Такэо Арисима - Женщина
Йоко вышла из коляски. Ветер сбивал ее с ног, волосы и кимоно мгновенно намокли, но она, будто ничего не чувствуя, запрокинув голову, смотрела на небо. Упираясь кронами в черный клубок туч, шумела еще более черная, чем сами тучи, густая криптомериевая роща. Кустарник за бамбуковой оградой пригнуло ветром к земле, засохшие листья неистово плясали в воздухе. Йоко вдруг захотелось прямо здесь опуститься на землю и сидеть долго, долго.
– Эй, входи же скорей. Вымокнешь!
Это кричал Курати, стоя в дверях и защищая рукой огонек лампы. Голос его относило ветром в сторону. Появление Курати оказалось для Йоко полной неожиданностью.
Где-то в отдалении раздался грохот, будто сорвало ставень. Ветер с оглушающим ревом пронесся по роще. Опасаясь, как бы не унесло коляску, рикша не пошел провожать Йоко, лишь поднял повыше фонарь и что-то прокричал ей вслед. Йоко нехотя поплелась к дому.
Курати, в ожидании ее, успел напиться: лицо его было багровым. Зато в лице Йоко не было ни кровинки. Она устало опустилась на приступок в прихожей и сняла грязные гэта. Войдя в переднюю, отсутствующим взглядом посмотрела на Курати.
– Не замерзла? Ну, пойдем наверх, – сказал Курати, передав лампу стоявшей рядом горничной, и стал подниматься по крутой красивой лестнице. Йоко, так и не сняв вымокшего пальто, пошла за ним.
В комнатах на втором этаже горел яркий электрический свет. Надсадно скрипели ставни. В крышу дома словно заколачивали гвозди – так сильно стучал дождь. В душной гостиной на столе в беспорядке были расставлены тарелочки с закусками, стояла бутылка с вином. Но Йоко, едва удостоив все это взглядом, кинулась к Курати. Он обнял ее и, прижимая к груди, вместе с ней опустился на циновку, прильнув горячей щекой к щеке Йоко.
– Да ты совсем замерзла! – воскликнул он. – Настоящая ледышка!
Курати хотел заглянуть в глаза Йоко, но она уткнулась лицом в его широкую, теплую грудь. Два противоречивых чувства смешались в ее душе – нежность и ненависть, и Йоко разразилась слезами. Кусая губы, она безуспешно силилась сдержать прерывистые, почти истерические всхлипывания. «Если бы можно было умереть вот так, на его груди! Или заставить его испытать то же, что испытываю я».
Курати ждал ласки и любви от Йоко, как от нежной, заботливой жены, ждал проявлений радости и восторга, и теперь, недоумевая, следил за ее странным поведением.
– Что это с тобой, а? – спросил он тихим, напряженным голосом и хотел оторвать Йоко от своей груди, но она мотала головой, точно капризный ребенок, и еще крепче прижималась к нему. «Если бы только можно было разгрызть эту сильную, мужественную грудь и зарыться в нее с головой, – думала Йоко, – пусть из нее текла бы кровь, все равно!»
Постепенно настроение Йоко передалось и Курати. Он, тяжело дыша, все крепче сжимал ее в своих объятиях. Уже на грани обморока Йоко мысленно молила Курати задушить ее. Потом, не поднимая головы, громко прошептала, захлебываясь слезами:
– Я не стану просить вас остаться со мной… Если хотите бросить меня, пожалуйста, бросайте… Только… Только… Скажите прямо, сразу, сейчас, слышите… Я не хочу быть пешкой в вашей игре.
– О чем это ты? – мягко и внушительно, словно он разговаривал с ребенком, прошептал Курати над самым ее ухом.
– Только в этом… только в этом поклянитесь… Я не хочу, чтобы меня обманывали… не хочу…
– Кто обманывает… в чем?
– Не выношу, когда мне так говорят.
– Йоко! – Курати весь дрожал от страсти. Однако это уже не была та животная страсть, которая обычно поднималась в Курати, когда он держал Йоко в своих объятиях. Теперь к ней примешивалось нечто вроде ласки. Йоко радовалась, но и этого ей было недостаточно.
Ей мучительно, до боли хотелось заговорить с Курати о его жене. Чем больше думала она об этой красивой, добропорядочной женщине, тем яростнее проклинала ее за то, что она стоит между ней и Курати. Пусть даже Курати бросит ее, Йоко, но прежде она должна отвоевать его сердце у этой женщины. Желание Йоко становилось все неистовее, но она не смела даже заговорить об этом. Она понимала, что гордость ее будет попрана в тот момент, когда она это сделает. Йоко досадовала на себя. Почему Курати все время уходит от серьезного разговора? Быть может, он считает его излишним? Нет, нет, это невероятно. Курати, продолжая любить жену, любит и ее, Йоко. Мужчинам, должно быть, свойственна такая циничная раздвоенность. И только ли мужчинам? Ведь она сама, до встречи с Курати, могла одновременно любить троих, а то и четверых мужчин. За свое прошлое она платит дорогой ценой. Йоко одолевали мрачные, теряющиеся где-то в глубине сознания, перехлестывающие друг друга сомнения, сомнения человека, ставшего рабом любви, – казалось, сердце ее от этой изнурительной досады разорвется на части.
