ВЛладимир Авдеев - Протезист
§ 23
безнаказанностью.
Мы пришли радоваться.
Наш бездонный взгляд вылился весь без остатка. Люди поняли друг друга, и едва лишь привычная скука принялась омертвлять лица, как площадь пронзили первые ритмы рока. Целые заросли твердых разноцветных прожекторных лучей ощупали небосклон и вернулись на площадь. Золотистые бугоны пиротехнических эффектов окружили сцену, и энергичные музыканты, не щадя сил и инструментов, принялись ворошить инстинкты и чувства нескольких тысяч человек. Бенгальскими огнями вспыхнуло целое полотнище из трепещущих глаз, поедаемых неистовой мистерией одиночества в толпе. Только первый патогенный шок миновал и реактивное увлечение происходящим на сцене прошло, как плотная возбужденная толпа порыхлела и принялась беспорядочно веселиться. Появились клоуны, цыгане с медведями на цепях, поэты и уличные крикуны. Солдаты принялись поить шампанским случайных спутниц, растранжиривая небритым хохотом свои грубые голоса. Музыка сновала всюду, истерично бросаясь от тела к телу, обнимая обрубки и целуя в облученные пресные губы. Бесполый надсадный гул, крик, плач, клекот, вой, смех понесся под мощные своды вечерних небес. И вдруг, в неизреченной глубине неба, в тысячах световых лет от себя, я, как на яву, увидел…
… гигантское черное семя, которое принялось расти; и небо, не выдюжив этой неимоверной ноши, прогнулось, смяло мне дыхание. Толпа, сцена, огни, веселье — все это разорвалось посередине, раскрылось. И там было то же самое, снова и снова одно и то же: неугомонное пестрое движение и ничего больше.
Молниеносно боль испепелила мои бумажные внутренности, потому что я увидел разом всю историю Человечества, историю его абсолютной Мечты о счастье. И Мечта эта вселилась в меня. Все люди, жившие когда-либо на Земле, забросали меня своими надеждами и чаяниями. Тьма предсмертных хрипов рабов и невольников разорвала мне горло, агонии армий солдат буквально размазали меня. Миллионы стонов матерей, умирающих в родовой горячке, стали моим средоточием. И еще массы детей, видящих свою смерть сквозь игрушки, и еще, и еще… Все эти несчастные люди мечтали по-своему о светлом справедливом будущем. Мечтали на протяжении всей истории рода людского. Мечтали даже не для себя, а для далеких потомков.
И вот я стал воплощением этой мечты всего Человечества. Миллиарды горячих кровоточащих желаний срослись воедино, и появился
Фома Неверующий.
Как еще буквы терпят мое имя?
Человечество никогда не получало такой оплеухи, такого удара в самое больное место. Я бы на месте человечества выродился, ибо теперь мечта эта, как основная несущая сила всей эволюции рода людского, умерла.
Я провозглашаю кончину гранд-иллюзии!
Нет, не Бог умер, а нечто большее!
Умерло его назначение!
Провалился его грандиозный проект!
Богочеловечества нет!
Эй, вы, миллиарды угнетенных пращуров! Я не просил вас мечтать! Это говорю вам я, ваш благодарный потомок.
Озноб кошмарного видения лишил меня сил, и я упал на асфальт. Видение вынесло меня на самый купол космического ощущения, которому нет аналогов в мировой мистике. И уже на обратном его, запредельном, склоне я вдруг подумал, что, наверное, спустя тысячи лет сведущие и пресыщенные исследователи найдут мой череп и подробно восстановят по нему мысли, чувства и гигантские сейчас терзания, которые тогда покажутся примитивными, потому что человечество будет уже угрызаться из-за судеб Вселенной.
Не только жизнь тела восстанавливается по костям, но и жизнь духа. Даже жизнь эпохи и основной идеи этого биологического вида восстанавливаются по костям, просто современная антропология еще не дошла до этого.
Черной ассиметричной жемчужиной будут мои останки на фоне останков эпохи.
«Судьба утопии заключается в сложении цинизму… Воля к власти и нигилистическая борьба за мировое господство не просто разогнали туман марксистской утопии. Она, в свой черед, стала историческим фактом, который можно использовать как и любой другой исторический факт. Она, желавшая подчинить себе историю, затерялась в ней; она, стремившаяся воспользоваться любыми средствами, сама стала циничным средством достижения самой банальной и самой кровавой из возможных целей».
