Владимир Кунин - На основании статьи…
«Придурки» из столовой клялись и божились, что ничего не видели и не слышали и что в столовую никто не заходил…
Конвойных, которым нужно было бы основательно надрать задницу за то, что прохлопали побег трех заключенных, как-то удивительно быстренько демобилизовали. Дескать, истек срок службы. Пойди найди их теперь…
Все, все рассчитал и повсюду соломку подстелил мудрый Гамлет!
Одного только не учел и предвидеть не мог: какой-то, чуть ли не массовый, суицид среди новых заключенных!
Про которых очень уважаемый «вор в законе», Пал Палыч «Сохатый», сказал, что это новая генерация в блатном мире — «беспредельщики».
На территории лагеря было восемь жилых бараков, так вот в каждом бараке в одну ночь покончили жизнь самоубийством восемь заключенных-«беспредельщиков» из последнего этапа. По одному на каждый барак. Друзья тех троих — беглых.
Но что самое странное? Все они ушли на тот свет совершенно одинаково — повесились!
— И вот здесь, герр Теплов… Ниже. Где написано — «Unterschrift»… — мягко проговорил доктор Кольб.
— «Подпись»… — перевела Зоя.
— Да знаю я!.. — огрызнулся Кирилл Петрович и подписал еще одну бумажку. — Где еще?
— Все. Это то, что вы согласны на операцию, — успокоил его доктор Кольб. — Анестезиолог с вами уже беседовал?
— Да, — ответила Зоя.
— Ну и прекрасно. Завтра с утра мы вас первым и возьмем на операцию. Не ужинайте и, пожалуйста, не нервничайте.
Доктор Кольб аккуратно собрал все бумаги, подписанные Кириллом Петровичем, и вышел из палаты.
Зоя протянула Рафику его американскую кредитную карту, бумажку с банковским кодом и проштемпелеванное платежное поручение.
— Рафик, я перевела все твои деньги в Кострому, тому больному мальчику… Из «Новой газеты».
— Спасибо, — тихо прошелестел Рафик.
— Твой счет закрыт, а карточка пуста, как барабан.
— Выброси ее, Зоенька.
— Ты уверен, что я поступила правильно, переведя все твои деньги? — спросила Зоя, подчеркнув слово «все».
— Да. — Рафик несколько раз нажал на кнопку, идущую к обезболивающему аппарату.
— Ты всегда можешь рассчитывать на нас. Да, Кирилл?
— Естественно! Рафик… Но почему именно в Германию?
— Нужно было срочно линять за бугор. Кратчайшим путем.
…Спустя полтора года после истории с загадочным массовым самоубийством «беспредельщиков» полковник Хачикян Гамлет Степанович посчитал, что обеспечил себя и всех своих домочадцев — да хранит их господь!.. — на веки вечные, и, заслуженно получив очередной орден за выслугу лет и беспорочную службу в рядах Внутренних войск МВД СССР, ушел в отставку.
И теперь каждое лето проводил под Сухуми в своем мандариновом Зазеркалье. Да еще и собрался прикупить небольшой виноградничек неподалеку от дома, в районе Члоу. Куда и попросил Рифката Алимханова смотаться — посмотреть, имеет ли смысл затевать это новое для себя дело.
Когда же Рафик вернулся, он увидел у дома Гамлета Степановича три знакомые ему черные «Волги» и одну неизвестную белую иномарку.
Рафик поставил машину Гамлета Степановича в гараж и пошел в сад, где обычно накрывали столы для гостей.
Гамлет Степанович в коротком дамском передничке и длинных трусах стоял у мангала, жмурился от дыма и жарил шашлыки, а за столом сидели его старинные друзья — секретарь райкома партии Гурам Шалвович Беридзе, председатель райисполкома Серго Жвания, начальник райотдела милиции подполковник Алексей Витальевич Бойко и…
…превосходно одетый — весь в элегантном, заграничном, бежевом — Пал Палыч Галкин — знаменитый «вор в законе» по кличке Сохатый!
И хотя, по грубой прикидке Рифката Алимханова, Сохатый должен был бы сидеть еще лет пять, не меньше, удивления Рафик никакого не высказал, только улыбнулся Пал Палычу.
И в этой улыбке мудрый и осторожный Сохатый прочитал все, что мог бы сейчас сказать ему Рафик, — что ничего он не забыл в этом солнечнооранжевом мире, ничем не удивлен, все он помнит и за все благодарен.