Чем сильнее ныло сердце Йоко, тем больше распалялся Курати. Наконец он с силой оторвал Йоко от своей груди и сурово посмотрел ей в глаза:
– Что ты ни с того ни с сего плачешь? Не веришь мне?
«Как я могу верить!» – хотела крикнуть Йоко, но сдержалась, боясь себя унизить, и лишь молча, с укором взглянула на него заплаканными, словно плывущими в слезах, глазами.
– Сегодня меня вызывали в управление фирмы. Хотели выведать у меня, что случилось на пароходе. А я им выложил все как есть. Даже когда в газете о нас написали, я не испугался. Все равно рано или поздно все открылось бы. Так пусть сейчас узнают. Скоро меня, наверное, уволят, но я, Йоко, не огорчаюсь. Может, я выгляжу смешным, а? Вымазал сам себя грязью и радуюсь?
Курати хотел снова заключить Йоко в объятия, но она увернулась и, соскользнув с его колен, прижалась щекой к циновке. Ей очень хотелось верить его словам. Но вдруг он все выдумал? Почему он ничего не говорит о жене и детях? И Йоко ничего не оставалось делать, как лить слезы, вызывавшие у Курати только недоумение.
За окном, в черной ночи, бушевала буря.
– Можешь не верить мне, сама убедишься, что я говорю правду… Терпеть не могу уговаривать.
Курати сделал усилие, чтобы сдержаться, подвинул к себе курительный прибор и взял сигару.
Йоко со страхом подумала, что начинает раздражать Курати. Этого ни в коем случае нельзя допускать. Даже страшно подумать – это может натолкнуть его на мысль о разрыве. Но она никак не могла совладать с собой и продолжала рыдать под завывание бури.
27
«О чем же я думала? Нервы совсем сдали. Такого со мной еще не бывало».
В эту ночь Йоко легла спать в комнате на нижнем этаже. Курати остался наверху. Это была первая ночь, когда они спали врозь. Курати старался что-то объяснить ей, но она, ответив довольно сухо, велела горничной перенести постель вниз. Она легла, но так и не уснула, почти до двух часов проворочавшись с боку на бок. Ее воображение рождало все новые и новые фантастические идеи об отношениях между Курати и его женой, ее собственная судьба рисовалась ей в самых мрачных тонах. Наконец, совершенно обессиленная, она забылась беспокойным, полным тревожных видений сном.
Проснулась она от острой тоски, вдруг сжавшей сердце: то ли дурной сон ей привиделся, то ли она озябла – Йоко давно не проводила ночи одна. Видимо, ветром сорвало электрические провода: ложась спать, она не выключила свет, но сейчас он погас. Буря чуть успокоилась, и осенняя ночь казалась теперь особенно тихой. В соседней комнате трещал сверчок. Сон Йоко был коротким и неглубоким, но предрассветный холодок принес с собой бодрость, прояснил мысли. До связи с Курати она всегда спала одна, но теперь ей чего-то не хватало, было ужасно тоскливо, и она удивлялась, как могла жить в одиночестве все эти долгие годы. Наконец Йоко решила, что незачем подвергать сомнению искренность Курати. Правда, после возвращения в Японию прошло всего несколько дней, но отношения у них прежние.
Хоть любовь и затуманила ей глаза, Йоко все же сохранила способность трезво мыслить. До чего же глупо вела она себя накануне вечером! Обычно Йоко не теряла самообладания, как бы сильно ни горячилась, и ей было нестерпимо стыдно за вчерашнюю истерику. Йоко сама с собой разговаривала, ощущая подбородком холод свежевыстиранного пододеяльника.
– О чем же я вчера думала? Нервы совсем сдали. Такого со мной еще не бывало!
Йоко приподнялась, нащупала у изголовья чашку с водой и отпила немного. Ледяная вода, приятно холодя горло, медленно разлилась по желудку. И хотя Йоко не пила сакэ, ощущение было такое, словно она утолила жажду после похмелья – чувство совсем новое, незнакомое. В груди горело, а ноги совсем окоченели. Стоило ей пошевелить ими, и от белоснежных простынь, казалось, веяло холодом. Она представила себе широкую, сильную грудь Курати. Холод и любовь едва не погнали ее наверх. Но она сумела подавить в себе это желание и снова обрела душевное равновесие. Если она будет вести себя, как вела вчера, и не заставит Курати заговорить о жене, она ничего не добьется. Нужно все обдумать хладнокровно. С этой мыслью Йоко забылась в сладком предутреннем сне.