Альбер Камю.«Подниматься над чем-либо не означает непременно превышать, превосходить что-либо, не означает и преодолевать.
Всякое «анти-» застревает в сущности того, против чего выступает».
Мартин Хайдеггер.«Новое время стремятся вытащить человека из центра бытия. Для этой эпохи человек не ходит больше под взором Бога, со всех сторон обнимающего мир; человек теперь автономен, волен делать, что хочет, идти, куда вздумается; но и венцом творения он уже больше не является, став лишь одной из частей мироздания.
Новое время, с одной стороны, возвышает человека — за счет Бога, против Бога; с другой стороны, с геростратовской радостью оно делает человека частью природы, не отличающейся в принципе от животного и растения. Обе стороны взаимосвязаны и неотделимы от общего изменения картины мира (…)
Человеческое существо претерпело в новую эпоху роковые искажения и даже разрушения, но, вместе с тем, человечество сильно повзрослело».
Романо Гвардини.«Не в будущем, как предмет вожделений, находится истинный человек; нет, он существует действительно и реально здесь, в современности. Кто бы я ни был, полон ли я радости или преисполнен страданий, дитя ли я или старец, фанатик ли я или скептик, сплю я или бодрствую, — я всегда истинный человек».
Макс Штирнер.«Во все эпохи, когда люди мыслили и писали, существовало сомнение. Однако теперь сомнение в вере — уже не удел стоящих в стороне от жизни индивидуалистов, и возникает оно не внутри узких кругов. Оно превратилось в брожение, охватившее все население земного шара. Если человек всегда был в какой-то степени склонен к неверию, то раньше этому неверию отводилась лишь узкая сфера. В условиях жизни и трудовой деятельности прошлого люди сохраняли устойчивость своего существования благодаря религии. Условия же века техники способствуют утверждению нигилизма внутри населения, превратившегося в массы.
Растущее неверие нашей эпохи завершилось нигилизмом. Ницше оказался пророком. Нигилизм, бессильный вначале в своих отдельных проявлениях, становится со временем господствующим типом мышления. В настоящее время представляется даже возможным, что все наследие прошлого будет утеряно, что история человечества от Гомера до Гете будет предана забвению. Это звучит как предвидение, грозящее человечеству гибелью. Во всяком случае, очевидно одно, ни предвидеть, ни представить себе, что в таких условиях произойдет с человеком, невозможно.
В настоящее время мир подвержен обаянию такого философствования, которое ищет истину в нигилизме, призывает к странному героическому существованию, без утешения и надежды, к принятию суровости и беспощадности, к чисто посюстороннему гуманизму».
Карл ЯсперсНу, а дальше со мною произошло нечто следующее:
* * * АБАКАБ
структуралистская сказка
или
повествование о том, как Фома
превратился в Слово
В некоем царстве, некоем государстве жил был Фома Неверующий, основное занятие которого заключалось в том, чтобы не верить тому, что творилось вокруг него в вышеозначенном царстве-государстве, так как происходящее было неправильным. А неправильность, эта состояла в том, что слова совершенно не соответствовали тому, что они должны были обозначать. Вначале Слово обозначало одну вещь или понятие, а потом вдруг изменилось, и для обозначения их привлекались иные слова. Прежние же предавались анафеме, а вместе с нею предавалось анафеме и то, что они определяли.
И так продолжалось долго.
В этом и заключалась основная неправильность данного царства-государства. Менять все местами. Ну, а всех несогласных с таким положением дел оно беспощадно наказывало тем, что отнимало хорошие слова и вещи, оставляя в пользование недовольным несколько неприятных слов, которые в большинстве своем не обозначали совершенно никаких вещей, а если и обозначали, то самые неприятные. В царстве-государстве никак не могли понять, что такая частая перестановка слов мешает его существованию. Но чиновники умудрились меняться в такт с переменой слов, и потому никто ничего не замечал, и все выходило гладко, до поры до времени. Много вещей, слов и людей потеряло царство-государство из-за этого, но ничего не могло поделать. Таково было его устройство. А тот, кто придумал это устройство, был чем-то вроде Бога. Хотя странный и непонятный был этот Бог, и такой неудобный.