Петер Ярош - Тысячелетняя пчела
— А ведомо ли вам, что за люди обретаются в этих пустынях и степях? Отлично небось знаете, что это примитивные и отсталые язычники, люди жестокие, дикие. Людоеды! И из вас получится нечто подобное, ежели будете читать и верить этим непотребным и безбожным измышлениям!
Священник, вскинув руку, замахал перед глазами Пиханды атеистическими брошюрами.
Мартин Пиханда повеселел, рассмеялся.
— Есть еще время, Пиханда, есть еще время! — предостерегающе сказал патер Крептух и с отвращением бросил брошюрки на пол.
— Время для чего, пан фарар?
— Для спасения! Ибо, как говорится в Писании: «А кто поступит так дерзко, что не послушает священника, стоящего там на служении пред Господом, Богом твоим, или судьи, тот должен умереть…»
Пиханда открыл шифоньер и вытащил из него карту полушарий. Расстелил на столе и движением руки подозвал к себе патера Крептуха.
— Это наша Земля. Здесь, здесь и здесь живут христиане. Тут, тут и тут, да и тут вот — магометане, — повел речь Пиханда. — Там, там, там, там и там — буддисты, а вон там индуисты. Вы хорошо знаете, что каждый из них верит з своего бога. Один в Аллаха, другой в Будду, мы в Спасителя… И нас даже не большинство. Скажите мне, пан фарар, который из всесветных богов самый главный, самый правильный? Которого бояться и в которого верить?
— Не богохульствуйте, Пиханда! Бог един! Когда в него уверуете, дождетесь спасения!
Священник Крептух осенил Мартина Пиханду крестным знамением и поспешно вышел. Пиханда тяжело вздохнул. Он аккуратно сложил на столе карты и, снова спрятав их в шифоньер, прокричал в темное его нутро:
— Ну а в самом деле: есть бог или нету?
Чуть подождал. Ни звука. Улыбнувшись, он затворил дверцы. И весело воскликнул:
— Не у каждого в шифоньере спрятан целый мир! Значит, я и есть бог!
Он сел и принял подобающий глубокомысленный вид.
6
Всякий вечер видел Само Пиханда, как дети отходят ко сну с молитвами на устах. Что ни вечер у спинок кроватей коленопреклоненно шептали они слова горячих молитв, коим научила их мать. Что ни вечер, ложась с Марией в супружескую постель и задувая язычок керосиновой лампы, Само слышал, как молится жена. Преданно и покорно благодарила она бога за минувший день. Скромно и робко просила у него хлеба, здоровья и счастья для своих детей, для мужа, для всей семьи и для себя. Когда она затихала, Само казалось, что она прислушивается, молится ли и он, или ждет, когда помолится. Вот-вот, похоже было, Мария спросит его, почему он не творит молитвы, но, должно, так и не хватало у нее на это смелости. Быть может, чуяла, что происходит с Само. Бога нет, твердил он себе. Пришел он к этому однажды и негаданно, как слепая курица к зерну. Но это прозрение вскоре предстало перед ним с такой очевидностью, что оставалось только удивляться, почему же он раньше к этому не пришел и почему не приходит к этому всякий человек. Может, это открылось ему при чтении Библии, может, при взгляде на звезды — кто знает, но несомненно одно: не за чтением атеистических книг. К ним обратился он уже после того, как расстался с богом. Он пришел к этому действительно сам и первый себе сказал: бога нет. Мысли, почерпнутые им в той или другой книжке, лишь утверждали его в этом открытии. «Человек человеку бог! Религия лишь форма отчуждения. Не бог создал человека, а человек бога. Человек теряет себя, ибо растворяется в подобии бога… Своим существованием бог обязан человеческой мечте о счастье…» Открытие, что бога нет, сперва лишь успокоило его. А потом Само начал размышлять о том, как быть дальше. Как жить без бога? Бояться больше или меньше или вообще не бояться? Быть хуже или лучше? И после долгих великих сомнений и терзаний он сказал себе: «Живи, как жил до сих пор! Оставайся человеком! Человек был и пусть остается творцом всего сущего на земле! Человеку не нужен бог, чтобы быть и оставаться человеком». Так он и жил, как до сих пор, а удавалось — старался быть и лучше. Ни жену, ни детей, да и никого другого не попрекал тем, что они не такие, как он. Ни перед кем особенно и не раскрывался. В церковь не захаживал, но священника приветствовал еще издали. Лишь однажды вечером перед сном он поделился с женой. Мария по обыкновению молилась в постели, лежа на спине. В коротеньком промежутке между двумя молитвами, когда Само решил, что она уже отмолилась, он приглушенно сказал ей: «А я, Мария, в бога не верую!» Она даже не вздрогнула, не охнула, только рукой закрыла рот и продолжала молиться. Потом прижалась к нему, тяжко и глубоко вздохнула и заплакала. Плакала безудержно, истово, словно хотела замолить грехи мужа. А на другой день о вчерашнем и словом не обмолвилась, разве что с той поры стала к Само более чуткой, ласковой и пеклась о нем, как о хвором ребенке. Само принимал ее заботливость и отплачивал тем же. Он и к отцу стал внимательнее. Видел, что отец не ходит в церковь, но поговорить с ним о вере, о боге не решался. «Неужто и отец отверовал? — размышлял он. — Или просто своенравничает? Отец любил старого священника, может, этот новый чем-то ему не потрафил?» Само решил подождать. Время подскажет, откроет правду. Как бы ненароком Крептух посетил и его. Он без утайки сказал, что недавно беседовал с отцом и хотел бы потолковать и с ним. Само усадил священника за стол и, угостив молоком, расположился напротив. Выжидая, терпеливо улыбался. Священник полюбопытствовал, что он читает, какие газеты, книги и календари выписывает. Само рассказывал, священник вроде спокойно поддакивал, и вдруг его прорвало:
— Эти богохульные книги и брошюры, что у вашего родителя, вы тоже читаете?
