Ирвин Шоу - Допустимые потери
Шултер подождал, пока официантка поставила перед Деймоном заказанное им пиво, а перед Уайнстайном кофе. Когда она отошла, сказал:
— Это относительно Ларшей. Два дня назад миссис Ларш попала в сумасшедший дом.
— О, Господи! — воскликнул Деймон. Тревожные опасения, которые он испытывал во время телефонного разговора, оправдались. После первого звонка Заловски вокруг него распространялись беды, как от камня, брошенного в пруд, круги по воде. И он был этим камнем.
— Ее задержали, когда она обнаженной бродила по улицам, — продолжал Шултер. — Выяснилось, что она около года лечится у психиатра. Тот сказал, что она шизофреничка. Я подумал, что вы должны знать об этом.
— Спасибо, — мрачно сказал Деймон.
— Кстати, ее психиатр говорит, что она никогда не говорила своему мужу, кто отец ребенка. Все это она выдумала. Мистер Ларш по-прежнему сходит с ума, считая, что ребенок похож на всех соседей.
— Еще раз спасибо.
Уайнстайн не мог скрыть своего удивления.
— Кто эта миссис Ларш, Роджер? И какое она имеет отношение к тебе и к лейтенанту?
— Объясню позже.
— У вас есть какие-то новости? — спросил Шултер. — Были еще звонки?
Деймон покачал головой:
— Никаких новостей. И звонков тоже.
— Я бы посоветовал вам какое-то время не посвящать вашу жену в это дело. Вернее, это не совет, а указание.
— В настоящее время ее нет в городе.
— Постарайтесь подержать ее там подольше. Ну, — Шултер встал, — я двинусь. Детектив, — обратился он к Уайнстайну, не скрывая ехидства в голосе, — не прострелите себе ногу, когда будете вытаскивать свою погремушку.
— Постараюсь, — вежливо ответил Уайнстайн. — Я давно уже не делал таких ошибок.
Шултер брезгливо посмотрел сверху вниз.
— Надеюсь, вам повезет. Кончайте свое питье и позвоните мне, если что-то изменится.
Широкая бычья спина исчезла в проеме двери.
— До чего дружелюбный малыш, не правда ли? — сказал Уайнстайн, — Отнюдь не обожатель нью-хевенской полиции. А теперь расскажи мне о миссис Ларш.
Когда Деймон рассказывал, Уайнстайн слушал молча. Деймон видел явное неодобрение на лице своего друга.
— Для взрослого человека ты действовал как полный болван, — подытожил Уайнстайн рассказ Деймона. — Коль скоро пускаешь в ход своего петушка, думай о семье. Слава Богу, что она рассказала обо всем только психиатру. В противном случае, я не стал бы осуждать мужа, если бы он разрядил в тебя свой пистолет.
— Кончай причитать надо мной, как раввин, — раздраженно сказал Деймон. — Неужели ты никогда не удирал днем покрутить роман с девчонкой? Если будешь отрицать, я все равно тебе не поверю.
— Во всяком случае, я был осторожен. У меня никогда не было никаких незаконных детей, из-за которых на меня могли наброситься чьи-то мужья.
— Браво, — сказал Деймон. — Помолись за спасение моей души.
— Успокойся, парень. Что сделано, то сделано. И теперь нам нужно подумать, как действовать дальше.
— Отлично.
— Ты считаешь, что это могло быть последней каплей для мужа? — спросил Уайнстайн. — Его жена в сумасшедшем доме, а твои портреты появляются в газетах рядом с рассказами, в которых говорится, какой ты великий человек и как ты здорово зарабатываешь.
— Кто знает? Может, мне ему позвонить?
— Чего ради? — удивился Уайнстайн.
— Например, чтобы сказать правду. Некоторые люди — вот как я, например, имеют привычку советоваться со своей совестью.
— Совесть, совесть, — нетерпеливо сказал Уайнстайн. — Ты что — на дне Страшного Суда? Если у парня раньше были причины пристрелить тебя, то теперь, когда ты ему позвонишь, у него будет поводов в десять раз больше. У него и так хватает неприятностей. Только чтобы удовлетворить свое дикое эгоистическое стремление выглядеть получше в глазах неутешного ревнивца, ты взвалишь себе на плечи еще одну заботу. Кстати, судя по твоему рассказу, данная леди была совершеннолетней и прекрасно понимала, что делает. И потом, откуда ты знаешь, что тогда же с ней не спали еще одиннадцать молодцов?
— Да, конечно, — согласился Деймон, — это вполне возможно.
— Более чем возможно. Может, теперь она слетела с катушек, но одиннадцать лет назад она была вполне в своем уме. Ты сказал Шултеру, что я твой телохранитель. Вижу, что должен быть хранителем и твоих мозгов тоже.
На Деймона произвела впечатление горячность, с которой говорил Уайнстайн, но его задело ироническое отношение к растревоженной совести грешника. Друг детства стал обвинителем, и на мгновение Роджер пожалел, что Манфред узнал его, когда он проезжал мимо грядки, которую тот окапывал.
