Горан Петрович - Осада церкви Святого Спаса
Даже не дождавшись изложения условий, Джурдже Танович тут же согласился заключить сделку. Предприятие казалось весьма перспективным. На первом же этапе он мог импортировать сразу целых четыре увязанных друг с другом года, четыре, как обещал ему продавец, сверх всякой меры тяжелых года, на которых он, расфасовав их в фунтики из газетной бумаги, мог заработать гораздо больше, чем обычно. По сравнению с такой прибылью пара повестей не казалась слишком большой ценой. И уже на ближайшем заседании правления Джурдже Танович решительно выступил за то, чтобы Общество по торговле годами Новой истории за счет Королевства Сербии купило целиком четыре года – с 1914 по 1918 – час за часом, день за днем, без пропусков, все подряд, в соответствии с ходом событий.
– Повести?! Тоже мне чудеса! Выбирайте! Неужели из-за такой ерунды нам оставаться без будущего! В нашей стране такого добра больше, чем нужно! – такими аргументами он убедительно справился со своими противниками.
Пока будут оформлены все необходимые документы, да еще и из-за того, что Андреас фон Нахт выразил желание лично присутствовать при прибытии первых партий груза, ему предложили провести ближайшие два-три месяца в доме Тановича – удобном трехэтажном здании с роскошным садом во внутреннем дворе.
В течение июня и июля на причалах дунайского порта Белграда царило оживление, сюда то и дело прибывали суда, полностью загруженные будущим временем. На этот раз каждый день был упакован в отдельный опечатанный ящик. Андреас фон Нахт внимательно следил за тем, чтобы все они были аккуратно сложены в хранилище Государственной казны и чтобы ничего из грядущего не перепуталось и не затерялось. Свободное от одной до другой поставки время он использовал на то, чтобы наблюдать за отблесками солнца в Дунае или с помощью посеребренных инструментов измерять углы солнечных лучей и способы, которыми они прогревают кроны деревьев в саду дома Тановича. С дочерью хозяина дома он почти не разговаривал, хотя почти каждое утро, полдень и вечер старался украдкой прикоснуться к коже Дивны.
– Действительно, ваша красота не уступает рассказам о ней, которые я смаковал и на Штефансплатце, – всего лишь один раз обратился он к ней, когда в саду их настигло неприятно долгое молчание.
Потом он повернулся в сторону дома и молча удалился. Дивна заметила, что слишком длинные фалды его редингота бесследно уничтожают следы его ног. Если бы не раздавленные муравьи на дорожке, посыпанной белой речной галькой, можно было бы подумать, что по ней давно уже никто не проходил. Увидев такое, Дивна вся обмерла и впредь старательно избегала встречи с иностранцем, нетерпеливо ожидая, когда же подойдут к концу его дела и он наконец покинет их дом.
Между тем изначальные замыслы Андреаса были совсем другими. В то утро, когда в деловых отношениях должна была быть поставлена точка, торговец потребовал в качестве платы повесть о единственной дочери Джурджа.
– Ах, господин Танович, ну кому нужны описания вашей прекраснейшей дочери на этих задворках Европы! Здесь такое просто некому слушать! Это слишком большая повесть для такой маленькой страны, как ваша!
– Вы шутите?! Неужели вы не понимаете, что, несмотря на все мое богатство, она единственное, что у меня есть! – подавился улыбкой несчастный отец.
– Да нет, это вы не понимаете! Прошу вас, друг мой, заплатите то, что вы мне должны, и на этом расстанемся! – ответил фон Нахт непререкаемым тоном.
– Может быть, я могу предложить вам какую-то другую повесть?
– Не может быть и речи! Меня это не интересует! Итак, я жду, что вы выполните условия договора!
Джурдже Танович не смог ничего возразить. Он лишь закрыл глаза в знак согласия, а может быть, просто зажмурился, стыдясь самого себя.
В те поздние полуденные минуты Дивна ни о чем не подозревала. Как и обычно, она сидела на своей скамейке, одетая в августовскую жару с нежно наброшенной поверх нее шалью из тени листьев каштанового дерева, которых было так много в их саду. Иностранец сообщил, что в этот вечер он отправляется в Пешт, а оттуда в Вену. Пакуя свой багаж, он рассказывал еще и о том, что ему предстоит подписать очень важный договор в Вердене… Подумаешь, какая важность, важно только одно – этот неприятный человек уходит из ее жизни. Дивна поправила тень каштана на своих обнаженных плечах и мечтательно запела какую-то мелодию. Ведь повесть без мелодии стоит немного. Увлекшись этим, девушка слишком поздно подняла взгляд. Точнее, она подняла его как раз в тот момент, когда смогла увидеть, как Андреас фон Нахт смотрит из окна ее дома, как он вставляет в оконный проем какую-то богато украшенную резьбой раму, а потом, достав из кармашка жилета вороново перо, ставит свою подпись: «А. von N.».
