Чарльз Фрейзер - Холодная гора
— Уж лучше укус свиньи, чем человека, — сказал он.
Он послал Берча в дом за стулом, и затем они все вместе пытались посадить пленника на стул. Они привязали его руки к телу и обмотали его веревкой до шеи; он мог лишь шевелить пальцами и вытягивать голову, как черепаха, когда стучат по ее панцирю.
— Вот, — сказал Тиг. — Так и смотрит, чтобы укусить меня.
— Берсерк, — сказал Берч. — Я читал об этом. Это слово как раз для таких, как он.
Они замолчали и присели на корточки, чтобы успокоить дыхание, а пленник снова стал биться в веревках, пока его шея не начала кровоточить, и тогда он затих. Байрон и Айрон стояли, отдыхая, уперев руки в массивные бедра. Тиг пососал ранку на пальце, затем, вытащив платок, счистил грязь с черного сюртука и вытер следы от рук пленника, которые тот оставил на его светлых брюках. Берч заметил, что в пылу борьбы сломал свой длинный ноготь наполовину. Он вытащил нож и подрезал его по линии слома.
Айрон сказал:
— Мы можем взять вот эту телегу и везти его на ней в город прямо на стуле.
— Можем, — согласился Тиг. — Но я склоняюсь к тому, чтобы поднять его на чердак конюшни, привязать за шею к балке и столкнуть в люк.
— Нельзя вешать сидящего человека, — сказал Берч.
— Нельзя? — переспросил Тиг. — Хотел бы я знать почему? Черт, я собираюсь это сделать.
— Но все-таки лучше было бы доставить хоть кого-то в город, — сказал Берч.
Они стояли и обсуждали это и, очевидно, увидели, что в предложении Берча есть резон, так как собрались вокруг стула, подняли его и понесли к телеге. Они привязали стул к телеге, впрягли в нее мула и отправились в город. Голова пленника моталась из стороны в сторону, так как у него не было желания держать ее прямо.
— Этому миру скоро придет конец, — выкрикнул пленник в заключение. — Бог не позволит такому миру существовать.
К тому времени, как он закончил свой рассказ, солнце склонилось на запад. Ада и Руби отошли от здания суда и направились к дому. Обе были в плохом настроении и вначале шли молча, но позже, уже на дороге, стали обсуждать рассказ пленника. Ада была склонна считать его преувеличением, но, по мнению Руби, он был правдивым, поскольку, как она полагала, мужчины вполне были на такое способны. Они спорили на протяжении мили или двух, стоит ли рассматривать мир как место, полное опасностей и страха, которое может вызывать лишь уныние, или же надо стремиться к свету и радости, даже несмотря на то что может показаться, будто черный кулак уже занесен над тобой и готов ударить в любой момент.
Когда они достигли западного рукава Голубиной реки и повернули на речную дорогу, стало смеркаться и над горбом, названным Громкий Топот, уже сгустилась тень, отбрасываемая более высокими горами Голубого хребта. Вода казалась черной и холодной, и запах реки, наполовину минеральный, наполовину растительный, стоял в воздухе. Хотя река немного спала с утра, но все же была по-прежнему полноводной от последнего ночного дождя, и камни в ней были мокрые и темные в тех местах, где деревья, склонившиеся с обеих сторон, почти встречались кронами на середине реки и весь день затеняли ее течение.
Они прошли совсем немного вверх по течению, когда Руби остановилась и повернулась к воде, рассматривая в ней что-то, как будто определяя ее глубину Она немного согнула ноги в коленях, как борец, устанавливающий центр тяжести, чтобы подготовиться к броску Потом сказала:
— Вон, посмотри там. Как странно.
В реке стояла большая синяя цапля. Это была высокая птица, но сейчас она казалась еще выше, возможно, из-за низко опустившегося солнца и из-за того, что они смотрели на нее под углом. При таком взгляде сбоку, а также из-за длинной тени, которую цапля отбрасывала на воде, она казалась высокой, как человек. Ее ноги и кончики крыльев были черные, как вода. Клюв, черный сверху и желтый снизу, поблескивал приглушенным сиянием, похожим на блеск шелка или осколка кремня. Цапля смотрела в воду пристально и сосредоточенно. Время от времени она делала осторожные медленные шаги, поднимая ногу из воды и затем погружая ее обратно на речное дно на новом месте, выбранном, очевидно, лишь после глубокого раздумья.
Руби сказала:
— Она ищет лягушку или рыбу.
Однако манера цапли так пристально смотреть в воду напомнила Аде Нарцисса, и в качестве продолжения изучения древнегреческой мифологии она рассказала Руби сокращенную версию этого мифа.
— Эта птица вовсе не думает о себе, — возразила Руби, когда Ада закончила свой рассказ. — Посмотри на ее клюв. Внезапный удар — вот какое его основное назначение. Она думает не о себе, а о том, кого бы ударить и съесть.
Они медленно подошли к самой воде. Цапля повернулась и с интересом посмотрела на них. Она чуть заметно наклонила узкую головку, словно ей было трудно рассмотреть их из-за длинного клюва. Аде показалось, что цапля как будто оценивает ее достоинства и недостатки.