— Ты говоришь, как коп, — сказал он. — Если в кодексе нет преступления, ты отвернешься и будешь смотреть в другую сторону, даже если оно совершается у тебя под носом.
— Ты чертовски прав, считая, что я говорю, как коп. А коп не должен крутить головой, придумывая себе заботы. Если тебя мучает совесть, пойди и внеси пожертвование в сиротский дом. Или пойди на исповедь и признайся, что ты согрешил. Пообещай, что грешить больше не будешь, и опусти десятидолларовую бумажку в ящик для пожертвований. — В его голосе не было юношеской преданности дружбе. — И еще одно. Как насчет твоей жены? Как ты думаешь, что она скажет: как я счастлива, что ты наконец обрел семью? Становись старше, Роджер, становись старше. Ты в заботах по горло. И не копай яму еще глубже.
— Ты слишком громко говоришь, — сказал Деймон. — Люди оборачиваются посмотреть, кто это там орет. Может, теперь пришло время Шейле все узнать, и я поговорю с ней.
— Надеюсь, у вас никогда не произойдет такого разговора. А если он и случится, позаботься о том, чтобы я не имел к нему никакого отношения.
Сквозь сгущающиеся сумерки они неторопливо и молча спустились в нижнюю часть города. К тому времени, когда они достигли Четырнадцатой улицы, возбуждение Деймона стихло. Он искоса посмотрел на Уайнстайна. На его лице застыло выражение упрямства.
— Эй, стоппер, — окликнул Деймон. — Мир?
Несколько секунд выражение лица Уайнстайна не менялось. Затем он ухмыльнулся.
— Конечно, старина, — сказал он. Их протянутые руки встретились.
Перед обедом он помог Деймону оттащить в подвал все книги и разложить пластинки. Деймон повесил в гардероб шубку Шейлы, а Уайнстайн принялся монтировать проигрыватель и тянуть провода. Много времени для этого не потребовалось, и скоро Деймон мог умиротворенно расположиться поодаль со стаканчиком в руке, приготовясь слушать первую пластинку — трио Бетховена.
В середине произведения зазвонил телефон. Деймон оцепенел.
— Вперед, — сказал Уайнстайн. — Сними трубку.
Деймон подошел к телефону, помедлил, протянув руку, и снял трубку.
— Алло.
— Это Оливер. Я просто звоню вам сказать, что, если бы мы побились об заклад относительно Йетса, вы бы выиграли. — Он засмеялся. — Я все перерыл. В доме его нет. Вы мудрый старый книжник, партнер. Увидимся в понедельник. Желаю вам хорошего уик-энда. Утром мы отправляемся в Хэмптон, и я хочу вам сообщить, что блейзеру предстоит первое испытание.
Уайнстайн внимательно наблюдал за Деймоном.
— Ну?.. — спросил он, когда Деймон положил трубку.
— Это был Оливер Габриелсен.
— Слушай, Роджер, — сказал Уайнстайн. — Я не буду отвечать по телефону. Если этот парень позвонит, он не должен знать, что в доме есть еще один человек.
— Ты прав.
— И не буду поднимать вторую трубку, — продолжал Уайнстайн. — Не хочу, чтобы он услышал щелчок на линии.
— Об этом я и не подумал.
Уайнстайн кивнул.
— Ты занимаешься другими делами.
— Я быстро учусь.
— Ничего в этом нет хорошего, — сказал Уайнстайн. — Я предполагаю, что ты не зайдешь слишком далеко — вечно подозревать всех и вся, как я. Где у тебя кухня? Ты доверишь мне приготовление обеда? С тех пор, как умерла жена, я стал чертовски хорошим поваром.
— В доме ничего нет, — сказал Деймон. — И в честь почетного гостя я хочу угостить тебя отличным французским обедом, приготовленным не детективом на скорую руку.
— Слушаюсь, офицер. И прихватим с собой еще девчонок для танцев.
Девчонок не было, но Уайнстайн с удовольствием опустошил тарелку лукового супа и съел бифштекс marchand de vin. Официант смотрел на него с презрением, потому что Уайнстайн, едва только они уселись за столик, заказал черный кофе, а затем еще одну чашку, чтобы промыть бифштекс, в то время как Деймон предлагал ему полбутылки калифорнийского красного вина.
Уайнстайн ел основательно, сопровождая каждое блюдо полудюжиной ломтей хлеба. Но к концу обеда, когда перед ними вырос яблочный пирог со взбитыми сливками, он наклонился вперед и сказал:
— Было бы куда справедливее, если бы все эти штуки достались мне, когда я был молодым, с волчьим аппетитом. Но у меня никогда не было денег, чтобы позволить себе что-нибудь, кроме просто обеда. Ну, что ж, если в этом будет заключаться моя работа, я не имею ничего против, чтобы этот парень не появлялся, пока мне не исполнится девяносто лет. Ах, Роджер… — в голосе его появились сентиментальные нотки, — мы были такими хорошими друзьями… все эти годы… — Он сделал широкий жест рукой, словно пытаясь охватить все ушедшие десятилетия. — Почему, чтобы встретиться, пришлось дождаться какой-то паршивой неприятности?