— Читаю, — признался Само.
— А исповедаться в грехах потом не хочется?
— Не чувствую потребности.
— А, вот оно что — не чувствуете потребности?
Оттого-то вас уже год в церкви не видно?!
— Помолиться человек может и дома! — сказал Само серьезно.
— Ну и какие они эти ваши молитвы?
— Всякие! Чаще всего — работа!
Священник ненадолго примолк, потом, улыбнувшись, начал более мирно и осторожно:
— Диву даюсь, зачем вам эти гнуснейшие, богохульные безделки. Вы же умный человек!
— Я любопытный человек, пан фарар.
— Опомнитесь, у вас же дети!
— Я не забываю об этом!
— Безбожниками люди везде гнушаются, в любой работе, — сказал строго патер Крептух и, подняв угрожающе палец, тут же резко ткнул им в сторону Само: — Не только за себя, но прежде всего за своих малых детей вы в ответе. А они хотят есть каждый день. Вам должно вести себя так, дабы воспитывать их со всей ответственностью и без изъяна. Я уповаю все же, что мы найдем общий язык… Храни вас господь…!
Но общего языка они так и не нашли. Само ни в церкви, ни в приходе не показывался. Уже второй месяц работал сезонным каменщиком на железной дороге и втайне надеялся, что его возьмут на постоянную работу. Они чинили мосты, строили сторожевые будки. Из Гиб хаживали втроем — кроме Само, еще двое железнодорожников, Ян Аноста и Биро Толький. Выходили они из дому утром после пяти, чтобы уже к шести заступить на работу. Аноста, двоюродный брат Мартина Пиханды, был на десять лет старше Само, но держался с ним накоротке. Биро Толький был мадьяр. Несколько лет назад, женившись, вошел в бедную семью пастуха и выучился хорошо говорить по-словацки. Оба они были людьми славными, и Само любил их. Проработав вместе с Само месяц и узнав друг друга, они доверили Пиханде свою тайну: «Мы двое, Ян Аноста и Биро Толький, изменим мир. Мы двое — сло
{в скане нет страниц 190–191}
— цию. Аноста и Толький завалили Само старыми номерами журналов «Зора» и «Нова доба», дали почитать газеты «Непсава», «Арбайтер Вохенхроник», «Ди Вархайт»[78]. Всунули ему брошюру «Кто такие социал-демократы», а он в свою очередь должен был им обещать, что непременно прочтет все. Когда они ушли, у Само сперва закружилась, а потом и разболелась голова. Он отбросил все и лег спать. В постели рядом молилась жена. Да, молиться куда легче, подумал он и вздохнул. Жена нежно прильнула к нему. Он обнял ее, поцеловал, а почувствовав душистое, крепкое тело, забыл обо всех дневных заботах и терзаниях. Целых две недели он вечерами бился над книжками и газетами. Аноста и Толький чуть ли не ежедневно спрашивали его:
— Читаешь?
— Читаю! — отвечал Само.
На третью неделю Само в свою очередь ошарашил обоих.
— Ребята, язви вас в печенку, я с вами! — крикнул он им в понедельник.
Так Само Пиханда стал социал-демократом.
Еще в тот же вечер все трое напились у Герша. Утянулись в самый дальний угол корчмы и перешептывались там до того таинственно и тихо, что их и слышно не было.
Одну-единую фразу Аноста проговорил во всеуслышание:
— Само, я горжусь тобой!
Само приосанился: в этот момент он и сам гордился собой!
7
