Ник Кейв - Смерть Банни Манро
— Ну что ж, — вздыхает он. — Вперед.
Мальчик оглядывается и, склонив голову набок, улыбается ему своей разобранной улыбкой, и вот они вдвоем — отец и сын — поднимаются по последнему лестничному пролету.
Банни заправляет рубашку в штаны, выравнивает галстук, допивает все, что осталось во фляжке, и напоследок еще разок затягивается. — Как я выгляжу? — спрашивает он у Банни-младшего, но тут же, не дожидаясь ответа, трижды стучит в дверь квартиры 17 и из соображений предосторожности делает шаг назад. — Вали отсюда, сука! — раздается изнутри страшный рев. — Я занят!
Банни наклоняется поближе к двери. — Отец! — кричит он. — Это я! Банни!
Изнутри раздается ужасный кашель. Затем лязгает замок, слышно, как двигают мебель, и после череды отборных ругательств дверь наконец открывается, и на пороге появляется Банни Манро Первый, маленький и сгорбленный, одетый в свитер в коричневый ромбик со снежинками и белым медведем на груди, рубашку цвета никотина и страшно измочаленные замшевые тапки. Молния у него на штанах расстегнута, а из-под рукавов свитера и из-за воротника выглядывают выцветшие синие татуировки. Кожа на старческом лице серая, как дешевые газеты, десны искусственной челюсти выкрасились в ярко-багровый цвет, а зубы на них громоздкие и коричневые. Грязь бесцветных волос стекает по яйцевидному черепу подобно куриной подливке. Его окружает невыносимый запах застарелой мочи и лекарств. В одной руке он держит тяжелую палку, в другой — отвратительного вида носовой платок. Он смотрит на Банни и клацает вставной челюстью.
— Я же сказал, вали отсюда! — И он захлопывает дверь прямо у Банни перед носом.
— О боже, — вздыхает Банни и открывает дверь ключом.
— Только ничего не говори, — сквозь зубы шепчет он Банни-младшему, и они оба входят в комнату. Комната тесная, непроветренная и пропитавшаяся застарелым сигаретным дымом. В окна за кружевными занавесками, пожелтевшими от старости, стучится гроза, а в крошечной кухне истошно вопит чайник. Старик уселся в единственное кожаное кресло напротив телевизора и уложил свою палку поперек колен. У него за спиной стоит торшер из красного дерева, и из-под украшенного кисточками абажура на удлиненный череп старика свирепо льется свет. Телевизор с перенасыщенными оттенками красного и зеленого показывает порно с участием девочки-подростка и черного резинового члена. Старик заталкивает корявый кулак в тухлые серые штаны и ухватывает себя за член.
— Ни хрена эта дрянь не действует! — объявляет он. Он поднимает голову, трет подбородок и одним прозорливым глазом рассматривает не самый удачный внешний вид Банни. Он втягивает воздух сквозь свои психоделические челюсти и тычет пальцем в похожий на красную розу нос Банни.
— Где это ты так? — спрашивает он. — Насиловал старушку? Банни нащупывает кольца миссис Брукс у себя в кармане и испытывает что-то вроде угрызений совести.
— Тебе надо выпить чаю, отец, — говорит он, заходит на кухню и выключает визжащий чайник.
— Нет, не надо, — отрезает старик. — Мне надо оторвать яйца ко всем чертям! И он снова роется у себя в ширинке. Банни подходит к телевизору и нажимает на кнопку.
— Давай-ка пока его выключим, — говорит он.
— Тогда дай мне сигарету, — хрипит старик и стирает пену в уголках губ. — Мои сперла эта чертова сука. Банни подходит к отцу и протягивает ему пачку “ламберт-и-батлер”. Старик втыкает себе в губы сигарету и кладет пачку в верхний карман рубашки. Банни дает ему прикурить, а Банни-младший тем временем подходит к маленькой птичьей клетке, стоящей на антикварном деревянном столике у окна. В клетке на жердочке из резной слоновой кости сидит крошечная механическая птичка с красно-голубыми крыльями. Банни-младший проводит пальцами по золоченым прутьям клетки, и маленький робот раскачивается на жердочке.
— Ну что, налить тебе чаю? — спрашивает Банни.
— Не надо мне чаю, — огрызается старик и затягивается сигаретой, а потом прижимает ко рту платок и заходится в приступе кашля, который, похоже, никогда не кончится и от которого его старое тело складывается вдвое, а на глаза наворачиваются темные желтые слезы.
— Отец, ты в порядке? — спрашивает Банни.
— Восемьдесят сраных лет — и я беру и подхватываю рак легких, — возмущается старик и выплевывает в платок нечто неописуемое. — Да, бля, я в полном порядке, просто блеск!