Окна больше не было. Ото всей этой повести остался только крик девушки:
– Отец, заклинаю вас, не отдавайте меня!
IVОн осторожно потряхивал окно, словно это сито для мытья золотаОчень скоро дом Тановича приобрел репутацию проклятого места. Прежде всего буквально за одну ночь исчез его великолепный сад, а двор заполнился отвратительным серым туманом. Джурдже бросил торговлю, уволил всех слуг, заперся дома и не принимал даже ближайших друзей, он презирал себя настолько, что перестал разговаривать с самим собой. Снаружи, через окна, иногда было видно, как он блуждает по дому, время от времени колотясь головой о стену. Так его и нашли лежащим на полу возле стены как раз в тот день, 11 октября 1915 года, когда австро-венгерская армия окончательно заняла Белград. Лоб его был разбит и испачкан кровью и известкой. Ввиду отсутствия наследников после освобождения города здание отошло к районному фонду строений и помещений. В период между Первой и Второй мировыми войнами дом Тановича использовался в самых разных целях. В нем размещались то дом инвалидов войны, то общежитие для чиновников из провинции, то склад, то типография известного книгоиздателя. И никто здесь долго не задерживался. Все его обитатели жаловались на доносившиеся откуда-то из стены звуки, напоминавшие женское пение. И даже после второй большой войны никто не захотел здесь жить. За несколько десятилетий дом пришел в запустение, и в конце концов его решили снести.
Богдан купил вид из окна этого печального здания за мизерную сумму. Чиновник, занимавшийся вопросом купли-продажи, не мог прийти в себя от изумления – кому и зачем может быть нужна такая вещь? Если посмотреть через окно изнутри, увидишь самую обычную улицу, каких повсюду полно, а если посмотреть снаружи, то и того меньше – голые стены, то там, то здесь клочья паутины, да пару ржавых гвоздей. И действительно, когда Богдан принес окно домой и долго прилаживал к нему отвес, все именно так и было. Не считая, правда, одной детали. Стоило выправить окно в соответствии с инструментом, состоящим из обрывка веревки и свинцовой слезы, как в нем периодически возникало мимолетное отражение, отбрасывавшее на пол подобие тени каштанового дерева.
Богдан день за днем проводил возле этого окна. Как только он ни пытался сделать его прозрачным! Ногтями отскребал плесень. Сетью вылавливал сумрак. Ему удалось населить окно веселыми звонкими голосами, вдохнуть в него свежий воздух. Он выпустил в него крапивника, соловья, зарянку и щегла. И даже одного лирохвоста, чтобы он своим щебетом разгонял сырость и гниль. А потом еще и голодного удода, который склевал невероятно размножившихся долгоносиков. Целыми часами Богдан осторожно потряхивал окно, словно это сито для мытья золота. И именно благодаря этим действиям реально появилась часть кроны каштана с новой молодой веткой в виде женского голоса, тянущегося в прекрасной неизвестной мелодии.
Потом дело пошло быстрее. У каштана появлялись все новые и новые ветки. Потом показалось еще одно дерево. Третье принесло с собой клочок неба. Потом он увидел дорожку, посыпанную белой речной галькой. Август. Клумбы с цветами. Траву. Потом голос, как нить, повел его к силуэту на скамейке. И вот однажды утром в полном великолепии возникла вся картина – сад и в саду тихо напевает девушка.
Сначала Богдан и Дивна разговаривали через окно. Потом он начал спускаться в сад. Повесть о дочери Джурджа Тановича, к которой годами никто не прикасался, оказалась совершенно полной, ничто из ее красоты не пострадало… Хотя уже началась осень, в окне по-прежнему стояло лето. Потом пошли дожди, задули зимние ветры, но в окне продолжали сиять горячие лучи августовского солнца…
– Повесть о вас я мог бы слушать целыми днями, – говорил Богдан, сидя рядом с Дивной.
И она, так долго остававшаяся в одиночестве, во всем шла ему навстречу. И вот ее история сгустилась настолько, что Богдан уже чувствовал ее руку в своей руке, ее дыхание на своей щеке, ее тепло, сливающееся с его собственным теплом, и, наконец, ее губы – совсем рядом со своими. После поцелуя они опустились в мягкую тень листьев каштана. Прикосновения ли Богдана были причиной или просто женская природа, но только жара, прикрывавшая все тело девушки, заскользила вверх, обнажая голени, колени, бедра, утопавшие в молодой траве. Тепло, облегавшее ее сверху, расстегнулось, и стали видны линия шеи, упругая грудь и мягкая поверхность живота.
