Марина Юденич - Антиквар
Другая состояла из двух деревянных створок, покрытых несколькими слоями темно-коричневой краски, местами облупившейся, так что слои при желании можно было перечесть. Тяжелая бронзовая ручка. Ей под стать — потемневшая табличка с витиеватой гравировкой «Шелест В.Д.». Ниже — узкая, прикрытая тяжелой бронзовой пластинкой щель для почты. Черная кнопка звонка.
Некоторое время Лиза топталась в замешательстве, лихорадочно соображая, какие заветные слова следует произнести, чтобы Вера Дмитриевна хотя бы приоткрыла дверь, не откинув цепочки.
В том, что дверная цепочка, тяжелая, потемневшая от времени, как бронза снаружи, существует внутри, Лиза отчего-то не сомневалась.
Открой Вера Дмитриевна дверь, через цепочку можно было бы прошептать имя Игоря и сказать хотя бы пару слов о его сегодняшнем положении.
И его просьбе.
Это был возможный выход.
К тому же тянуть дальше было небезопасно. Показалось, крохотный окуляр камеры на соседей двери еле заметно дрогнул, возможно, выбирая лучший ракурс.
Сделано это было автоматически — умной охранной сигнализацией, либо кто-то внимательно наблюдал за ней из-за чужой бронированной двери, либо, в конце концов, просто почудилось — значения в принципе не имело.
Надо было действовать.
Лиза решительно нажала кнопку звонка.
Он отозвался немедленно, хрипло и громко.
Потом настала тишина.
Лиза знала — ожидание сейчас искорежит чувство времени, секунды покажутся минутами, а минуты сложатся в бесконечность. Правда, на этот случай был у нее в запасе приемчик. Мысленно Лиза стала считать.
Медленно, с расстановкой, пытаясь попасть в ритм уходящих секунд.
«Раз, два, три, четыре, пять…»
Она досчитала до девяти, когда за дверью отчетливо зашуршало и низкий с хрипотцой голос без всяких эмоций поинтересовался:
— Это кто же?
— Вера Дмитриевна?
— Допустим. Кто вы?
— Елизавета. Я из Москвы.
— Поздравляю. И что же?"
— Видите ли, Вера Дмитриевна, некоторое время назад мне рассказал о вас Игорь Всеволодович Непомнящий. Я постоянная его клиентка и хотела проконсультироваться относительно одной вещицы, а он сказал, что по-настоящему оценить ее сможете только вы. Мы собирались приехать к вам. Честное слово! Но потом с Игорем Всеволодовичем приключилось несчастье.
— Какое такое несчастье?
— Его ограбили и разгромили магазин, а позже…
Позже он вообще куда-то пропал. Я по крайней мере не смогла его разыскать… Вот. А времени больше нет. Понимаете? Я должна дать ответ… — За дверью была тишина. Медленно впадая в панику, Лиза добавила:
— Мы собирались ехать к вам сразу после салона в Москве. Я на салон не успела, но он сказал, что говорил с вами и вы обещали помочь.
— Кому это помочь?
— Ему в первую очередь, относительно какого-то залога… Но его-то теперь нет…
Это был последний аргумент.
За дверью лязгнуло — была все же пресловутая цепочка! — негромко щелкнул замок. Одна из створок распахнулась. Сразу — довольно широко. Вера Дмитриевна отчего-то не стала рассматривать посетительницу.
— Проходи…
Она повернулась и пошла по широкому коридору, уводящему куда-то в недра ее хранилища, без слов, приглашая гостью следовать за ней.
Лиза замешкалась, закрывая за собой дверь. И пока тяжелые створки не сомкнулись окончательно, хозяйка, будто специально, громко поинтересовалась:
— Что за вещица?
— Фаберже! — Интуитивно уловив игру и принимая ее, Лиза почти выкрикнула знаменитое имя.
Дверь наконец захлопнулась.
За ней — через крохотный тамбур — плотно закрылась вторая.
Здесь были вторые двери — похожие на одеяла, пышные, стеганые, обитые старым лоснящимся дерматином.
Хозяйка немедленно остановилась посреди широкого коридора, обернулась к Лизе и негромко, с усмешкой обронила:
— Finita la comedia! Можешь больше не поминать великих всуе. Хотя ты, матушка, по-моему, на самом деле собираешь Фаберже. Посуду и столовое серебро.
Не так ли?
— Посуду. Но откуда…
— От верблюда. От него, конечно же! Ну, не дуйся!
Не думай, Игорь никогда не хвалился тобой. Никому.
Хотя скажу без лести… Что за прок мне — тебе, голубушка, льстить? Есть чем похвалиться. Есть. Хороша.
Но он про тебя не болтал, можешь не сомневаться. Только мне однажды, и то по большому секрету. Я так поняла — душа уж очень болела. Ну да ладно, это дело прошлое. И неважное — по теперешней беде. Говори сразу: он прислал?
— Он.
— Слава тебе, Господи! Стало быть — жив. Я ведь грешна — дурные мысли в душу пустила. Ну, рассказывай, детка…
Они давно уже сидели в просторной комнате, больше похожей на музейный зал, фрагмент композиции дворцового интерьера.
Все, как рассказывал Игорь.
