Олег Рой - Улыбка черного кота
Увлеченный своим занятием, Николай Васильевич мало с кем общался из старых знакомых. Изредка его навещали прежние коллеги из Москвы, иногда – дальние родственники. Чаще всех приезжала Настенька, внучка профессора Лаптева, – он по-прежнему звал ее ласково, как в детстве, хотя она давно превратилась во взрослую, самостоятельную и симпатичную девушку. Ей до сих пор не хватало общества Антона и маленького Костика, с которыми были связаны ее лучшие воспоминания о детстве, ее мысли о любимом деде. И теперь только он, Николай Васильевич, воплощал в себе это прошлое, напоминая ушедших от нее людей, таких любимых и таких дорогих.
Николай Васильевич вставал обычно рано, чтобы до завтрака успеть набросать на бумаге все, что обдумал с вечера. После завтрака шел гулять, перед обедом начинал обдумывать новый эпизод, потом отдыхал в отведенной ему комнате или снова бродил по лесу, размышляя и вспоминая о прошлом. Он ценил каждый день, проведенный здесь, понимая, что бывшая невестка долго оплачивать его дорогостоящее пребывание в клинике не намерена.
Старый ученый больше не ждал от судьбы никаких подарков, неожиданностей – им просто не было места в его теперешней жизни; никогда не ждал и внезапных гостей – они могли появиться только по предварительной договоренности с ним. Окружающие пациенты клиники видели его лишь в столовой. Он изредка общался с персоналом, перекидывался парой фраз с врачами, а потом, ссылаясь на дела, быстро уходил к себе в комнату.
Появившись в клинике в этот раз, он выглядел очень плохо: обычно так выглядят старые и больные люди, потерявшие в жизни почти все и ничем не дорожащие на этом свете. Лечебные процедуры, витамины, прогулки на свежем воздухе, регулярное питание помогли ему прийти в себя. Однако тоска, спрятанная в глазах, никуда не делась. И люди, знавшие его не первый год, старались лишний раз не трогать старого ученого…
Выйдя из самолета в Шереметьево, Антон Житкевич смог показать нанятому шоферу дорогу к своему старому родительскому дому. Адреса он не помнил, но это было неважно: сам путь накрепко врезался ему в память, и, не зная, как называются улицы, он превосходно помнил саму дорогу от аэропорта до московского центра. Квартира стояла пустая, но Антон так и не узнал этого: он не собирался заходить сюда, просто постоял молча в знакомом дворе. Потом они с Диной доехали на том же такси до гостиницы «Украина», где были забронированы номера для двух граждан Китая. Они решили побродить по Москве и быстро, только приняв душ с дороги, вышли на бульвар, наполненный ароматом цветущих деревьев.
Память возвращалась к Антону медленно – шаг за шагом, улица за улицей. Пожалуй, без такого визуального контакта с родным городом он не смог бы двинуться дальше. Мало-помалу в памяти всплыло название: Новые Черемушки… Там был его дом со Светланой, квартира, заботливо приготовленная родителями для семьи любимого сына. Туда они поехали на следующий день; хрущевские пятиэтажки на Профсоюзной ничуть не изменились, и Антон легко нашел дорогу к своему дому.
Он очень волновался, подходя к квартире, но волнение это было по-прежнему точно со стороны, как будто он все продолжает смотреть фильм, в котором нежданно-негаданно оказался участником главных событий. В глубине души ему все еще не верилось, что он и есть тот самый Антон Житкевич, который когда-то жил здесь, работал, любил, горевал и которого бросили в китайской больнице самые близкие ему люди… Вот и второй этаж, кожаная дверь. Тот же простенький электрический звонок. А вот замок новый. Ну и хорошо, ключей все равно нет.
Дина была чудовищно напряжена; она не понимала спокойствия Ло, пусть даже напускного, и со страхом ждала бурной встречи, объяснений, выяснения отношений, драматических слез и рыданий… Но дверь отворила очень простая на вид и, похоже, совсем незнакомая Антону пожилая женщина. В лабиринтах его памяти ее не было… Он начал спрашивать про семью Житкевичей; вышел муж хозяйки, такой же пожилой и простоватый на вид, и объяснил, что они никого здесь не знают, недавно переехали в Москву с Украины. Эту квартиру они купили у молодого человека. По их сбивчивым описаниям Антон понял, что это был Сергей Пономарев.
Итак, квартира продана, все концы обрублены. Нет, не все: можно обратиться в милицию, в паспортный стол. Там скажут, куда выписались старые жильцы… Но это было уже слишком для Антона; он совсем не хотел начинать свои поиски с официальных инстанций, чтобы случайно не навредить ни себе, ни некогда близким людям, а потому решил оставить общение с властями на самый крайний случай.