Состав такого застолья не был случайным. Все они, включая Гамлета Хачикяна, были необходимы друг другу. Потом, лет через семь-восемь, такому союзу будет найдено очень точное определение — «крыша». Каждый прикрывал каждого. Каждый в каждом должен был ощущать гарантию своей безопасности, спокойствия и дальнейшего служебно-финансового развития. Каждый из них занимал должность, способную мгновенно прикрыть союзника по своей линии…
Они «крышевали» друг друга всеми доступными им способами. Казалось, что двое из них — полковник внутренних войск в отставке и «вор в законе» — за пределами колючей проволоки не являются частью этого маленькой модельки миниатюрного Советского Союза и могут пользоваться только дружеским покровительством людей, стоящих у руля власти такого сладкого районно-курортного масштаба. На уровне преферанса, шашлыков и молодого, терпкого, еще бродящего «марджари».
Ан нет! Как говорят в деловых кругах, «наработанные личные связи» экс-полковника, подкрепленные большими (по тем временам…) деньгами, и почти неограниченные возможности выхода Пал Палыча «Сохатого» за рамки уважаемого законодательства нередко оказывались гораздо более решительными и действенными, чем все остальное…
Рафик вежливо посидел со всеми минут пятнадцать, съел кусочек шашлыка, поблагодарил всех и, сославшись на кучу неотложных дел, поднялся из-за стола.
— Так и не пьешь? — усмехнулся Сохатый.
— Нет, — ответил Рафик.
— Слушай, Пал Палыч! — воскликнул председатель райисполкома. — Что за человек этот ваш Рафик?! Совсем не пьет, не курит!
— Прямо подозрительно, — усмехнулся секретарь райкома КПСС.
Гамлет Степанович гордо улыбался — вот, мол, кто на меня работает!..
Рафик спустился в прохладный винный погреб, где стояли огромные дубовые бочки с вином. И сразу же за ним в погреб спустился и Пал Палыч в своем роскошном бежевом костюме и белых туфлях неземной красоты.
Аккуратно притворил за собою тяжелую подвальную дверь и сказал:
— Рифкат, тебе нужно срочно сквозить из этой теплой малины. Конкретно — в загранку. На той киче, где мы с тобой были, через две недели начнут копать новую магистраль для стока всякого дерьма. В обход территории лагеря. А старую траншею, идущую мимо столовой, — вскрывать и убирать сгнившие трубы, забитые всякой инфекционной сранью. Там опять прорвало в двух местах. Тебе это очень нужно?
— Нет, — сказал Рафик. — Мне это совсем ни к чему.
— У меня есть один человечек… он сейчас в машине сидит, тебя дожидается. Он полетит с тобой не то в Гомель, не то в Могилев, я сейчас не помню… У него там все схвачено. Женишься на одной еврейке. Она предупреждена. Ждет тебя. Возьмешь ее фамилию, получишь новые ксивы и сразу же подашь на выезд в Германию по еврейской линии. Немцы сейчас перед евреями грехи замаливают. За все про все отмаксаешь этой бабе штуку зелени. Ну, и там по мелочи: в ментовку, в ОВИР, короче, куда он скажет… У тебя «капуста» есть?
— Есть. Я все-таки с Севера… А здесь на всем готовом.
— Сколько у тебя?
— Штук двенадцать наберется…
— Мало, — сказал Пал Палыч и вынул из кармана две пачки стодолларовых купюр, опечатанных банковской бумажной лентой. — Вот, возьми еще двадцатку. На непредвиденные расходы. Мало ли что… Бери, бери! Это из общака. Ты никому ничего не должен. Когда на будущем сходняке я скажу, кому выделил пару червонцев, — только аплодисменты сорву. Как народный артист. Иди, собирайся. Гамлет — в курсе…
— А все остальное вы знаете… — тихо произнес старый Рафик.
Потом, к вечеру, безмерно трусящего завтрашней операции Кирилла Петровича Теплова нафаршировали всякими успокоительными таблетками, от которых он впал в какое-то странное туповатое безразличие, хотя и успел заметить, что невольно и как-то бессистемно просчитывает варианты, по которым ему завтра не выжить.
Во-первых, он может не проснуться после наркоза…
Во-вторых… наоборот… наркоза может не хватить, и он проснется на операционном столе тогда, когда операция будет еще не закончена, и он мгновенно скончается от болевого шока…
В-третьих, черт подери, ему уже почти восемьдесят! Даже если завтра все это пройдет со знаком «плюс», у него элементарно может не хватить сил выкарабкаться из всего этого потом…
Потом… потом…
Потом он впал в какой-то удивительный, слегка душноватый и поразительно крепкий сон.
Он не почувствовал, как Зоя поправила на нем одеяло, и не услышал, как она тихо спросила зашедшего в палату доктора Кольба:
— Если завтра утром я приеду к половине восьмого, это будет не поздно?