И все равно — неожиданно.
Потрясающе.
И даже страшновато слегка — будто время не властно в этих стенах.
И время, и страшные катаклизмы, сотрясавшие мир.
Ощущение было такое.
Но чувства — чувствами, а разум был начеку.
Прежде чем начать рассказ, Лиза выразительно оглянулась по сторонам.
— Здесь чисто. Не беспокойся. Проверяю. Хотя молодец — бдишь. И правильно делаешь. Вот на площадке по соседству ребята обосновались — почти официально приставлены охранять меня. А вернее, все это сторожить, дожидаясь моей смерти. И что тут рассуждать — дело у них такое. Пусть сторожат! Мне на самом деле спокойней. А визитерши вроде тебя — большая редкость. Впрочем, историю ты им поведала вполне правдоподобно. А вдуматься — так и вовсе одну только правду. Пусть проверят.
— Плохо, если проверят. Игорь у меня сейчас.
— Это что ж он, безумец, в бега пустился?
— Именно что в бега, Вера Дмитриевна…
Она старалась говорить сжато и самую суть, почти не притрагиваясь к прозрачной чашке настоящего китайского фарфора. Чай остыл, и сладости на невесомых китайских тарелочках остались не тронутыми.
Вера Дмитриевна слушала внимательно. Не отвлекалась на обычные хозяйские восклицания — дескать, чай стынет и печенье — такая прелесть, нынче такого не пекут.
Лишь когда Лиза закончила, позвала пожилую горничную.
— Принеси, Любаша, свежего чаю. Или ты, девочка, может, чего-нибудь покрепче выпьешь? В твоем положении не возбраняется, даже полезно. Коньяку хочешь? Хороший, французский — прямиком из Парижа, как суп для Хлестакова.
— Пожалуй, Вера Дмитриевна. Внутри такая тряска.
— Не рассказывай — знаю я, что у тебя сейчас внутри. Люба, коньяк захвати и две рюмки! Мне тоже не возбраняется, пожалуй. Не чужой ведь Игорь — с младенчества знаю.
Пока обстоятельная Любаша заново накрывала стол, Вера Дмитриевна закурила.
Тонкая папироска красиво разместилась в длинном нефритовом мундштуке, искусно украшенном витиеватым узором мелких алмазов.
Лиза невольно залюбовалась вещицей.
— Нравится? Вижу, глазки блеснули. Знаешь толк.
Не ошиблась — твой любимый. Карл Фаберже.
— Разве такое может не нравиться?
— Все может, девочка. Есть у меня одна редкостная вещица — гарнитур из черных бриллиантов. Изготовлен Морозовым по эскизу самой Зины Юсуповой. Вкус у нее — уж поверь! — был безупречен.
И чувство стиля. А черный гарнитур — колье, серьги и диадема — потребовался, видишь ли, потому, что тогдашняя императрица, Мария Федоровна, была большая охотница до балов. И не захотела по случаю траура отменить традиционный придворный бал в конце сезона.
Скончался не помню уж кто, но явно не близкий родственник — какой-то иностранный кузен. Словом, в Зимнем не слишком скорбели. Но политес как-никак следовало соблюсти. Так Мария Федоровна объявила бал «a noir»[46]. Такая выдумщица была, царица-пичужка.
Вот и потребовались Зине черные бриллианты. Убор вышел красоты неземной. «Черный» бал забыли давно, а черные бриллианты княгини Юсуповой бесконечно будоражили свет. Так вот представь, дитя, приходит ко мне не так давно человек с просьбой уступить что-нибудь для подарка любимой женщине. Что за человек, я тебе не скажу, но ты девочка умная, сама поймешь — «уступить» что-то из городского наследства я вправе не всякому. А если по совести — то и вовсе не вправе.
Однако человек уж очень непростой. И знаешь еще что: пожалела я, что такую красу упекут в музейные сундуки да изредка, издали, в витрине станут людям показывать.
Пусть уж, думаю, какой-то бабенке привалит счастье. И камни спасу. Они ведь, как люди, жить должны в человеческом тепле. Молодой гладкой кожи касаясь, продлевают камешки свой век. Впотьмах, в заточении — блекнут и гибнут. Словом, отдала я ему юсуповский гарнитур. Цену назвала баснословную, даже по нынешним временам. Она, однако, его нимало не смутила, запроси я в два раза больше — выложил бы не торгуясь. И что же, ты думаешь, вышло дальше?
— Ума не приложу. Вера Дмитриевна.
— И я бы ни за что не приложила, если б кто поведал. А дальше, милое дитя, было вот что. Спустя два дня является ко мне тот визитер снова. И как-то мнется, вижу, отчего-то неловко ему. Господи, думаю, может, с гарнитуром что не так? Черт попутал ювелира — заменил пару камешек стразами — или дефекты обнаружились. Мало ли! Вещице-то сто с лишним лет. Так нет, ничего подобного. Успокоил он меня — гарнитур в порядке, и цену, как изволил выразиться, я спросила «божескую». Только даме показался юсуповский убор простоват. Слышишь, детка?! Простоват! Ей желательно было что-нибудь более значительное, в каратах, разумеется. И поярче, понарядней. Понимаешь?