Пойти к соседям? Но о чем бы он ни стал их расспрашивать, наверняка начнутся лишние разговоры, пересуды… Тогда остается одно: разыскать отца. Он истово надеялся, что Николай Васильевич еще жив, хотя и не знал, как у него хватит духу предстать перед ним совсем с иным лицом и чужой биографией.
Снова было такси, старый дом на Арбате, знакомый двор. Но теперь уже Антон поднялся по знакомой до последней выщербленной ступеньки лестнице и, едва переводя дух, остановился еще перед одной дверью. Никто не отозвался на трель звонка, ничьи шаги не раздались в пустынном холле, ничей голос не окликнул посетителей. Антон загрустил, но быстро взял себя в руки, и следующий отрезок пути они с Диной – замершей от напряжения, испуганной тем, что им еще предстояло, – проделали на электричке до станции под названием «Тучково». Не будучи уверенным, что отец находится именно там, Антон все же хотел навести справки в клинике, где оставил Николая Васильевича перед отъездом в Пекин. Если бы и эта ниточка оборвалась, пришлось бы идти в институт, где отец когда-то работал, обращаться к властям и вообще закручивать спираль официального расследования, которого им с Диной так хотелось избежать.
В тот вечер, незадолго до ужина, Николай Васильевич сидел за письменным столом. Бумаги были разбросаны перед ним в обычном для всякого творческого человека беспорядке, шариковая ручка застыла в руке, а сам он задумался над посвящением покойной жене. Работа над мемуарами подходила к концу, ему было жаль расставаться с дорогими сердцу именами, и теперь он уже сам искусственно оттягивал ту минуту, когда придется поставить на листе последнюю точку. Окно в комнате с балконной дверью смотрело прямо на лес, и все вокруг было напоено свежим весенним воздухом. Заходящее солнце пробивалось сквозь листву березы, тонкие шторы едва колебались от дыхания лесного ветерка. И Николай Васильевич думал о том, что если бы он еще верил в существование счастья, то представлял бы себе его именно так: лес, вечер, одиночество и покой…
В дверь постучали, и он вздрогнул от неожиданности, нехотя оторвавшись от своих дум. Кто бы ни были эти поздние гости, они были для него незваными, нежеланными. Но, верный гостеприимству, он изобразил на лице подобие улыбки и отворил дверь. Перед ним в полутемном коридоре клиники стояли незнакомые люди – коренастый светловолосый молодой человек и изящная девушка восточной наружности. Николай Васильевич был удивлен, но мужчина назвал его по имени, сказал, что у них к нему важное дело, и старик, покорно склонив голову, шире распахнул дверь, приглашая войти.
Странные гости, повинуясь его сдержанному жесту, уселись в кресла перед столом и молча переглянулись. Казалось, они не знали, с чего начать, но Николай Васильевич не собирался помогать им. Он терпеливо ждал их первого слова, со скрытым любопытством разглядывая нежданных посетителей. Молодой мужчина всего лишь на миг показался ему чем-то неуловимо знакомым, но малоподвижное лицо с неестественно стянутыми чертами (точно после операции, мельком подумал старик), светлые глаза с короткими ресницами и темные брови ни о чем не говорили ни его сердцу, ни его памяти.
Парень был очень серьезен, почти деловит. Николай Васильевич ждал от него объяснений, но тот вдруг резко, будто бросаясь в воду, спросил:
– Скажите, пожалуйста, вам известно, где сейчас находится ваш внук Костя?
На мгновение старику стало страшно, но потом он понял, что, если бы с мальчиком случилась какая-то беда, о ней в первую очередь сообщили бы матери, и он узнал бы обо всем от своей невестки, а не от посторонних людей. А потому он чуть приподнял старческие выцветшие брови и, всем своим видом давая мужчине понять неуместность его любопытства, спокойно ответил:
– Костик учится за границей. А почему вас это интересует, молодой человек?
Тот оставил его вопрос без ответа – надо же, а казался вполне хорошо воспитанным! – и задал новый вопрос:
– В какой стране?
– В Швейцарии, – уже начиная сердиться и теряя терпение, ответил Николай Васильевич. – А вы, собственно, по какому делу?
– По семейному, – ответил молодой человек. Потом он сказал девушке несколько фраз на непонятном языке, та заулыбалась, кивая головой, мужчина тоже улыбнулся в ответ, и в этой улыбке старому ученому вдруг почудилось что-то столь родное и столь милое, что сердце его защемило, а на лбу выступили капли пота.