— Чем я могу тебе помочь? — спрашивает Банни.
— Помочь? Ты? Ну и шуточки у тебя, мать твою. Банни-младший поворачивает золотой ключик на передней стенке птичьей клетки, и заводная игрушка оживает и поет песню — несколько коротких нежных нот, ее клюв открывается и закрывается, и красно-синие крылья поднимаются и опускаются. Лицо мальчика озаряется радостью.
— Не сломай эту хрень. Она стоит целое состояние, — говорит старик, пытаясь скрюченными пальцами застегнуть ширинку.
— Извини, дедушка, — говорит мальчик. Старик бросает возиться со штанами и смотрит на Банни, зажав в зубах сигарету, полоски кожи обматывают его шею, словно изношенные аптекарские резинки.
— Как он меня назвал? — спрашивает он, тыча пальцем в мальчика. — Он что, издевается?
— Он твой внук, отец, и ты прекрасно это знаешь, — говорит Банни. Старик поворачивается к Банни-младшему, который наблюдает за маленькой механической птичкой, поющей и танцующей у себя на жердочке.
— Брось ты эту чертову птицу и иди к деду, — скрипит старик. Маленькими осторожными шажками Банни-младший приближается к старику, но тот резко притягивает его к себе, наклоняется к нему и, оттопырив большой палец в сторону Банни, который стоит, щелкает крышкой “зиппо” и бесцельно похлопывает себя по карманам пиджака в поисках сигареты.
— Надеюсь, ты разобьешь ему сердце, — говорит старик. — Надеюсь, ты разобьешь ему сердце точно так же, как он разбил его мне.
— Отец, оставь его в покое, — бормочет Банни. — И дай мне сигарету.
— Отвали! Нужны сигареты — покупай их себе сам! — возмущается Банни-старший и смотрит на Банни искоса одним глазом, желтым и влажным, а потом облизывает губы и отхаркивается в платок. Банни-младший возвращается к клетке и снова поворачивает ключ.
— Я только что говорил с женщиной, которая за тобой ухаживает, — говорит Банни. — Мисс… Как там ее?
— Мисс Чертова Сука.
— Она говорит, что тебе надо лечь в больницу.
Банни-старший поднимает над головой палку, и лицо его багровеет от ярости.
— Скажи этой заразе, что, если она еще хоть раз сюда заявится, я переломлю эту свою чертову палку об ее спину! Ясно? Я ее просто отымею… — Старик непристойно машет в воздухе палкой и обнажает зубные протезы. — Отымею ее в жопу! Выверну ее, на хрен, наизнанку!
— Господи, отец, — выдыхает Банни.
— Выпотрошу суку к чертовой матери! — кричит старик и облизывает губы огромным круглым языком. Он снова откашливается в платок и сует его под нос Банни-младшему, чтобы тот посмотрел.
— Видал? — орет он. — Это мои чертовы легкие! Банни-старший указывает палкой на Банни.
— А этот твой засранец, отец, я ведь пытался обучить его своему делу, — рычит он. — Показывал ему такое, о чем другие мальчишки могут только мечтать…
— Ну ладно тебе, отец, — говорит Банни.
— И что в итоге? В итоге он торгует щетками для унитазов!
— Косметикой.
— Один хрен, — презрительно бросает старик.
— По предварительной записи, — уточняет Банни.
— Чертов любитель.
— Я работаю на уважаемую компанию, — добавляет Банни.
— Продавец туалетной бумаги, вот ты кто, мать твою! — подытоживает старик, опускает голову между ног, издает смертельный стон и закашливается так, что, кажется, его сейчас вывернет наизнанку. Потом он вытирает глаза платком и опять затягивается сигаретой.
— Отец, тебе нужен профессиональный медицинский уход, — говорит Банни.
— Ты разбил мне сердце. Ты перекрыл мне кислород, чертов засранец.
— Отец, тебе нужно…
— И не смей являться сюда и рассказывать мне, что мне нужно! Старик обращается к Банни-младшему и стучит вытянутым пальцем по рябой луковице носа.
— Я был антикваром, ясно? У меня был на это нюх.
— Отец… — говорит Банни.
— Хочешь кончить так же, как и он, — никем?
— Отец… Старик смотрит на Банни и усмехается.
— Заткни варежку. Ты пропащий случай, гиблое дело. Но, может, мальчишку нам еще удастся спасти. — Старик хлопает руками по подлокотникам кресла. — Если бы он только прислушался к тому, что я говорю… Банни-старший снова отхаркивается в платок. От усилий его лицо снова багровеет, некоторое время он приходит в себя, а потом глаза затягивает поволока воспоминаний и потерь, и он говорит тихо и с самым таинственным видом.
— Ты скажи, барашек наш, сколько шерсти ты нам дашь?
