гудрун, такой я ее еще никогда не видел. Что с ней? Что ее мучает — угрызения совести? Только не это, не такова моя Гудрун! Страх? Она его тоже не знает. Может быть, предчувствие?
Настроение у меня и без того неважное, а тут еще иона добавляет тоски. Я решительно встаю и говорю:
— Собирайся, пошли в город.
В город? Сейчас? Когда вся полиция идет по нашему следу?
Ну и что — от судьбы никуда не скроешься, а от полиции можно. Пошли.
И мы уходим в ночной город. Бродим по улицам обнявшись — этакая влюбленная парочка с пистолетами за поясом и гранатами в карманах. Заходим в дешевое кино. Показывают дешевый порнографический фильм. Народу в зале немного. Я не ханжа, вы сами понимаете, при моем образе жизни мои взгляды на любовь и физическую близость вполне земные. Но вся эта тошнотворная сексуальная дребедень, которая заполнила экраны, даже мне омерзительна.
Не досмотрев фильма, заходим в какой-то захудалый бар в темном переулке, пьем пиво. Бар почти пуст. Неожиданно входят человек пять-шесть подростков. Таких много теперь развелось «волчат» — злых, беспощадных, жестоких. Нападают на стариков, на женщин, на влюбленные парочки. За такую парочку принимают и нас.
Сначала они шумят, кривляются, на полную мощность заводят проигрыватель-автомат, хихикают, потом все громче и громче прохаживаются на наш счет. Один вынимает велосипедную цепь и начинает поигрывать ею, другой недвусмысленно что-то сжимает в кармане.
Мы допиваем пиво и выходим в пустынный переулок.
Не успеваем пройти и полусотни метров, как нас окружают «волчата». Теперь в руках у них ножи, кастеты, железные палки. Глаза горят, в уголках губ слюна (они небось и марихуаной, и ЛСД балуются). Они действительно напоминают волчью стаю, сильную и смелую, лишь когда пятеро на одного, готовую растерзать свою жертву. Как же страшно должно быть какой-нибудь старушке или влюбленной парочке (не такой, как мы, а настоящей) перед лицом этих хищников. Я смотрю на них, и мне вдруг становится их жалко. Ходили бы с подружками, пели, ну ладно, не в церковном, так хоть в школьном хоре, сидели бы с папой и мамой у телевизора. Так нет, вот они, уличные бандиты… Как кончат? В тюрьме, на кладбище, куда их отправит такая же соперничающая банда. Или я. Они злорадно улыбаются, глядя на нас, предвкушая расправу. Им и в голову не приходит, как близко они сейчас к своей жалкой глупой смерти. Бедняги.
Мы стоим возле уличного фонаря, и нас хорошо видно. Они, наверное, специально выбрали такое место.
— Ну-ка, — говорит один из них, обращаясь ко мне, — три шага от девки, и пусть она подойдет сюда Некоторое время я молча смотрю на них, вздыхаю. Правой рукой снимаю темные очки, левой вынимаю пистолет (ах, я вам, кажется, не говорил, что я левша). Так вот, имейте в виду. Гудрун делает то же самое.
На мгновенье парни застывают, в глазах ужас. «Волчата» поняли, что перед ними тоже хищники, но посильней. Они привыкли к законам джунглей (в том числе и городских). Сами не знающие пощады, они не ждут пощады от других.
И вдруг один тоненьким, ломающимся голоском кричит:
— Это «они»! «Они», я вам говорю, я по телевизору видел! Это «они»!
И в ту же секунду, бросив палки и велосипедные цепи, «волчата» исчезают с фантастической быстротой. Переулок пуст, не слышно даже звука шагов.
Гудрун коротко смеется и прячет пистолет. Но мне не смешно. Не потому, что эти мальчишки давно знают цену деньгам и могут из ближайшего автомата позвонить в полицию. Нет, мы достаточно хорошо ориентируемся, и через несколько минут в гуще проходных дворов, переулков и домов с несколькими выходами нас не найти. А потому, что испытываю странное чувство горечи — даже эти зверята нас боятся, даже они, даже для грабителей, для бандитов мы пугало. Кто же мы? Кем стали? За кого нас считают?
Как за кого? Да за того, кто мы есть. За убийц, за страшных убийц, вот за кого!
А ну их всех к черту! Меня охватывает ярость! К черту их! К черту! К черту! Я боевик, мой путь ясен и ясны задачи. В конце концов, во всем виновато это общество сытых свиней! Вот их и надо уничтожать, жечь, убивать, взрывать, грабить! В этом моя задача! И я ее выполню. Мы ее выполним.
Я смотрю на Гудрун. Она идет рядом своим решительным шагом, длинный нос устремлен вперед, роскошные волосы убраны в целях маскировки под берет. Это верный товарищ, надежный друг. Или сообщник? Какая раздица? Мы с ней связаны тысячью нитей, общей яростью, общим страхом, общей целью, общими жертвами. Мы идем одной дорогой и пройдем ее до конца вместе.
А эти «волчата», я не раз думал о них.
Они ведь тоже неодинаковые. Те, что сверкнули на нас сейчас из темноты своим волчьим оком, — так, мелочь, обыкновенные хищники, сегодня готовые избить, изнасиловать, ограбить. Завтра — убить, изувечить. Сегодня в их руках кастеты и ножи, завтра будут пистолеты. Уголовники, охотники за кошельком. Это они пополняют армию бандитов, убийц, гангстеров, которых полным-полно в нашей стране. И они столь же неизбежная часть ее населения, как, например, миллионеры и безработные.
Даже трудно себе представить, как это вдруг мы проснемся однажды, оглянемся вокруг… а преступников нет: никто не ворует, не убивает, не насилует! Словом, мир перевернулся. Нет! Пока будут существовать жирные свиньи с набитыми карманами, будут и воры и грабители. Другой вопрос, что не меньше достается тем, у кого карманы пусты. Так что поделаешь — надо же где-то брать деньги на порошок, на стаканчик, на дискотеку, на киношку… На мороженое тоже надо. А что? Теперь и десятилетние грабить банки пытаются, и соседей своих пристукивают, коль те мешают им смотреть телевизор.
Ну ладно, это все нормально. Так уж устроена жизнь, что должны быть и уголовники. Иначе полицейские превратились бы в безработных. Впрочем, нет, за них я не беспокоюсь, у них хватает работы — гоняться за демонстрантами, забастовщиками и им подобными, — они в глазах начальства куда опасней, чем вся эта уголовная мелюзга.
Но, оказывается, есть детишки поопасней любых «волчат». Это уже наши выкормыши. Те, кому мы дурили головы. Хоть они и не совсем дети, но в общем-то юнцы. И притом идейные борцы! У них ведь есть свои программы, лозунги, «идеалы».
И вот это самое жуткое. Когда мальчишка берет кастет, чтобы раздобыть деньжат, тут все ясно, по мне так вполне нормально. Но когда он хватается за пистолет, чтобы навести «новый порядок», тогда дрожь берет! Вот, помню, случайно забрели мы с Эстебаном на стадион. Это когда к нам приехала на матч какая-то команда из Германии, из Гамбурга, что ли. Бог ее ведает, футболом я никогда не увлекался. Со своими болельщиками, разумеется. Полстадиона заняли. Вторая половина — наши.