— Что ты здесь делаешь? — громко спросила Ада у цапли. Но по ее виду она поняла, что та по натуре была замкнутой и загадочной птицей. Как и все существа такого склада, цапля вела жизнь одинокого странника, произвольно выбирающего свой путь и не придерживающегося ни линии поведения, ни повадок, присущих стайным птицам. Ада удивлялась, что цапли вообще могут терпеть друг друга настолько, чтобы выводить птенцов. Она видела их очень мало в своей жизни, и те, которых ей доводилось видеть, были так одиноки, что ее сердце сжималось от жалости. Изгнанницы, где бы они ни находились. Казалось, что они всегда были вдали от дома.
Цапля двинулась к берегу по направлению к ним и остановилась в полосе ила. Она стояла на расстоянии не больше десяти футов от них. Птица склонила голову набок, подняла черную ногу, чешуя на которой была размером с ноготь на пальце человека, и застыла, держа ее на весу. Ада обратила внимание на странный отпечаток ее ноги в иле. Когда она снова подняла глаза, птица посмотрела на нее взглядом, напоминающим кого-то давно знакомого, смутно запечатленного в памяти.
Затем цапля медленно раскрыла крылья. Весь этот процесс выполнялся так, будто крылья состояли из рычагов и шарниров, кривошипов и шкивов. Все длинные кости под перьями и кожей оказались на виду. Когда цапля раскрыла крылья до конца, они оказались такими широкими, что у Ады не укладывалось в голове, как такая птица могла пролететь между деревьями. Цапля шагнула к Аде, поднялась и, сделав всего лишь пару медленных взмахов, поднялась над ее головой, а потом полетела прочь сквозь лесной балдахин. Ада почувствовала волну воздуха от взмаха крыльев, холодная синяя тень упала, на землю, на ее лицо. Она повернулась, наблюдая за цаплей, пока та летела в небе, и подняла руку, как будто помахала на прощанье: «До скорой встречи». «Что это было? — подумала она. — Благословение? Предостережение? Посланник из мира духов?»
Ада вынула свой новый альбом, затем, заточив угольный карандаш перочинным ножом, сделала по памяти быстрый набросок цапли, стоящей на одной ноге. Закончив, она осталась недовольна линией шеи и утлом наклона клюва, однако ноги, кольцо перьев вокруг шеи и взгляд были переданы верно. Внизу страницы крупным квадратным почерком Ада написала: «Синяя цапля. Приток Голубиной реки. 9 октября 1864 года». Она взглянула на небо и спросила у Руби:
— Который сейчас час, как ты думаешь? Руби скосила глаза на запад и сказала:
— Перевалило за пять.
Ада добавила «Пять часов» и захлопнула дневник.
Продолжив путь вверх по реке, они говорили о цапле, и Руби призналась, что у нее сложное отношение к этим птицам, Стоброд, сказала она, часто отрекался от нее, когда она была маленькая, заявляя, что отец у нее не человек. Ее мать во время беременности, когда была пьяна, зла и хотела избавиться от него, часто обвиняла Стоброда в том, что он не принимал участия в зачатии ребенка, что это сделала большая синяя цапля. Она говорила, что цапля прилетела к ручью однажды утром и, после того как провела время до полудня, пронзая клювом речных раков, пришла во двор, где на земле был накрошен сухой кукурузный хлеб для кур. По словам матери в пересказе Стоброда, цапля подошла к ней, высоко поднимая длинные черные ноги, и посмотрела ей прямо в глаза. Мать сказала, что по взгляду цапли, имеющему вполне определенное значение, она сразу поняла, что это самец. Она повернулась и побежала в дом, но цапля погналась за ней. Когда она встала на корточки и на коленях, опираясь руками об пол, попыталась залезть под кровать, чтобы спрятаться, цапля неожиданно напала на нее сзади. Мать описывала, что это было похоже на страшное телесное наказание.
— Он рассказывал мне эту историю сотни раз, — сказала Руби. — Я прекрасно знаю, что это одна из его лживых басен, но я все же не могу смотреть на этих птиц без удивления.
Ада не знала, что ответить. Свет под деревьями у реки стал золотым, и листья на березах и тополях затрепетали под легким ветерком. Руби остановилась и надела свитер. Ада встряхнула плащ, расправляя складки, и накинула его на плечи, словно мантию. Они продолжили путь, и у брода через реку встретили молодую женщину, которая несла ребенка, завернутого в клетчатую скатерть; маленький сверток был подвешен у нее через плечо. Она прыгала босиком по камням грациозно, как лань, и не произнесла ни слова, даже встретившись с ними взглядом, когда проходила мимо, хотя ребенок уставился на них бессмысленно коричневыми, как шляпки желудей, глазками. Вскоре после того как Ада и Руби перешли брод, они заметили стайку птичек, слетевших с яблони, одиноко стоявшей на заброшенном поле. Пролетев низко над землей, птицы исчезли в лесу. Лучи заходящего солнца били Руби в глаза, так что она не могла точно сказать, что это были за птички, но для определения погоды это не имело значения. По их полету и так можно было заключить, что снова пойдет дождь.
