Татьяна Москвина - Смерть это все мужчины
ооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооо
Они плачут сейчас, мои сестры в Царствах,
эээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээ
Зовут меня.
элоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэ
Нет, подруги. Я не вернусь. Пропадать – так с музыкой. Вы что думаете – я оставлю в покое мир, который меня оттолкнул? И он – не расплатится за это? Не говорите мне про милосердие Отца. И я знаю, и вы знаете, что сделал Отец с этим миром, когда убили Сына. И меня бы убили, не будь я осторожна, не затаись я в этом смрадном уголке. Я сама убила. Виновата и прощенья не прошу.
ооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооо
Сидит, курит. Что тебе нужно, тя-тя, от меня?
Приглашает выпить. Так я уже пьяная. Я месяц как не просыхаю. Меня ищут, ловят. Я им сообщаю иногда, что жива, – и отвяжитесь. Кто ищет? Меня есть кому искать. У меня – какое счастье! – оба родителя живы. Любовник есть, бывший. Два года на него отработала, честно. Друзья волнуются. Ещё один мужичок, хороший парень, но – не орёл, запил, говорят, по-чёрному.
– Так вас ищут, волнуются за вас? Любят, значит? А почему вы говорите про обиды, про мир, который вас оттолкнул? Вот вы сейчас, когда по склону за цветочком полезли, могли запросто свалиться в Смоленку, так трое человек за вами бросились. Вы несправедливы к нам.
Э, Петя, да ты меня лечить вздумал. Хитрый Петя. Кто тебя подослал? Кто-то подослал, не спорь. Я в церковь шла, да не дошла. Да и не пустят меня такую в церковь. А я и пытаться не буду, потому что – гордая. Я подданная Красной Дамы! У тебя такой вид, что ты читал когда-то книжки, помнишь Блока? Помнит. Ой, только не декламируй. Я насчёт Прекрасной Дамы. Это лик вечной женственности. Один из ликов. Потому что есть другой… другая… сейчас…
Я подданная Красной Дамы, я непреклонна и горда, я презираю ваши драмы, мне ваши слёзы как вода, вы осквернили нашу землю, но если разрешит Отец, то Дама скажет – не приемлю, и мир погаснет наконец.
эээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээ
Чьи стихи? Мои. Нет, я не пишу стихов. Я состою из них… Рассказать тебе про Красную Даму? Да ты понимаешь, я её только один раз и видела, был мне сон – не сон, видение – не видение… Я очутилась перед оградой большого парка, ночью. Ворота были раскрыты, вдоль дорожки, обсаженной кустами жасмина, горели свечи в стеклянных плошках. Дорожка вела к дворцу, там, наверное, был праздник, но ни в парке, ни перед оградой никого не было, ни души.
И тут подкатила машина, а может, и не машина… Похоже было и на стильное авто, и на гигантскую чёрную птицу. И появилась она, Красная Дама. Высокая золотоволосая женщина в платье, переливавшемся всеми оттенками красного. Красивая? О, я не смогу тебе объяснить. Понимаешь, то, что есть в земных женщинах привлекательного, обворожительного, знойного, то, что вы называете женственной прелестью, зовом пола, – всё это было в ней как чистая стихия, без меры, без пощады. Вот ты кого считаешь сексуальной – Мерилин Монро, Марлен Дитрих, да? Шарон Стоун? А они в сравнении с ней – как стакан воды на берегу океана. О, я поняла, что имели в виду те, кто писал в старину о Belle Dame Sans Merci. Она вся сияла, трепетала, волновалась, и метались раскалённые лучи из её глаз, и горело ожерелье из огромных красных кристаллов на полной груди. Она даже по дорожке не могла пройти спокойно – поправляла волосы, смеялась, споткнулась, обругала кого-то… Разумеется, она опаздывала. Вдруг госпожа почувствовала меня и обернулась.
– Это вы, Alexandrine? С’est vous, ma pauvre petite fillette?[9] Вы идёте со мной?
Я отвечала невнятно, что нет, пойти не могу, поскольку вообще непонятно, как здесь оказалась и на что имею право.
– Ах да, я и забыла… – рассмеялась моя Дама. – Приходите, когда завершите ваши дела в России. Я думаю, бал ещё не закончится. И вы там построже, построже – у меня много жалоб оттуда!
оооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооо
ооооооооооооооооооооооооооооооооээээээээээээээ
эээээээооооооооооооооооооооэээээээээээээээээээ
оэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэлэоэо
элоэлоэлоэлоэлоэлолоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэ
Я люблю эль-звуки. Они промывают мир, в них сила и тайное спасение. Эль-аль-алла-элло-элоэ… Эль-звуки спрятаны внутри значений и плещутся там по воле пославших. Элогим – ведь так именовались первотворящие боги, Алла! – кричит полмира, вызывая милость Господина, Элладой звали лучший на свете край… А как зовут целебную колючку, способную жить долгие годы? Алоэ. Эль-звуки чтят проворные наследники кабб-аллы, знающие толк в великой пользе бесполезного, и опустившиеся потомки дивного племени, которое когда-то носило поэзию за пазухой и баловалось изобретением аль-джебры, эль-звуками навлекают на себя незаслуженное благоденствие хитрые романские народы, приставляя к словам верных эль-стражей. Вместо того чтобы молоть чепуху, люди, собирались бы в хоры и пели – эль-аль-алла-элло… Может, тогда бы пронесло,
отвелоооооооооооооооооооооооооооооооооооооо
Я не знаю, где я теперь. Неизвестный потолок. Неизвестная комната, похожая на больничную палату. Неизвестная женщина плачет, сидя возле меня на стуле.
– Как обидно, Сашенька, как несправедливо! Вы только помирились, такая хорошая пара, Лев Осич так надеялся… Я там всё прибрала в квартире, шторы повесила, как выпишетесь – можете въезжать. Вот все ключи, пожалуйста.
Какая пара, что она говорит, куда въезжать…
– Напомните адрес.
– Так вот тут, на брелочке есть – Гороховая, дом…
Боже мой, это Тамара Петровна, домработница Коваленского.
– А зачем мне ключи? Вы Лёве отдайте.
– Сашенька, так ведь Лев Осич-то… Сорок дней послезавтра…
– Сорок дней чего?
– Со дня смерти, Сашенька.
– Какое сегодня число?
– Двадцать пятое апреля. Ну, я пойду, вы отдыхайте, поправляйтесь…
эээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээ
Надо мной постоянно наклоняются лица, ставят уколы, суют мокрый и холодный градусник. Одно лицо в очках мне понравилось. Оно принесло много пакетов и хотело меня кормить. Доброе лицо. Но я ничего не понимаю из того, что оно говорит. Хоть бы сказало имя.
– Саня, я никак не пойму, ты меня слышишь или нет?
– Я вас слышу.
– Вас! Ты что! Это я, твоя Фаня.
– Фаня. Здравствуй. Я в больнице?
– Вторую неделю, Сань. Ты что-нибудь помнишь?
аааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа
– Так. Вспышками. Расскажи, как я здесь оказалась.
– Ты ушла из дома и где-то бродила. Посылала нам всем сообщения, что ты жива и волноваться не надо.
Мы тебя уговаривали вернуться. А потом нам позвонил человек – назвался Петей, – мне и другу твоему Андрею, он объяснил, что тебе очень плохо, что у тебя нервный шок и кровотечение. Ты сказала ему – видишь, без сознания, а соображала, – что надо найти на твоём мобильнике наши телефоны. Мы приехали на Васильевский к этому Пете и забрали тебя. Устроили в больницу, ну а Егор уж потом распорядился тебя в отдельную палату поместить. Денег мне дал, чтобы я «контролировала вопрос». Мы что, мы контролируем.
– Фаня, меня оперировали?
– Чистку сделали, конечно, чтобы остановить кровь. Нет, у тебя там всё в порядке, это всё было от нервов. И ещё, Санечка, врачи сказали – алкогольная интоксикация… я не поверила сначала… у тебя?
– Да, это правда. Я месяц пила.
– Господи, где же ты жила?
– Комнату сняла у одной бабульки. Шлялась по городу и напивалась. Здорово было. Такие мне попадались интересные люди…
– Мы уж нагляделись на одного такого очень интересного Петю. Представляю себе остальных. Петя, кстати, что-то с Ваней подружился, не знаю, за каким чёртом. Опять алкоголик из коммуналки… Саня, надо питаться. Я тебе массу вкусного принесла. Ваня испекла пирожков, как ты любишь. Ты должна обо всём забыть, Саня, кроме здоровья. Только здоровье. Больше ни о чём не думай. Забей на всё. Тебе успокоительное дают?
– Да. Так я спокойна, Фаня. Разве не видно?
ооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооо
Зачем это, фотоаппарат? Уберите. Не надо меня фотографировать.
– Аль, ты что, я и не собираюсь, я с работы, Господи, Аль, ты меня не узнаёшь?
– Андрюшка. Не смотри на меня, я больная вся, выгляжу, наверно, ужасно. Ну что, а какого цвета у меня сейчас глаза?
– Светло-голубые, как небо за окном. Алькин, не переживай ты так. Ты не виновата. Ну, помер и помер. Какая от него радость кому была? Выздоравливай, и мы с тобой обязательно куда-нибудь уедем. Ты и я. Честное слово. Хоть в твой Энск, хоть куда.
– Поздно, милый. Поздно. Где ты был? Где ты был? Почему ты меня оставил одну? Не надо. Ничего не надо. Уходи, не мучай меня. У меня больше нет сил…
аааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа
– Ну, ты тут как, в принципе? Врачи говорят, на поправку идёшь.
